- Тетя Варя?.. - Андрей сунулся на кухонку - и там никого. И только теперь приехавшие горожане услышали жалобный стон откуда-то сверху:
- Кто там?.. Назовитесь...
Она на печке! Вот уж не думал Андрей, что тетка Варвара, телом здоровее его раза в два, когда-нибудь залезет на печь. А что она там, мог бы и догадаться - в большой комнате, где они стоят, озираясь с Наташей, возле печи - длинная скамейка, а на ней - теплые меховые тапки. Да и выцветшая ситцевая шторка над спиною печки задернута. Вот она рывками, медленно съехала в сторону, и под потолком выглянуло смущенное старушечье лицо. Боже, неужто это она?
- Андрейка!.. - пропела тетка, но уже не львиным рыком, как бывало, а жалобным, девичьим голоском. - Это ведь ты?
- Я, Варвара Ивановна, - отвечал Андрей, растерянно глядя вверх.
- Я сейчас, сейчас... Вы отвернитесь покуда. - Она сползла с печки на скамейку, сунула ноги в тапки, и уже потом осторожно ступила на пол. Ноги крупные, в толстых синих венах. Сама уже сутулая, хрипло дышит. Раскинула руки - Андрей обнял тетку.
Когда-то была горячая, как солнышко, а сейчас зябкая, как остывшая перина. Ростом не стала ниже Андрея, но плечи подались вперед, брылья образовались на лице, белые усики выскочили над губой. И вся дрожит.
- Жена, что ли, твоя? - Только теперь заметила гостью, закивала Наташе. - Варвара Ивановна. - Ты правильно сделала, что вышла за Андрюшку- хрюшку!
Андрей никогда не любил все эти ее клички в рифму: Андрюшка-"Хрюшка", Ленка-"Пенка". А уж дружка по школе и вовсе нелепо обзывала: Сережа-"Рожа"... Но тетка была всю жизнь так добра, любила детей, угощала семечками, пирожками, дешевыми конфетками. Сама замуж, выходит, так до старости и не вышла - поначалу местные женишки шутили, что побаиваются ее ( еще зажмет ногами - удавит), а потом и время улетело... наверно, хвори начались... Она же себя не жалела в колхозе - и дрова заготавливала, и трактористом работала, и скотником, и сено косила быстрее мужиков... И вот превратилась в старуху в желтых шерстяных носках, с коричневой шалью на плечах. Андрею стало до слез жаль ее. Болван, сосулька, даже подарка не привез. Все думал, она тут попрежнему богатырь...
- Опять подженился? Понравилось? - Тетка обняла теперь их обоих с Наташей. - Мать писала - еще на свободе... Папу-то проводил? Не успел? В своем доме надумали жить? Не сходите с ума. Там пол пляшет... крыша вон какая... сейчас дожди начнутся... Будете у меня. Я на кухне... а вы здесь будете. Кровать крепкая. Я на печку так, от скуки залезла... вчерашнее тепло ловить.
- С дровами туго? - Видишь, ухажеров не осталось... все на белой войне погибли... а самой в лес далеко.
- На какой белой войне?
- Ну, с водкой всю жизнь воевали... Она, белая, и победила. Ладно, ладно, не сердись... вы, наверно, демократы
- Я дрова привезу.
- На чем? У меня мотоцикл, еще с тех времен... да ведь его надо наладить... а ты скрипач. Да и дров теперь нет нигде.
Андрей и Наташа переоделись в одежду попроще и пошли, взяв два мешка, за кладбище, в лес, но там, кроме редких гнилых берез, действительно ничего не было. Весь хворост с земли собран. А пилу взять Андрей не догадался. Да и можно ли тут пилить?
Вернулись в село в сумерках. Андрей постоял перед своим старым домом и, скрипнув зубами, пошел отрывать доски от окон. Расколол топором, поломал, заступив ногою, плашек набралось довольно много, но они мигом сгорели в печке тетки Варвары, как будто и не деревянные уже, а из травы. Тогда Андрей, как какой-нибудь Шварцнеггер в телевизионном боевике, обошел дом и толкнул одной рукою клеть, прилепившуюся к сеням, - она с грохотом повалилась... Когда-то здесь по ночам вздыхала сабановская корова, вздыхала так шумно, страстно, словно вспоминала некие волшебные годы. А отныне здесь будет голо - и навсегда.
И стали таким образом Андрей с Наташей жить у тетки Варвары. Курочили один полусгнивший дом, чтобы обогреть другой. Весною ночи холодны, особенно когда цветет черемуха... Хозяйка-то, видно, шибко простудилась. А теперь, когда появились гости, и вовсе слегла - чаще всего дремала на двух сдвинутых лавках перед топившейся печкой, смотрела в огонь. Ночью иной раз шастала, как привидение в белом, мимо молодых во двор. Бывало, и вовсе не во время тащится, растопырив в темноте руки, боясь зажечь лампу, разбудить горожан.
Неловко тут Андрею с Наташей жить, но что поделаешь? Да и тетку в таком положении не оставишь - купили ей на свои небольшие деньги лекарств, две банки витаминов, заставили пить. Врача в селе нет, только акушер... Имеется, говорят, доктор в поселке золотоискателей, за лесом, какой-то армянин, но этот лечит за большие деньги...
Не у сестры же попросить? Не у матери с ее пенсии? Вспомнил их - и устыдился: до сих пор не написал покаянного подробного письма. Может, думают, его уже и на свете нет? А что напишешь, когда смутно на душе?
