сей бог уже присутствует в поле вашего зрения. Пантеизм – это любимый бог эмпиристов, или «ни во что больше не верующих», как назвал бы их Платон, – то есть тех, кто «ни во что больше не верит», кроме того, что можно ухватить руками.
RV: А вечная философия считает, что абсолют имманентен миру, но также и всецело трансцендентен ему?
Уилбер: Да. Пещера Платона все еще служит замечательной аналогией, покуда мы помним ее парадоксальную природу. Есть проявленные тени на стене пещеры; есть абсолютный Свет реальности за пределами пещеры; и, в предельном смысле, они суть не-два…
RV: Тени и Свет…
Уилбер: Да. Но ни один из этих трех пунктов нельзя игнорировать, как говорил Рамана. Итак, проблема с пантеизмом заключается в том, что он ошибочно принимает тотальность вселенной за то, что радикально пред-суще или запредельно вселенной. Иначе говоря, пантеизм путает общую совокупность всех теней в пещере со Светом за пределами пещеры. И опасность такой философии состоит в том, что если считать, что Божество – это всего лишь общая сумма вещей и событий во вселенной, сумма теней в пещере, тогда перестаешь пытаться выбраться из пещеры. Вместо этого просто созерцаешь свой уровень адаптации и пытаешься соединять части в сумму.
RV: В чем же опасность противоположного мировоззрения – воззрения крайнего трансцендентализма?
Уилбер: В ненависти к теням. Это проявляется в насильственном аскетизме, антиматериализме и особенно в антисексуальной этике и подавлении жизни. Идея состоит в том, что, дескать, мир сам по себе есть некое зло, тогда как все, что является злом, это мир, воспринимаемый отдельно – или отлично – от Бога. Когда воспринимаешь присутствие Бога в мире, в качестве мира, сам мир радикально божественен. Благодать, сказал св. Фома Аквинский, предназначена, дабы делать природу совершенной, а не искоренять ее.
RV: Итак, вы говорили, что голограмма – это хорошая метафора для пантеизма.
Уилбер: Да, ведь по моему мнению, по сути, это затрагивает лишь тотальную совокупность частей, голографическую размытость, а также ее отношение к отдельным частям. В голограмме общая сумма частей содержится в каждой части, и эта представленность общей суммы частей в каждой части, как полагают сторонники голографической парадигмы, отражает трансцендентальное единство, лежащее в основе разделенной множественности. Но единственный способ сказать, что голограмма – это метафора для Брахмана или Дао, заключается в том, чтобы свести Брахмана до этой общей суммы частей, которая далее присутствует в каждой части. Но это само по себе и есть именно пантеизм.
RV: Вы имеете в виду, что целое не есть то же самое, что и Брахман, или абсолют?
Уилбер: Конечно же, не то же самое. Брахман пребывает в мире как весь мир, это верно, но целым миром как таковым и в рамках его самого Брахман не ограничивается, ибо, теоретически, можно было бы уничтожить весь мир, но это не уничтожит Брахмана, или природу Будды, или Дао. В любом случае, пантеизм совершает ошибку, путая целый мир с Брахманом, а голограмма – это хорошая метафора для соотношения части и целого.
RV: И вы не утверждаете, что это совершенно неверно, – только частично.
Уилбер: Да, это покрывает имманентную, но не трансцендентную сторону абсолюта.
RV: А как насчет идеи голографической парадигмы, что под явным порядком событий существует частотная сфера или неявный порядок. Разве это не аналогично непроявленному, или Свету за пределами пещеры?
Уилбер: Что ж, опять же, я думаю, что поначалу это кажется некоей очевидной вещью, с которой согласились многие люди. Я не уверен, однако, что данное утверждение выдерживает критику. Можно начать с того, что неявный порядок Бома имеет прямое отношение к чему-то вроде безграничного океана энергии квантового потенциала, из которого, так сказать, кристаллизуются конкретные материальные события. Такие события соотносятся друг с другом не посредством силовых полей, эйнштейновских или ньютоновских, а посредством степени импликации, или того, насколько далеко они возникли от океана материи-энергии.
RV: Этот импликативный (или неявный) океан многие сравнивали с непроявленным и бесконечным первоисточником, о котором говорят мистики.
Уилбер: Да, я знаю, но проблема в том, что квантовый потенциал всего-навсего невообразимо огромен в своих размерах или размерностях; он не является радикально безразмерным, или бесконечным, в метафизическом смысле. И попросту нельзя приравнивать величие размеров (потенциальное либо актуальное) с тем, что существует безразмерно, или пред-суще любым размерностям (или измерениям), как таковым, высоким или низким, тонким или грубым, неявным или явным.
RV: Стало быть, неявный океан, потенциальный или актуальный, в действительности весьма отличается от бесконечной основы, на которую указывают в мистицизме.
Уилбер: По моему мнению, дело обстоит именно так. Это всего лишь кажущаяся сходность звучания, связанная с использованием поверхностного языка, однако действительное различие между ними глубинно. Но, понимаете, Дэвид Бом прекрасно это осознает. Вот почему он говорит о «первоисточнике» как о том, что запредельно и явной, и неявной сферам. Почему-то люди, как правило, игнорируют эту часть его рассуждений.
