Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание — страница 18 из 28

Наука переходит в ненауку постепенно, через целую последовательность ступеней, подобно тому, как материя подымается до духа. Вслед за признанными, так сказать, академическими полями исследований идут такие, о которых знают лишь те ученые, которые их разрабатывают. Остальная Наука с удивлением слышит название исследуемого предмета и пожимает плечами. Распознать научность этой темы ученым удается лишь по внешним признакам — по оформлению исследований и наукообразности используемого языка или по авторитетному мнению кого-нибудь из титулованных генералов Науки, поставивших свою закорючку в предисловии.

Затем идут явно полунаучные темы, околонаучные, псевдонаучные и ненаучные. Ну а завершает все, наверное, антинаука. При нашей Академии наук до сих пор есть даже Комитет по антинауке, который, подобно научной инквизиции, следит за учеными и отстреливает те исследования, что могут изменить лицо Науки. Наука все-таки очень политична, и мир делится для нее не на истину и неведомое, а на своих и врагов.

Наука о сознании, по мере приближения к жизни, тоже меняет свою природу. Там, где кончаются ее воды, начинается то, что еще не стало собственно научным достоянием, но что усиленно разрабатывается старателями от Науки. Например, измененные состояния сознания (ИСС). Это выражение известно с середины двадцатого века, и его очень часто используют всякие мистики и эзотерики. Думаю, в широкое употребление его ввели американские шестидесятники, совмещавшие в себе хиппи, восточных мистиков и ученых-недоучек. Один из них, Рам Дасс, — пишет:

«В 60-х годах слово «Бог» все еще было табу, и мы говорили об "измененных состояниях сознания"» (Рам Дасс. Зерно на мельницу, с. 201).

Но как бы им ни нравилось это выражение, говорит оно лишь о том, что они никогда не шли целостно каким-то из избранных путей, а всегда мешали его со всем, что им хотелось попробовать. В частности и с Наукой, потому что выражение ИСС— это научное изобретение для обозначения того, что не укладывалось в психоневрологическое понятие сознания.

Отсутствие целостности рассасывает силы исследователя и не дает ему проверить свой путь до конца. Но зато оно позволяет наблюдать шире и видеть не только то, что предписывает избранное учение, но и все, что обычно остается за его рамками. В итоге, даже если мы и не достигаем вершин в каком-то тайноведческом учении, мы создаем гораздо более полноценное описание того явления, которое исследуем. А ведь любой человек, глубоко занимавшийся какой-то из школ самопознания или самораскрытия, знает, что даже при всем доверии к школе, ты идешь сквозь множество вопросов, которые возникают по ходу занятий. И ты их отбрасываешь, предполагая, что они разъясняться сами собой по мере продвижения.

Со многими вопросами так и происходит, но иные оказываются неотвеченными никогда. И это означает, что даже великие школы исходили в своих исследованиях не из совершенного описания исследуемого явления. Метания мистиков нашего времени, их переходы из школы в школу, постоянные попытки мешать и совмещать вроде бы несовместимые учения как раз и свидетельствуют о том, что современный человек отчетливо видит исходную неполноту всех этих учений. Надо полагать — неполноту в описании и понимании человека. Возможно, это лишь кажущаяся неполнота, но вся беда лишь в том, что мы застреваем в прибрежной пене, где разнообразие проявлений человека возрастает до дурной бесконечности последствий Большого взрыва. Возможно, все это разнообразие надо отбросить и сразу перейти к разговору о сущностном. Но как к нему перейти, если не знаешь, что сущностно?!

Хочу я или не хочу, но о прибрежных водах, разделяющих науку о сознании и жизнь, надо иметь хотя бы поверхностное представление. А это значит, что надо понять, что такое измененные состояния сознания, понятие сознания современной физики и понятие иных состояний сознания.

