— Мы за этим и пришли, — пояснила Кицунэ, опустив глаза.
Хитрюга явно наслаждалась затруднительным положением новенькой, сдерживающей смех.
Хакутаку помотал головой.
— Я знаю каждого, кто сюда попал или может очутиться в будущем. А она не может. Но вопреки логике, я её вижу. Дитя, что с тобой произошло? — он с любопытством изучал незнакомку взглядом.
— Извините, но я не помню. Я потеряла что-то важное. Это всё.
Буйвол резко встал. Громада мощного тела двигалась быстро и легко. Широколобая голова замерла напротив лица новенькой. Пришлось сделать усилие, чтобы не отшатнуться. Теперь Хакутаку не выглядел забавным.
— После смерти ты должна была попасть в другой мир. Есть лишь одно объяснение.
— Я не специально. — Новенькая испуганно подняла взгляд на шесть острых рогов, направленных на неё.
Сложно объяснить, зачем они здешнему мудрецу. Лишь бы не для расправы с теми, кто задаёт много вопросов.
— А я и не говорю, что это твоя вина. Границы миров разрушаются. Вот только причина неизвестна.
— А что в этом плохого? — Кицунэ задумчиво наматывала рыжую прядь на палец. — Я, может, не прочь с кем-нибудь познакомиться. А то все Юки да Юки.
Хакутаку фыркнул и дернул ушами. Его тёмные с поволокой глаза не мигая остановились на новенькой.
— Сначала растворятся границы, а потом и все миры.
Сегодня приходила ещё одна. В цыплячьей желтой кофточке. Брюхо, словно надутый воздушный шар, вздымалось нелепой оболочкой, скрывавшей тайну. Пыхтя, улеглась на кушетку сбоку от аппарата УЗИ. Вздрогнула — гель у меня всегда холодный. Никогда не мог отказать себе в удовольствии видеть, какие гримасы они корчат. Моё сердце билось, словно после марафона. Потом отлегло — мальчик. Значит, она станет следующей. Только надо подождать, чтобы всё прошло успешно. Если бы девочка, то не тронул. Зачем лишний раз рисковать из-за неправильной особи? Пусть одним ударом избавлю мир от двух баб, но ведь страшно рискую. Идеальное преступление совершить трудно. И то, что после акции по спасению чистоты мужского рода я до сих пор на свободе, доказывает, что высший разум на моей стороне. Кровь в голове тук-тук. На приёме чувствовал, как по коже забегали мурашки. Тихо, милые, думаю, надо подождать, а сам говорю: «Регина Аркадьевна, всё в порядке. Никаких отклонений в развитии не наблюдается. Уже скоро».
Вымученная улыбка выступила белыми каплями зубов на отёкшем лице. Оскал врага. Я спасу нового мужика от скверны. Уже скоро…
Синицын теребил усы. Чем ближе момент икс, тем напряжённее становились отношения с женой. Он жил рядом с чем-то хрупким и прекрасным, наподобие огромной вазы династии Мин, каждое прикосновение к которой отдавалось звоном капризов и нытья.
А что можно сделать, если ненормированный рабочий график вкупе с маньяком заставляет сутками сидеть над отчетами, показаниями и уликами? Он, словно герой сказки, идёт по следу из крошек, мелких, почти незаметных, может, даже рассыпанных случайно. Или это дорожка не к ответу на вопросы, а в ловушку? Информации слишком мало.
Штат частных клиник непостоянен, некоторые работали посменно в разных учреждениях. Каких-то врачей сейчас нет в городе: на учёбе или конференции за границей. Известно только, что убитая проходила набор стандартных обследований.
— Ты должна вспомнить, что потеряла, — сказал буйвол и вернулся к сакуре. — Тогда узнаешь, кто это отобрал. Он и есть источник разрушения миров. Ты это исправишь.
— А как вспомнить?
— Я в этом тебе не помощник. — Хакутаку с тяжелым вздохом лёг у корней дерева.
— Он ничего никогда не забывал, поэтому и вспомнить у него не получится, — пояснила Юки.
Морда буйвола расцвела в польщённой ухмылке. Или новенькой так лишь показалось. Хакутаку же мерно засопел, прикрыв глаза. Но уши непрестанно отгоняли назойливых мошек, лезших в глаза. Без этого движения он вновь напомнил бы груду камней. Сквозь дрёму Хакутаку проговорил:
— Ты обретёшь утерянное. Но придётся плотно пообедать.
И он полностью замер. Юки изрекла:
Шелест листвы
Убаюкал буйвола-мудреца.
Хакутаку спит.
— На самом интересном месте! — Всплеснула руками Кицунэ.
— Новенькая, пожалуй, от него сегодня уже ничего не добьёшься. Остаётся только пойти домой, — сказала Юки.
— Но я не хочу есть, — вдруг заупрямилась она. — Я так и не поняла, что со мной произошло. И почему я?
— Предсказания Хакутаку всегда исполняются, — серьёзно сказала Кицунэ. — Только мы не знаем как и когда. Я долго была одинока, а потом он пообещал мне двух замечательных подруг. И он оказался прав.
Лиса улыбнулась. Юки же обогнула дерево и поглядела в сторону, противоположную от леса. Новенькая тоже туда глянула. От вида дыхание перехватило. Склон круто поднимался, и от потрясающего вида, открывавшегося с этой части холма, закружилась голова.
— Я устала. — Лисица надула губы. — Мы целый день бредём. А нам во-он туда.
Она указала на домики внизу. А дальше произошло то, чего новенькая никак не ожидала. Юки пожала плечами и набрав в легкие побольше воздуха подула на обрыв. Через мгновение к деревне вела ледяная горка.
