Водитель и еще один пассажир — наблюдатель — были взрослыми, Данькиными дружинниками. Витязи не засиживались на одном месте, их вместе с дружинами часто перебрасывали туда-сюда по всей контролируемой территории, хотя у каждого неофициально было «поместье». Данькино располагалось недалеко от бывшего «имения» Балабанова, которое так никто и не стал заселять. Хотели, да… но после того, как в подвале нашли самодельный генератор — десяток велосипедов — и расспросили освобожденных мальчишек, которые на этом генераторе работали… В общем, Лагунов, недолго думая, переделал под жилье для себя и дружины бывшие продуктовые склады, с которыми было столько связано…
Кроме них троих в аэросанях ехали Женька Белосельский и Сашка Белов.
Сашка перебрался «под крыло» Женьки, который потихоньку-полегоньку начал возглавлять «черную сотню» — личный разведаппарат канцелярии Романова, состоявший из подростков и детей. Сотни их не набиралось, и не набиралось далеко, но название всем нравилось.
Всех агентов знали только Женька и сам Романов. Почти все остальные — каждый в отдельности — не знали никого из других агентов. Жили и жили обычной жизнью, учились, работали…
— Полчаса до Камень-Рыболова, — сказал водитель.
Из Уссурийска должен был подойти Батыршин с двумя десятками дружинников. Тоже на аэросанях, точней — на санном поезде. Группа Лагунова просто оказалась ближе всех, а Женька с Сашкой ночевали на старой заимке рядом с направлением их движения — и, конечно, присоединились. В Камень-Рыболове людей было не очень много, значительно меньше, чем до войны, хотя многие населенные пункты, раньше считавшиеся маленькими, с тех пор «распухли». Жило человек двести всего. Вообще там предполагалось при первой возможности начать разведение рыбы и запустить комбинат по ее переработке, но пока было не до этого, и работы велись ни шатко ни валко — просто по инициативе местных и исключительно их силами.
— Я выйду, — вдруг сказал Женька.
На него все обернулись разом. Данька спросил резко:
— Рехнулся, что ли?
— Выйду, а вы поезжайте в поселок. — В голосе Женьки появилась такая же резкая командная нотка.
Данька явно хотел плюнуть. Спросил снова:
— На кой черт?
— Что-то не то, — коротко пояснил Женька.
Данька больше не ругался. Предчувствие давно уже стало не просто словом. Уточнил:
— Так давай вместе поедем.
— Не надо. Вдруг ерунда? — ответил Женька. — А у вас пулемет, кто прикроет-то?
— А если не ерунда?
— Тогда выходите к лесничеству номер семь, — Женька ткнул в карту, прикрепленную на стене. — Тут одна дорога, если главную не считать.
— Давай хоть я с тобой… — начал Сашка.
Женька мотнул головой:
— Да не надо. Ерунда, скорей всего. Посмотрю и посижу в лесничестве, потом заберете.
Лагунов махнул рукой водителю, и сани остановились…
Снаружи было остро-холодно, но не так чтобы ветрено — ветер дул перпендикулярно узкой лесной дороге. Валил снег. Женька бросил перед собой лыжи, постоял, прислушиваясь и раздумывая, не надурил ли он? Но беспокойство не отпускало. Нет.
Сани все равно не прошли бы, подумал он. Не прошли бы. А идти одному или впятером — в данном случае все равно… все равно.
Еще он подумал, что Маринка вечером хотела приготовить курицу. «Из нового урожая», как она смеялась.
И подумал: «Страшно мне, что ли?»
Потом встал на лыжи и, держав автомат наготове, быстро, уверенно побежал через лес. Ему вспоминалась одна из песен, которые любил петь Андрей, — просто куски, строчки, и он бормотал их себе под нос, глядя, как они обращаются в мгновенно уносимые ветром облачка пара:
И видит король, выходя на свет, что свет поглотила
тьма.
И горы вырвали с корнем леса на пути у визжащих орд.
И видит король, как в Белерианд сыплется с неба зима,
и смерть вплывает в пещеры, как кнорр вплывает
в знакомый порт…[30]
Первые люди попались ему через какой-то километр, он двигался безошибочно — и увидел их раньше, чем они его. По спине скользнул холодок — значит, он угадал, ощущения не подвели, и значит… Чтобы в него не пальнули сдуру, он издалека, из-за деревьев, крикнул, назвался и только потом заскользил на лыжах вперед.
Это были женщины и дети. И старики. Тепло одетые, но без вещей. На лыжах, на санках. Люди спасались. Женька указал возглавлявшей отход молодой женщине с охотничьим ружьем ориентир для выхода к дороге. Они собирались идти немного в другую сторону — и, продолжай они свой путь, с Лагуновым им встретиться не удалось бы. А так… Женька подумал, что Данька вернется сразу, как только увидит, что поселок пуст, — примерно через полчаса. И побежал дальше.
За последними беженцами — группой мальчишек постарше с ружьями — был большой, почти в километр, разрыв. Но что лесничество горит и что там идет бой, он понял сразу, издалека, хотя ветер отрезал звуки стрельбы, а снег не давал нормально видеть. Просто тот же ветер нес запах гари…
Дымное солнце рождает восток, хрипло кричит труба.
