- Ты что? - прохрипел я с трудом. - Почему не ложишься?
Она какое-то время молчала.
- Я боюсь... Ты так кричал... - И вдруг у нее вырвалось. - А вот он не пьет!
Спрашивать "кто" не имело смысла. Наша маленькая светлая сказка опять рушилась.
- Не пьет... - шепотом согласился я, скрючиваясь в постели от обиды. - Зато... режет людей, как холодец, да?..
Наташа закрыла лицо ладонями. Потом подошла ко мне, легла рядом, обняла.
- Прости... Ты меня не так понял... Я не должна была так говорить... Я тебя очень уважаю...
Конечно, я напугал ее. Вряд ли думала, что могу столь безрассудно пить. Да и в самом деле, так я болел всего два или раза в моей жизни.
Перешагнул через нее, поднялся с постели, пошел в ванную и принял долгий - с полчаса - ледяной душ. Я думал, потеряю сознание. Стиснуло голову, словно зажало между двумя дверями. Еле доплелся до кровати. Наташа меня закутала в одеяло (еще и наше, пуховое из рюкзака достала)... на рассвете я забылся. А вечером уже снова тренькал на пианино "Красный Октябрь" аргентинское танго и на скрипочке наяривал "Дорогой длинною и ночкой лунною..." И снова ощущение абсолютного счастья охватило нас. Сидя ночью в постели, обнаженный с обнаженною юной женщиной, я под сурдину тихо играл ей на скрипочке и рассказывал, рассказывал про нее - про мою главную любимую... - Видишь струны? Они разные. Эта, тоненькая, называется квинта... ми второй октавы... стальная. А эти три - жильные... толстая - басок, соль малой октавы... две средние - ре и ля второй октавы... Здесь струна обвита серебром, а здесь - алюминиевой ниточкой... - Зачем? - зачарованно глядя на меня, шепотом спрашивала Наташа - это она поощряла меня. - За три столетия поняли - надо именно так... чтобы звук богаче... На скрипке можно изобразить что хочешь... У Вивальди в его "Временах года" и кукушка, и щегол... Вот так! - Чуть касаясь пальцем струны, я изобразил смычком легкий посвист. - А это что? - Давясь смехом, на басовой струне, используя скольжение пальца, прием портаменто, воспроизвел лай собаки. - Бобик! - угадала Наташа.
- А это? - Быстро и легко закачал смычком то выше, то ниже подставки... Мяу!..
- Киса?
В дверь постучали.
- Товарищ музыкант... - раздался старушечий голос. - Вы или музыку играйте, или спать надо...
- Извините, больше не буду... - ответил я громко и погасил свет. Мы минуту помолчали. Но и в темноте не спалось, я продолжал, ведя тонкие пальчики Наташи по скрипке, объяснять. - Вот эта гладкая планочка вдоль деки называется ус...
- А это?.. - она перевела руку на мое горячее напряженное тело.
Мы совершенно счастливо прожили здесь две недели, но как-то днем к санаторию подкатили сразу три огромных автобуса, приехали угрюмые сутулые люди - шахтеры, с той самой шахты, о которой на днях говорили по "Маяку", она взорвалась и ее временно закрыли. А тех, кто работал на ней, спровадили в санаторий.
Добытчики "черного золота" стояли внизу, в холле, до вечера сердитой толпой, от них разило водкой и потом. Беда была в том, что не имелось свободных комнат, многие, кто должен был выехать, отсюда еще не выехали, многим из них за деньги главврач продлил срок проживания. И теперь приходилось ставить в номерах дополнительно по раскладушке. А нам, живущим здесь бесплатно, Акимушкин, извиняясь, предложил каморку под лестницей - там прежде хранились ведра и пылесосы.
- Горе с этими шахтерами!.. С того раза и одежда всякая осталась, и паспорта...Даже не запросят, чтобы вернуть. Все бастуют, на рельсы ложатся... Да и что сейчас паспорт - заплатишь червонец, и вот тебе новый.
Он сам помог нам занести в каморку кровать ( все же не раскладушку). Вода и прочие удобства - в конце коридора. Правда, в крохотном жилище имелось окошечко - размером с книгу.
Деваться было некуда, мы согласились.
Новый год встретили со всеми в зале. По просьбе трудящихся я рассеянно поиграл на скрипке милые старинные мелодии, стоя возле елки, увешанной стеклянными и бумажными игрушками.
Шахтеры сидели вокруг с бесстрастными темным лицами, которые не высветлит и серебряная вода. И трудно было понять, слушают они меня или нет. Когда я оказываюсь перед стеной непонимания, я волнуюсь, начинаю форсировать звук, сам при этом не нравлюсь себе. К тому же один из морщинистых мужичков буркнул в тишине:
- А чё ты дергаешься, как поплавок?
- То-есть?.. - я растерянно подошел ближе.
- Вот я видел, Виктор Третьяков играл - стоит, как морковь, а музыка льется... А ты и задом, и передом крутишь, головой трясешь...
- Понял, - пробормотал я, обжигаясь стыдом. Не прошли даром мои вечера с цыганским ансамблем, будь он проклят. - Попробую стоять, как морковь.
И я выпрямился, как положено, держа скрипку строго горизонтально, упирая ее в ключицу левого плеча в классической манере, именуемой "а браччо". Более не шелохнувшись корпусом, исполнил певучий романс Свиридова из кинофильма "Метель".
- Вот это другое дело!.. - заметил мужичок. Даже некий блеск пробежал по глазам угрюмых людей. Они мне немного поаплодировали. Еще немного бы поиграть - и они бы у меня захлюпали носами, но тут долговязый парень в истертой замшевой куртке, который все порывался включить принесенный с собой магнитофон, спросил:
- А это не тебя Мамин по телику ищет? С евойной бабой, говорит, сбежал.