Глава 1. Измененные состояния сознания (ИСС)

Хотела Наука того или не хотела, но ее понятия о сознании никогда не были единственными. Безусловно, это связано с тем, что они не верны, а точнее, не полностью верны, не охватывают всего, что связано с сознанием. И чем наукообразнее становятся рассуждения ученых о природе сознания, тем меньше людей в состоянии их понимать. Но зато те же люди, столкнувшись в своей жизни с необходимостью что-то делать с сознанием, отбрасывают научное мнение, как нечто уж чересчур непонятное, и проверяют любые другие понятия о сознании, все больше опираясь на опыт собственных наблюдений.

Иными словами, чем больше Наука стремилась отобрать у людей последую искру самостоятельности, чем сильнее она приучала во всем полагаться лишь на ее слово и отучала думать, тем вернее она превращала свои знания о душе и сознании в сектантские причитания, написанные тайным языком, которые, как говорится в анекдоте, понять нельзя, можно только запомнить. В итоге, понимание сознания настолько ушло из науки, что с середины двадцатого века начался вненаучный поиск сознания.

Люди исследовали не то, что называла сознанием Наука, а то, что они узнавали как сознание в самых различных вещах духовной деятельности — в религиях, шаманизме, медитации, экстрасенсорике, колдовстве, народной культуре. Зачем они это исследовали? Думаю, целей было две. Сила и бессмертие. Сила, чтобы подчинять других людей. Бессмертие лично для себя.

Путем бессмертия шло гораздо меньше людей, потому что, с одной стороны, этот поиск является вотчиной Религии, а с другой, потому что естественнонаучные представления о том, что мы лишь тела или организмы, так глубоко въелись в самоосознавание современного человека, что даже ища душу или бессмертие, мы считаем, что все равно живет тело, цепляемся за него и не отпускаем ни при каких условиях. Смерть тела — смерть меня, а поиск души — развлечение на досуге.

Поэтому мир людей гораздо важнее мира душ или любых Небес, и люди, даже заявляющие о поиске бессмертия, при этом совмещали этот путь с воздействием на умы других и делали из себя учителей человечества. Конечно, никто не может избежать того, чтобы быть учителем, если он учит, я говорю не о том, что эти люди были учителями. Я говорю о том, что они делали состояние учителя человеков, гуру, вождя, даже сверхчеловека своей целью! Я говорю не о том, что получалось, а о том, ради чего они жили, и как такая подмена целей нарушала чистоту рассуждений и всего поиска.

Как бы там ни было, но к началу 70-х годов двадцатого века стало ясно, что вненаучный поиск сознания составляет огромный и неосвоенный рынок, который, к тому же, растет, втягивая в себя все больше людей и средств. Наука не могла этого упустить и взяла курс на захват этого рынка. Россия, конечно, отстала от Запада и в этом смысле. Поэтому наши ученые в своих первых публикациях выступали, скорее, историками покорения этого Клондайка.

Так в 1988 году один пионеров нашего научного покорения вненаучных пониманий сознания Д. Спивак писал:

«К 70-м годам науки о человеке накопили и осмыслили значительный материал об измененных состояниях сознания» (Спивак, Природа, № 5, 1988, с. 25).

Соответственно, с начала семидесятых существует и попытки определения понятия такого состояния сознания. Очевидно, условия военной кампании диктуют свои требования к качеству всего, даже Науки, не говоря уж о таких мелочах, как научные категории или исходные понятия. На войне некогда рассусоливать и говорить умно. Тут важно, чтобы сказанное было просто и понятно незатейливым умам вояк. Вот и исходное определение «измененного состояния сознания», столь же просто и незатейливо, сколь действенно: ИСС — это все, что не есть нормальное бодрствование.

«Эти состояния (в отличие от состояний нормального бодрствования), как выяснилось, вызывались прежде всего экстремальными и стрессовыми ситуациями, адаптацией к новым условиям жизни и деятельности, фармакологической терапией, психозами и алкогольными токсикозами.

Однако и в обычных условиях жизни каждый нормальный человек находится в измененных состояниях сознания в моменты засыпания, пробуждения, сильного эмоционального возбуждения, при сенсорном голоде, творческом поиске и так далее.

Таким образом, состояние нормального бодрствования и измененные состояния сознания являются двумя крайними «видами» сознательной жизни, между которыми располагается весь спектр промежуточных состояний» (Там же).