Замолк, обессилев, последний король, руки на лютне
сложа.
А тропы в горах остры, как мечи, тесны, как ошейник
раба.
И тяжек венец королей Митрима для головы пажа…[31]
С опушки, на которую Женька выскочил, было видно, как редкая цепочка людей, лежащих посреди вырубки, на полпути между лесом и комплексом лесничества, отстреливается от наступающих. Досафовцев было не больше двух десятков. Они и держались еще только потому, что обязаны были дать возможность остальным уйти подальше, — и понимали, что обязаны это сделать. На пространстве между грядой кустов и горящими домами тут и там лежали трупы — много, не меньше полусотни. Мерзко повизгивая и стреляя, между трупов и кочек с кустами перебегали живые враги. Их прикрывал с опушки огонь двух пулеметов. Похоже, это были китайские копии «ПК».
Женька бросил лыжи, стремительно пополз к отбивающимся ополченцам. Его заметили, навстречу выполз молодой мужчина в белой ушанке. Это был командир местного отряда досаф, Женька его узнал.
— Подкрепление? — выдохнул он прямо в лицо Женьке. На щеках командира таял снег.
— Будет, — сказал Женька. — Ваших уже скоро встретят аэросани, а через час тут будет Батыршин.
— Час? — Командир вытер лицо перчаткой. — Час…
— Вам в лес надо уходить, — сказал Женька. — Там устроите еще пару засад. И все. Просто же все. Просто.
— Не дойдем, — ответил досафовец. Поморщился: — Мы и так восьмерых убитых бросили… А тут вон как получилось — пулеметами всех положат.
Женька чуть приподнялся, быстро окинул взглядом поле.
Курица. Жареная курица. Очень хочется ее поесть. Ладно. Чего теперь. Надо было все-таки… тоже ладно, все теперь.
— Как только заткнутся пулеметы — перебегайте к лесу, — приказал он. Командир помотал головой, выдохнул:
— Ты что, пацан?! Уж тебя-то мы не бросим!
— Попробуйте только не выполнить мой приказ, — спокойно пообещал Женька, и мужчина отвел глаза. — Вы его поняли? — жестко спросил мальчишка. Командир отряда кивнул, буркнул:
— Четко и ясно.
Женька перевалился на спину, отставил карабин. Проверил гранаты, в левую руку взял пистолет, в правую — финку. Полежал несколько секунд, размеренно вдыхая-выдыхая, потом шустро перекатился через холмик и пополз — чуть в сторону…
Он полз и думал, что было бы очень неплохо, окажись тут пара немцев. Пригодились бы эти чокнутые — им только дай подраться… Или хотя бы Сережка Валохин. Валохин с его сумасшедшей скоростью и точностью стрельбы был непревзойденным стрелком среди всех знакомых Женьки. Но Сережка далеко. Там у них уже тоже снег, конечно. Может, вообще получится увидеться, только когда снег сойдет…
Да нет. Уже, наверное, не получится.
Все далеко. Он один…
…Нет. Никто не один. Люди, которых он спасает, могли уйти, но они спасали слабых, без которых не будет продолжения русскому роду. И спасли. Теперь — его обязанность спасать их.
Никто не один. Все и всегда вместе. Общая кровь связана единой честью…
Это навечно. Будет и есть
Русская кровь. Русская честь.
И возрождается снова и вновь —
Русская честь. Русская кровь.
Первый из бандитов появился сверху — он съехал на боку за тот холмик, прикрываясь которым полз Женька. Видимо, тоже хотел его использовать как прикрытие… Белосельский четко увидел плоское, обезображенное язвами в углах широкого узкого рта лицо — и перерезал врагу горло раньше, чем тот сумел понять, кого видит перед собой и вообще, не кажется ли это ему. Полежал секунду… Нет, не заметили. Кажется, он прополз им в тыл.
Сейчас. Он хорошо помнил путь, намеченный от леса. Он ощущал его.
Сейчас.
Вот сейчас.
Сейчас.
Тут!..
Обоих пулеметчиков он застрелил с левой руки практически за секунду — двумя пулями одного, двумя другого, — перехватив финку в зубы, правой швырнув в соседний пулемет гранату, уже падая навзничь. Тут же, сразу после взрыва, подскочил, словно на пружине, уклонился от очереди уцелевшего пулеметчика и пристрелил его в лицо в броске. Выстрелил в спины еще не успевших повернуться двоих бандитов, видневшихся ближе остальных, — один упал ничком, второй присел, роняя оружие, закачался на корточках, пронзительно завывая.
Еще трое бежали к нему — в метели они казались чернолицыми призраками, у которых вместо ртов — ямы.
Вторую гранату. Патронов всего два в магазине. В них — гранату (он замахнулся) — и перезар…
Его дернуло и поволокло за руку — не больно, но неприятно, тянуще, беспощадно как-то. Он рванулся, падая на спину, высвободился… И тут же очень сильно закружилась голова. Так сильно, что он закрыл глаза и мучительно икнул. Головокружение прошло, он открыл глаза и удивился — пурги не было. Только мела поземка.