Может, в местном Доме культуры Андрей сможет подзаработать? Прихватив скрипку, пошел представиться.
Дом культуры - громко сказано. Это всего лишь покосившееся двухэтажное здание из черног бруса на краю все того же главного в селе (почему-то ворошиловского, как говорит народ) оврага. По слухам, брус вывезли со строившейся на прииске одноколейки, он не гниет, пропитан смолами и высушен, но не дай бог ему загореться - за несколько минут и угля не останется, сгорит дотла... Перед ДК торчат два пустых щита, лишь по углам клочья прежних афиш, как листья, трепещут на ветру...
Когда-то здесь Андрей смотрел хорошие фильмы: "Девять дней одного года", "Весна на Заречной улице"...
В здании гулко и зябко, дверь нараспашку. На втором этаже, в кинопроекционной с жестяным полом ( наверно, еще с тех времен, когда кинопленка была горючей) сидит худенький, обритый наголо, как бездомный пацан, дядька без зубов и играет сам себе на баяне. Наверное, он и кино крутит, и концертами распоряжается. Маленькие ростом люди очень честолюбивы, поэтому Андрей вежливо полупоклонился:
- Здрасьте. Извините, если не во-время. Я - Сабанов, сын Михаила Илларионовича, может, помните?
Баянист молча смотрел на гостя. Андрей, показывая на футляр с скрипкой, громко, как будто говорит с глухим, предложил хозяину клуба устроить вечер скрипичной музыки.
Баянист поставил свой инструмент на табуретку и вдруг с тоскою, негромко, но витиевато выругался ( мы не имеем возможности здесь повторить даже в некотором приближении его слова - слишком черно ответил человек!), а затем уже угасшим голосом пояснил, что никому "ничё" не надо, на вечера молодежь приходит с своими магнитофонами, даже кинофильм толком не покажешь, не то что скрипку послушаешь.
- Но попробовать можно. Одна баба попробовала и родила. - И протянул руку с синим якорем и наколкой "Петя". - И уловив взгляд гостя, хмыкнул. - Было дело Румянцева...
И вот объявлен концерт. Наташа написала на изнанке старого календаря с Кремлем, выдернутого из кипы бумаг над платяным шкафом тетки Варвары, объявление: ЛАУРЕАТ СИБИРСКОГО КОНКУРСА 1989 ГОДА, СКРИПАЧ САБАНОВ А.М.
К семи часам вечера в ДК пришли со всего огромного села человек двенадцать, все - пожилые люди. Обидно было Андрею. Но слушали его внимательно. Никто не сморкался, не ронял номерков (впрочем, здесь и не раздевали, слушатели сидели в верхней одежде, мужчины - положив кепки на колени).
Андрей играл и разглядывал земляков. Почему-то ни одного знакомого лица. Где одноклассники Андрея? Где их родители? Или всех прежних жителей села, как и Сабановых-старших, унесло в чужие края? Говаривали, что Старо-партизанское уйдет на дно очередного моря, и народ заволновался... А потом море отменили. И сюда наехали совсем чужие люди?
Когда Андрей закончил, люди в зале робко похлопали в ладоши и поднялись. Но одна старушенция в шляпке подбежала к сцене (господи, не она ли учила Андрея географии?), воскликнула:
- Божественно... изумительно... Но почему не было рекламы по телевидению?! Нас бы больше пришло... Вы же знаменитость. Вон - муж Пугачевой, на своем самолете ездит по России...
"Милая... всегда была чудаковата..." Поклонившись Агнессе Ивановне (вспомнил, как зовут!), поцеловав ей ручку, Андрей обнял футляр со скрипкой и вышел в темный дождь. Это был первый весенний дождь, совершенно ледяной. Наташа бежала рядом, огибая лужи. "Милые вы мои... - продолжал горестно улыбаться Андрей. - Какая реклама... какой самолет..."
И вдруг среди сумерек он остановился, словно его окликнул чей-то давно не слышанный голос. Рядом с осевшим, гниющим домом Сабановых зияет черная пустота. Как же он сразу не увидел, не вспомнил? Здесь же некогда стояла веселенькая изба Киреевых, у них наличники и крыльцо были изрисованы цветами, на подоконниках за стеклом множились живые цветы, и в семье три девчонки росли тоже в цветастых ситцевых платьишках, и одна из них...
Андрей сегодня не смог уснуть, в голове гремело ни с того ни с сего многоголосое: "Ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии блистали..." Ночью встал, зажег свет, все-таки решился - сел сочинять письмо матери. "Милая мама... Прости. Так получилось, я полюбил..." Нет, глупо. Полжизни прожил "полюбил"... "Мама. Это как болезнь, чума или не знаю как назвать. Помнишь, рядом с нами жили Киреевы? Танька у них была, мы ее мартышкой звали, а к восьмому классу стали итальянкой величать... Такая тонкая, смуглая... глаза как зеркала... и улыбка ласковая, милосердная... словно все про тебя заранее знает. Оказывается, я через много лет встретил похожую... Только у моей Наташи глазки синие. Но такое же младенческое выражение лица, да она и молодая еще... но очень..." Зачеркнул. "Разгадки в жизни так просты, даже страшно. Выходит, все дело в том, что похожа на предмет твоей первой любви?" Зачеркнул "предмет". "Вот почему... вот по какой причине..."
- Ты почему не ложишься? - прошептала из постели Наташа.
- Сейчас. - Нет, не то, не то, не так! Андрей разорвал письмо. Он потом, позже напишет, когда все наладится, когда он будет скакать по жизни на сахарном коне...