Забудем о мелких противоречиях. В сущности, это определение говорит об очень простой вещи: нет никаких измененных состояний сознания. Сознание постоянно меняется. Иногда даже обретая «сознание нормального бодрствования». Все остальное — мелочи. Не мелочь одно: все это нельзя говорить, если не задаться вопросом: что же такое сознание?

Но даже если обойти этот пустячный вопрос и посчитать, что измененными состояниями сознания являются все его состояния, отличающиеся от состояния «нормального бодрствования», то возникают свои вопросы: что такое бодрствование и что такое норма? Причем, я уж не говорю о том, что Наука сегодня не в состоянии дать определение «норме», как она ее понимает, я просто хочу сказать, что редкий из ученых знает, что означает латинское слово norma.

Сам же взгляд от «бодрствования» как от «нормального состояния», есть весьма условный выбор считать, что человек должен бодрствовать, причем, «нормально». Почему не спать? Почему не творить? За этим явно угадывается бодрая организмическая вера в НТР — научно-техническую революцию времен Коммунизма. Кто сказал, что мы должны быть такими, какие есть? Теория эволюции и естественного отбора? Или естественно то, что мы застаем сегодня? А как же тогда нескончаемый скулеж тех же ученых о вредоносном воздействии на сознание людей городской жизни — урбанистической цивилизации, как они называют? И как же всем известное утверждение, что современный человек живет в состоянии постоянного стресса из-за воздействия этой среды?

Значит, «Нормальное состояние» — это стресс? Стресс — это не нормальное состояние. Это измененное состояние по сравнению с тем, в каком жил естественный человек, но мы закроем на это глаза и будем плясать от ненормальности как от печки. Чем это закончится?

Тем, что через век будет другая норма, другие исследования. А написанное сегодня превратится в макулатуру…

Впрочем, все это можно посчитать нападками на честных ученых. Если отбросить самоуверенность, с которой они вещали об измененных состояниях сознания со страниц общедоступных журналов, то делают они хорошее и правильное дело — собирают исходный материал для того, чтобы начать исследование какого-то сложного явления. Попросту говоря, наблюдают и немножко записывают. До объяснений им еще далеко, хотя предположения строить они обязаны. Естественно, поскольку эти наблюдения никак не укладываются в имеющееся у них понятие о сознании, они и стараются избегать разговора о самом сознании, а если упоминают, то так, чтобы не привлекать к нему лишнего внимания.

Например, А. А. Велик в большой работе, посвященной измененным состояниям сознания, в 1991 году пишет сразу о психотерапии сознания, а что такое сознание, скрывает в наукообразных скобках:

«Стабильная, неизменная основа «я» связана с автоматически регулируемыми функциями организма, обеспечивающими целостность и взаимодействие с окружающей средой: газообмен, водообмен, внутренний обмен веществ и т. д.

Эта система (автономная, или периферическая нервная система) функционирует без участия сознания, а ее стабильность — залог жизнедеятельности человека.

Другая система управления в организме (ЦНС, уровень сознания), наоборот, подвержена изменениям, обучению, предполагая регулирование и со стороны сознания. Она делает возможным изменения "я".

Взаимодействие этих двух систем управления, в данном случае выделенных функционально, является основой процессов, происходящих в процессе ИСС (Измененных Состояний Сознания — АШ) и сеансов психотерапии различного вида» (Велик, с. 27).

Как видите, речь идет о строго физиологическом понимании сознания как одного из механизмов машины по имени организм, а именно — «ЦНС, то есть центральной нервной системы, уровень сознания». Это значит, что сознание здесь понимается как некая особая способность, появляющаяся лишь у тех животных, у кого нервная система развилась больше, чем у других. А скорее так, как учил Марксизм, — у общественного животного по имени человек. В итоге мы имеем такую странную вещь, как регулирование сознанческого уровня ЦНС со стороны сознания же. А Измененные состояния сознания, очевидно, возникают тогда, когда сознание изменяет сознание…

Естественно, что физиологическое понимание сознания как работы нервной системы должно было неизбежно отразиться и в понятии измененного состояния сознания. И отразиться так, что выявились все те противоречия, которые физиологам удавалось скрывать, пока они оставались внутри собственного предмета, не пытаясь касаться собственно сознания. При первой же попытке расширить то, что работало в рамках физиологического образа человека, до объяснения мира, законы физической Механики человека перестали объяснять наблюдаемое. Как и законы Механической физики Ньютона оказались частным случаем Физики.