У меня, наверное, лицо побелело. Вот это удар в самое солнечное сплетение. Но выручил чей-то уверенный голос:
- Так то цыган... а этот - какой цыган?!
- Да, да, он про цыган говорил... а этот наш, русский, - весело зашумели шахтеры.
Долговязый парень пожал плечами, включил магнитофон - и женщины потянулись танцевать.
Акимушкин, позевывая, глянул на часы, помахал всем рукой и ушел спать. Мы с Натальей переглянулись - пора и нам уходить. Я понял: это наша последняя здесь ночь.
- Иди, - прошептал я на лестнице жене. - Собирай манатки. А я сейчас...
Я быстро пронесся по темному коридору в кабинет главврача - он редко запирал его. И сегодня, конечно, забыл запереть.
В среднем ящике столе лежали те самые, забытые паспорта: красные, в прозрачных обложках, в зеленых... Я торопливо выбрал себе и Наташе документы с фотографиями, наиболее похожими на нас. Если что, я стану Лыковым Алексеем Ивановичем ( на фото я старше, мрачнее - шахтер, господа!), а Наташа - Еленой Михайловной Шагуриной, двадцати лет ( хорошо хоть нашлась такая среди отдыхавших здесь в прежние заезды). Фото словно с Наташи и делали, только губы подмазать порезче и бровки опустить.
Теперь задача - как выбраться из этой тайги к железной дороге. Пешком - это же сколько мы будет идти.
На рассвете, смертельно боясь распросов, мы разбудили Акимушкина. Он не понимал, почему мы уезжаем...
- К маме она захотела... соскучилась по маме... - бормотал я, то пряча взгляд, то старательно глядя в серые наивные глаза Акимушкина. - Привыкла каждый день с ней советоваться... Придется и мне привыкать к теще.
Акимушкин хохотнул, обнял меня и поцеловал ручку Наташе. Мы сели в широченную кабину санаторского грузовика - водителю сегодня все равно ехать за продуктами на железнодорожную станцию.
Всю дорогу я оглядывался - казалось, вот-вот нас догонят... Есть такая дивная мелодия - ею начинается сороковая симфония Амедея Моцарта. Еще немного... еще, еще немного...
И все обошлось. Слава Богу, если он есть. Вечером, глядя на "дрожащие огни печальных деревень", мы уже катились в теплом чистом купе скорого поезда №2 в сторону Новосибирска. Молодые муж и жена - Шагурина и Лыков. (А то, что в ЗАГСе не проштемпелеваны паспорта - кому это нынче интересно? Может, мы в церкви повенчаны...)
И опять же слава Богу - поезд идет без долгих остановок, шахтеры на рельсах не сидят.
Едем. Но куда?..
И я вспомнил, вспомнил - лет пять назад из нашего города уехал в Новосибирск музыкант-ударник Тёпа. Степан у него полное имя, но он выговаривает свое имя нежно - Тёпа... "с" почти не слышно. Тёпа он и был. Тихий, со смущенной улыбкой, лысый, в черном свитерке, белоголубых джинсах... Но садился за свои барабаны и тарелки - и преображался, как бес. Бывает же такая страсть. Мог часами стучать, дребезжать, звенькать, урчать своими деревяшками... Мы с ним не раз ходили на халтурку в ДК 1 мая и в парк. Можно сказать, дружили.
Сунемся-ка к нему. Убежден, Тёпа не женат. Какая жена выдержит такое соседство.
На рассвете, сойдя в Новосибирске и вызвонив через 09 адрес Богомолова Степана, мы поехали к нему на такси. Будет обидно, если Тёпы нет дома или он не примет нас... Обратно на поезд мы уже не успеем - пропали билеты, взятые до Омска.
Но Степан оказался дома! Увидев меня в дверях, да еще не одного, а со смазливой девчонкой, радостно зашептал, отступая в прокуренную холостяцкую квартиру: - Кто стучится в дверь ко мне с толстой фляжкой на ремне?
Он был в майке и трико, моргал не проспавшись розовыми глазами и как бы даже раскланивался, как после концерта. - А подружки у нее нет? - был первый вопрос, и лысый барабанщик захихикал.
Стоит ли подробно рассказывать, как несколько дней подряд мы пили дешевое красное вино и травили анекдоты про музыкантов. Я для Наташи вспомнил чудесный, на мой взгляд, анекдот про дирижера Тосканини:
- Рассказывают, выйдя к оркестру, прежде чем начать дирижировать, великий Тосканини доставал из жилетного кармана крохотную записку, прочтет, спрячет и лишь потом взмахнет дирижерской палочкой... Что это у него было в кармане? Талисман? Письмо от любимой женщины? Когда маэстро умер, бросились доставать записку... А там написано: слева - скрипки, справа - виолончели. - А он что, не мог запомнить? - спрашивала, звонко хохоча, наивная малообразованная Наташа.
Тёпа с улыбкой подмигивал мне: "Класс!.." Ему всегда нравились глупенькие женщины. А может быть, он подозревал, что уже воспитанная мною девчонка валяет дурака.
- Давай-ка, сыграем ей! - и мы немедленно устраивали концерт джазовой музыки, если можно назвать джазом мои каденции на темы всех любимейших на свете мелодий, поддержанные громоподобной работой Тёпы - набор барабанов и прочих устройств стоял у него на некоем возвышении в углу. Играя, Тёпа подпрыгивал, дергался, гримасничал... А над ними висела довольно-таки похабная картина, написанная маслом, изображающая лысого человека (Тёпу), сунувшего голову в оскаленную пасть льву, который ( лев) при внимательном рассмотрении оказывался женской маткой... впрочем, и сама