RV: Хорошо, а что же с голографическим мозгом Прибрама?
Уилбер: Если вы возьмете диктофон и запишете различные звуки, то диктофон сохранит эти звуки, или «запомнит» их. Точно так же произойдет и в случае с системами запоминания, основывающимися на принципе оптической голографии. Шумовые сигналы приходят во всевозможных динамических проявлениях (обладая временной характеристикой), однако они переводятся в «замерзшее» или «вневременное» состояние в диктофонной записи. Однако от одного только факта, что информация хранится «вневременным» образом, не исходит, что диктофон находится в трансцендентальном или извечном состоянии. Мозг человека также хранит информацию, вероятно голографическим образом; в процессе он естественным образом переводит ее из динамического, или движущегося, состояния во «вневременное», или хранящееся, состояние, и когда вы обращаетесь к данной информации, вы ее считываете из этого замерзшего состояния. Но это «вневременное», или замерзшее, состояние имеет мало общего с метафизической, или мистической, вечностью. Хотя бы по той простой причине, что если вы сломаете диктофон – уничтожите его, – то вместе с этим исчезнет и ваша так называемая «вечность». А вечность, зависящая в своем существовании от временной структуры (диктофона или мозга), это довольно странная вечность, не правда ли.
RV: Но что насчет частотной сферы?
Уилбер: Да, утверждается, что мозг считывает информацию путем анализа частот или подключаясь к сфере, где «нет ни пространства, ни времени, только события (или частоты)». Итак, я не ставлю эту теорию под сомнение; я уверен, что мозг и вправду анализирует пространственные и/ или временные частоты. Я просто не вижу, чтобы это имело какое-либо отношение к трансцендентальной основе, которая извечна и бесконечна. Во-первых, «частота» значит «обороты в секунду» или «пространство за единицу времени». То же самое верно и в отношении «событийных плотностей». Факт же состоит в том, что так называемая частотная сфера – это просто сфера с пространственно-временными структурами, отличающимися от структур, используемых линейным, или историческим, сознанием, а посему сознанию приходится накладывать свои структуры на менее структурированную частотную сферу. Однако, в любом случае, как бы вы ни пожелали ее истолковать, частотная сфера все равно остается некоей структурой, неважно, размыта ли она, вибрационна, заморожена, или какая угодно иная. А структуру нельзя путать с тем, что радикально лишено всякой структуры, или совершенно безразмерно, трансцендентно и бесконечно. Если же вы и вправду ошибочно принимаете данную частотную сферу за нечто вроде извечной основы вместо того, чтобы увидеть, что она попросту является менее структурированным шумом, то вам кажется, что вы имеете дело с чем-то вроде мистической теории. Тогда как в действительности вы имеете дело с простой механикой сенсомоторного восприятия.
RV: Но данную теорию часто совмещают с идеями Бома.
Уилбер: Да, и поначалу такой подход кажется очевидным. Если приравнять частотную сферу к неявному порядку, а затем приравнять развернутую, или считанную, информацию к явной сфере, то, естественно, вам кажется, что у вас на руках парадигма, объясняющая возникновение явленных мысли и вещей из неявленной и вневременной основы.
RV: Но коль скоро и неявный порядок, и частотная сфера имеют какую-то форму…
Уилбер: Да, это плохая метафора для вечной философии. В лучшем случае, это неплохая метафора для пантеизма.
RV: В своей первоначальной критике голографических теорий [см. главу 5] вы довольно часто обращались к понятию вложенной иерархии. Вы по-прежнему считаете, что оно имеет важность?
Уилбер: Да, безусловно. Если мы вернемся к аналогии Платона: есть объекты в пещере и есть запредельный Свет, – но смысл в том, что некоторые объекты ближе к входу в пещеру. Иначе говоря, в онтологии есть градация. Хьюстон Смит обобщил суть великих мистических традиций мира следующим образом: «Бытие имеет градации с соответствующим им познаванием». Иначе говоря, существуют уровни бытия и уровни знания, ведущие, так сказать, от задней стены пещеры к выходу из нее.
RV: И абсолют – это наивысший уровень данной градации?
Уилбер: Не совсем, ведь это было бы дуалистическим воззрением. Тут все, опять же, парадоксально. Абсолют – это и наивысший уровень реальности, и условие, или реальная природа, каждого уровня реальности. Это и наивысшая ступень лестницы и то дерево, из которого она сделана. Ступени данной лестницы – это и стадии эволюции в целом, и стадии человеческого роста и развития в частности. Таковым было послание Гегеля, Ауробиндо и Тейяра де Шардена. Эволюция развертывается через волны в Великом гнезде Бытия – начиная с низшего уровня, или материи, проходя через биологические структуры, затем разум, затем тонкую и причинную сферы и наконец восходя к сверхразуму, или духу. Дело не обстоит так, что абсолют, или сверхразум, начинает существовать только на этой итоговой стадии: он существовал все это время, но