Думаю, все попытки физиологически объяснить Измененные состояния сознания обречены на внутреннюю противоречивость. К тому же, сознание ли, или же его измененные состояния, но если это работа нервной системы, то чистить тут нечего.

Гораздо больше возможностей дает психофизиологический подход к измененным состояниям сознания. Тот же Спивак в своих поздних работах исходит из такого понятия о сознании:

«Основываясь на хорошо разработанном и широко распространенном в современной науке понимании сознания как феномена высшего уровня психики, сформировавшегося и функционирующего при постоянном участии естественного языка…» (Спивак, ИСС, с. 13).

Очевидно, этот подход тоже ущербен. Я сужу об этом уже по тем признакам, что Спивак постоянно подкрепляет свои слова авторитетом Науки: основываясь на хорошо разработанном и широко распространенном в современной Науке понимании… Что широко распространенное, не поспоришь, но хорошо разработанное?.. Откуда он это взял? Да он и саму книгу начинает благодарностями генералам от Науки, которые одобрили его исследование, приводя список тех, кто за него заступится, аж на полстраницы. Это все очевидно плохой знак. Есть и не такие очевидные. Вот, например, само определение сознания.

Сначала он определяет его как высший уровень психики. Но психика, как считается, это работа нервной системы. Это то же самое выделение сознания из самостоятельного явления в кусочек работы этой нервной системы. В сущности, при таком понимании речь идет не о сознании, а о способности осознавать. Такое понимание сквозит в дальнейших рассуждениях Спивака, где язык становится чем-то весьма уверенно противопоставленным сознанию, но при этом с реверансами собратьям по цеху:

«Следует подчеркнуть, что мы учитываем и безусловно разделяем положение о сложности взаимодействия языка и сознания, включающего в себя не только их неразрывную связь, но и глубокое качественное различие» (Там же).

И вдруг начинаются метания, безусловно, вызванные тем, что физиологическое определение сознания приходит в противоречие с собственными наблюдениями ученого:

«Вместе с тем, в условном порядке и исключительно на настоящем, начальном этапе разработки теории ИСС, мы считаем методологически допустимым включить в аксиоматику настоящей работы сведение общего понятия сознания к частной категории языкового сознания, в свою очередь понимаемого как психическая структура, обеспечивающая полномасштабное, прямое или косвенное использование языковой способности и ведение речевой деятельности (такая редукция рассматривается как методологически допустимая в современных науках о человеке, ср. Симонов, 1999: 785–786)» (Там же, с. 13–14).

— Товарищ старшина, а крокодилы летают?

— Ты что, Иванов, сбрендил?! Как они могут летать?!

— Да нет, это начальник штаба сказал.

— Ну, Иванов… они так низенько, низенько и недалечко…

Я не знаю, стоит ли разбирать все противоречия, которые выявляет использование психофизиологического понятия о сознании старшинами Психологии, как только оно применяется для исследования измененных состояний сознания.

Сознание то противопоставляется языку, то вдруг оказывается более широким понятием, которое включает в себя язык. Но при этом может быть к нему сведено. Иными словами, все остальное — а ведь это весь высший уровень психики! — настолько несущественно по сравнению с языком, что им безболезненно можно пожертвовать в целях исследования. И это не исказит исследование? Судя по всему, не только не исказит, но даже должно быть закреплено как метод исследования сознания, потому что переводится в аксиоматику! Иначе говоря, превращается в аксиому — исходное положение, которое надо принять на веру и не требовать доказательств… Наверное, потому, что этим мы обидим не только автора, но и всех его друзей.