— Что стоите?
Юки с разбегу бросилась вниз. Новенькая вздрогнула, ожидая, что та полетит кубарем вниз. Но Юки с лёгкостью и грацией скользила по льду. Черные волосы и белый шелк развевались, подхваченные ветром.
— Ну же! — Кицунэ со смехом увлекла новенькую следом.
Мир нёсся мимо, сливаясь в яркие пятна. Босые ступни даже не замёрзли из-за льда. Или всё дело в ощущении скорости, ещё и притуплявшем тревогу от слов мудрого буйвола? Вот теперь похоже на волшебство. Как в детстве. Она когда-то была ребёнком… Сильно заколотилось сердце. И тогда новенькая вспомнила, что потеряла.
Я где-то читал, что частенько неожиданную смерть младенца в Средние века объясняли тем, что это не человеческое дитя, а подменыш, дьявольское существо без души или просто колода с наложенными чарами. Всё лишь морок per se. А настоящего ребёнка забирали тёмные силы. Я думаю, что бабы и есть тот выживший подменыш. И слово «баба» тут относится не к биологическому полу. Ибо я так называю всякую человеческую особь, прошедшую через родовые пути. Это врата, которые ведут в мир слабости и порока. Но однажды я понял, что призван остановить распространение заразы. Когда-нибудь мне скажут спасибо. Сумрак потихоньку опускается на город. Пора выходить.
Вспоминается детство. Тогда у меня не получилось спасти брата. Я ещё многого не знал и не умел. Я не был готов к миссии. Сейчас вспоминаю, каким я был…
Словно наяву слышу оглушительный школьный звонок «тррр». Закончился ливень, колотивший струями воды в окна. Над глянцевыми кронами деревьев робко выступила радуга. Начались каникулы.
Я медленно спустился по ступенькам. Сегодня из Москвы я отправлюсь к деду. А одноклассникам я ничего не сказал, им плевать. Я привык сидеть один на задней парте ряда у стенки. Всегда. Мать, дыша, как локомотив, и выставив вперёд паровой котёл беременного живота, трещала весь день по телефону. Она всегда говорит с кем угодно, но только не со мной. Вечером сяду с дедушкой в настоящий поезд и умчусь подальше от Тоньки, которую по нелепому стечению обстоятельств называл матерью уже десять лет и три месяца. Что может быть глупее родов? Я читал в энциклопедии по анатомии — противно. Но другие разделы мне понравились больше.
Тонька родила меня в шестнадцать лет, и я никогда не видел отца. Помню, что Тонька часто оставляла меня в общежитии. Запертый в полумраке зимних вечеров я водил пальцем по выцветшему узору обоев, представляя что каждый изгиб — это стена между мирами. Но время растворит границы. И скоро останется только белизна медицинского халата. Тонька возвращалась, когда в доме напротив оставалось зажженным одно-два окна. Она скидывала пальто, пахнущее морозом, рядом с моей раскладушкой, и заваливалась спать.
Следующей зимой мать уже снимала каракулевую шубу. А когда растаял снежный саван, обнажив чёрное тело земли, мы перебрались в большую квартиру, и Тонькин живот стал расти. Каждый вечер и утро в этом новом доме я видел человека по имени дядя Миша. Очки в роговой оправе неплотно сидели на его тонкой переносице, всякий раз при виде меня он их поправлял, и мясистые, как у быка, губы дергались в брезгливой судороге. Но чаще всего мы друг друга в упор не замечали, забыла о моём существовании и мать.
После переезда к деду я учился лучше всех в деревенской школе. Обожал биологию и русский язык. Одноклассники такие же, как Тонька не обращали на меня внимание, что бы я ни делал.
Когда поступил в мед в Москве, то жил в общаге — мать даже не предложила вернуться в их с дядей Мишей квартиру.
Однажды я не выдержал и пришёл посмотреть на них. Декабрь близился к концу — время исполнения желаний. Так чем плохо моё? Я только хотел глянуть одним глазком. Тонька возвращалась через детскую площадку. Я её сразу узнал. Хотя фонари светили тускло. С одетой в лисью шубу Тонькой шёл мальчик лет десяти в тёплом пальтишке и валенках. Его бледное личико, красивое и нежное, как у девочки, капризно кривилось, а мать снова говорила по телефону, одному из первых сотовых. На вид настоящий кирпич! По её красной улыбке понятно, что больше, чем ребёнком, она занята разговором и тем, смотрят ли прохожие на ее чудо техники. Пацан уличил момент и поскакал к ледяной горке, где возилась ребятня. Мать сделала несколько шагов и остановилась, разглаживая рыжий мех. Тогда мощный импульс толкнул меня к действию: я подскочил к брату и схватил его. Потом бросился в соседний двор. Не знаю зачем. Тонька с бессвязными криками побежала за нами. Я обернулся. Кажется, она даже телефон выронила в сугроб.
Я повернул за угол. Напугал старуху, крикнувшую мне вслед: «Наркоман!» Ноги заплетались в месиве на нечищенном тротуаре. Но я бежал, глотая студёный воздух. Мальчишка брыкался и ревел. Не понимал, что мешает своему спасению. Пот юркими струйками сбегал за шиворот. Когда Тонька нас нагнала и принялась охаживать меня сумочкой, то вспомнил, что года за четыре до этого в деревне, где мы жили с дедом, было нашествие бешеных лисиц. Одна проникла на наш участок, и дед протянул мне ружьё. Руки дрожали пока не прицелился. Ещё три следующих дня из-за отдачи болело плечо. Визг и окровавленный снег часто всплывали в памяти. Тонька тоже верещала. Я жалел, что ружьё осталось в деревне.