Конечно, мое подшучивание над учеными оправдано лишь отчасти. А именно там, где они изображают из себя самоуверенных вещателей истин для профанов, то есть для нас с вами, простофиль. А при этом тут же начинают зажимать хвост между задними лапами и усиленно им вилять, как только оборачиваются к своему сообществу. Как любопытно: вот только что великий спаситель и просветитель — и тут же неуверенный в себе недоучка, который сам готов подставить ухо для трепки, если появились старые бойцы.

Наука все-таки не поиск истины…

Но Наука имеет метод, который заключается в том, что там опасно появляться неподготовленным. В жизни съедают тех, кто мягкий и сочный, в Науке — тех, кто не защищен. Хотя бы множеством слоев из имен и диссертаций. Человек без защиты даже формально не может считаться членом научного сообщества. Защита в Науке обязательна. Поэтому ученый не выносит свою работу на публику, пока не будет уверен, что изучил все, что говорили о его предмете другие. Или хотя бы достаточно, чтобы не ошибаться в основных утверждениях.

Благодаря этому, никто лучше ученых не делает описаний явлений. А вот выводам Науки надо доверять осторожно, потому что к ним всегда примешивается слишком много скрытых целей, причем как личных, так и всего сообщества. Какой парадокс: скрытые цели сообщества! Сообщество не в силах хранить тайны. Это всегда секреты полишинеля — театрального шута, который таит свой секрет от всех, кроме толпы зрителей. И тем не менее, это так. Научное сообщество постоянно пытается отвести наши глаза от своих истинных целей. И ведь мы верим ему! Как верили когда-то печатному слову: ну не будут же в книжках врать!

В любом случае, даже если научное понимание измененных состояний сознания ничего не дает для очищения, оно хотя бы позволяет понять, что понималось под этим словом в прошлом веке и живет теперь под звонким научным именем в моем сознании.

Глава 2. Научное понятие измененного состояния сознания (ИСС)

Исследователи довольно однозначно связывают увлечение измененными состояниями сознания с возрождением той потребности, которую пыталась уничтожить в человеке молодая Наука. Потребность эта как-то проявляется в религиозном чувстве и отправлении религиозных обрядов. Сами ученые в рамках, к примеру, Научного атеизма, считали, что это потребность в подчинении какому-то сильному господину — Господу, например, — который дает человеку ощущение защищенности во враждебном и неведомом мире. Иными словами, Религия — это или проявление слабости, или опиум, который позволяет убежать от действительной жизни.

Однако собственные описания ученых заставляют усомниться в том, что явление было понято верно. Вот, например, статья, опубликованная в основном советском издании, долгие десятилетия ведшем войну Науки с Религией — в журнале «Наука и религия» за 1991 год.

«В наше время религиозное чувство расширяет свое русло. Даже убежденным материалистам сегодня ясно, что вера исключительно в науку, в универсальность ее объяснений всех явлений жизни уходит. Люди все больше обращаются к мировым религиям и их основным ответвлениям. И не только к ним.

Произошел поистине взрыв всеобщего интереса ко всему, долгое время отрицавшемуся: язычеству, шаманизму, посвятительным ритуалам, магическим культам, оккультизму, спиритизму, теософии, астрологии, эзотерическим (тайным) учениям и новейшим разновидностям веры — НЛО, контактам с другими мирами и прочее, и прочее…

Однако теории теориями, взгляды взглядами, а основное зависит скорее от накопленного человеком за жизнь материала сознания, его внутренних желаний, которые как бы накладываются на то, что им принимается, как аксиома, на веру. Условно, по направленности желаний можно выделить три типа сознания: люди с талантом к устроению материальной, вещной жизни; люди с воображением, своим трудом и творчеством вырабатывающие условия существования любой культуры; и те, кто постоянно восстанавливает опоры жизни— представления о добре и зле, без чего культура лишается основы своей целостности» (Елизарова Г., с. 77).

Мудреный переход к типам сознания я не понимаю, для меня важно лишь показать, что ученые осознанно или неосознанно связывают происходящий сейчас поиск религиозности с сознанием. При этом, если вы заметили, речь идет «о расширении религиозного чувства», о «взрыве интереса» к иным способам верить. Иными словами, если при этом речь идет о сознании, то это сознание расширяется через все виды веры, обрядов или трансов, дающих иные или измененные состояния сознания. И если это так, то потребность в религии лишь прикрывала поиском сильного Господина необходимость так или иначе расширять сознание.

Что такое расширение сознания? На этот вопрос не ответить, пока нет определения самого сознания. Но если наркомания и алкоголизм оказываются химическими выражениями этой потребности, то принятое исследователями измененных состояний сознания исходное определение сознания вряд ли верно. Соответственно, не может быть верно и исходящее из искаженной основы производное понятие измененного состояния сознания. Впрочем, я нигде не видел, чтобы исследователи ставили определение ИСС в зависимость от определения самого сознания.

Приведу основные попытки определить, что такое измененное состояние сознания.

«Общим ориентиром целого ряда работающих в данной парадигме научных школ и направлений принято выдвинутое в середине 60-х годов определение немецкого психолога А. Людвига, установившее понимание"…ИСС как психического состояния, индуцированного применением разнообразных физиологических, психологических или фармакологических процедур либо факторов, которые могут рассматриваться с субъективной точки зрения (или с позиции объективного наблюдателя) как обуславливающее значительное отклонение в самосознании личности или в протекании психологических процессов (in subjective experience or psychological functioning) от определенной структуры, характерной для данного индивида при нормальном состоянии активного бодрствования"» (Спивак, ИСС, с. 6).

Если вдуматься, то, по сути, Людвиг здесь все-таки дает определение сознанию. Смешное или жалкое, я не знаю, но точно при этом делает все, чтобы не произнести это слово, будто из него выскочит черт. Если нечто обуславливает отклонение до измененного состояния сознания, то оно должно обуславливать это отклонение от какого-то обычного или исходного состояния сознания, но «ориентиром для целого ряда школ» стало, что состояние сознания отклоняются «от определенной структуры, характерной для данного индивида». Кстати, кем и как определенной?

Впрочем, может быть, эта зачумленность сознания была присуща только Людвигу и школам, развивающим его идеи, а остальные все-таки допускают связь ИСС с сознанием?

Наверное, есть и такое, но до России это еще не дошло.

Уже упоминавшийся Д. Спивак начинает свою большую книгу, посвященную измененным состояниям сознания, так:

«Измененные состояния сознания (ИСС) представляют собой приоритетную область междисциплинарных исследований, получившую особенно динамичную разработку в последние десятилетия.

В широкий научный обиход она была введена в международной антологии, выпущенной около четверти века назад в США под редакцией психолога Ч. Тарта (см. Alteredstatesofconsciousness(далее ASC) 1969). С 1973 года в США издавался международный "Журнал измененных состояний сознания", сыгравший организующую роль в научном процессе 70-80-х годов. <…>

В 1975 году под титулом "Состояния сознания" была выпущена обобщающая работа Ч. Тарта» (Там же, с. 5).

Чуть позже Спивак приводит основные положения этого обобщающего понимания Тарта.

«В настоящее время наибольшим влиянием пользуется концепция Ч. Тарта, постулирующая наличие выраженных изменений в работе десяти основных модулей: управления движением (9) <…> и восприятия схемы тела (2) <… >; ощущений (1) <…> и восприятия (3) <…>; темпорального (6), эмоционального (4) и мнестического (5) модулей; модулей оценки и переработки информации (8) <… >; поведения (10) и структуры личности (7)» (Там же, с. 7).

Вероятно, эти «модули» составляют сознание. Просто Спивак забыл это упомянуть. Или же это забыл упомянуть сам Тарт?

Не знаю, но традиция такова: когда русские ученые пересказывают работы своих американских учителей, они забывают о сознании. А. Велик приводит чуть более позднее описание ИСС, но обычай не связывать ИСС с сознанием сохраняется:

«Предварительно подчеркнем, что измененные состояния сознания представляют собой не только наши субъективные ощущения, но и сложные (внутриорганические) трансформации в функционировании нашего тела. Каковы же специфические черты, свойственные этим состояниям?

В книге американского психолога Эрики Бургиньон "Психологическая антропология" (1979) выделяются следующие особенности ИСС:

Изменения в ощущениях, восприятии, мышлении; потери ощущения времени, контроля; изменение в выражении эмоций и восприятия собственного тела, сужение и расширение границ собственного "я" растворение собственного «я», сверхвнушаемость и др.» (Велик, ИСС и психотерапия, с. 24).

Складывается ощущение, что никто из исследователей и не ставил себе задачей, изучая ИСС, понять, что же такое сознание. Этот «скелет в шкафу» воспитанные люди в современной Науке предпочитают не поминать, чтобы вместе с ним не вызвать к жизни всю благополучно убиенную век назад Метафизику или Философию сознания.

Чем же тогда они занимаются? Зарабатывают на жизнь? Хорошо проводят время? Просто дурачат нас и самих себя?

Не знаю, да и какое мне дело, если в этой части моря Науки рыбы нет. Как чистить то, что не только не ловится, а даже и не водится в этой воде?

Глава 3. Наши американские учителя. Истоки

Знаменитый сборник Чарльза Тарта (1969), с которого, по словам Спивака, начиналось в 70-х годах прошлого века научное изучение измененных состояний сознания, переведен и издан в России. Поэтому мы вполне можем посмотреть, что же было истоками и каково исходное понятие сознания, лежащее в основе изучения его измененных состояний.

Итак, в 1969 году сам Тарт во Введении просто и достойно заявляет, в сущности, подводя итог всему предшествующему периоду исследований ИСС:

«Таким образом, дам только одно простое пояснение, касающееся ИСС, и на последующих страницах разовью его: в настоящее время наших знаний недостаточно для формирования хоть какой-то концепции ИСС» (Тарт, с. 5).

Концепция ИСС — это понятие «измененного состояния сознания». К началу семидесятых американцы вынуждены признать, что его у них нет. Зачем же тогда нужна эта книга? Тарт объясняет:

«В западной культуре прочно закрепилось негативное отношение к ИСС, то есть считается, что существует нормальное (хорошее) состояние сознания и его патологические изменения. Большинство людей не признают других различий. <…>

Если сравнить, то наше научное знание об ИСС, которые могут считаться «желанными», крайне ограниченно и в основном не известно ученым. Одна из целей этой книги — обеспечить сбалансированное представление по данному вопросу» (Там же, с. 6–7).

Иными словами, этот сборник не ставил себе задачей поиск истины, он обрабатывал научное сообщество, создавая иное мнение об ИСС, а значит, и о людях, которые баловались с подобными состояниями сознания, но при этом хотели жить в США или Европе. Не надо забывать, что это был пик «психоделической революции», то есть время, когда вся молодежь играла с мескалином, ЛСД и прочими наркотиками. И чтобы это не преследовалось, нужно было вывести себя из-под удара, доказав, что бывает и хорошая наркомания. Так сказать, научная, потому что в исследовательских целях.

Конечно, попутно создавалось не только «сбалансированное», но и простое представление об ИСС. Иначе говоря, это была попытка собрать различные представления об ИСС, чтобы из них сложилось более или менее добросовестное описание исследуемого явления. Чьи же представления вошли в этот сборник, иначе говоря, о ком из исследователей Тарт заявил, что у них нет понятия ИСС?

Конечно, сам Тарт. Тот самый Арнольд М. Людвиг, на которого ссылаются русские ИСС-веды. Стэнли Криппнер, впоследствии чрезвычайно известный. Знаменитый Милтон Эриксон, рассказывающий здесь о совместных исследованиях с Олдосом Хаксли, и несколько других менее известных исследователей.

Олдос Хаксли считается чуть ли не основным теоретиком всех исследований измененных состояний. Возможно, что весь психоделический бум начался именно с его работы «Двери восприятия», написанной около 1955 года. И я могу подтвердить, что Тарт прав — у Хаксли отсутствует полноценное понятие как об ИСС, так и о сознании. Хотя при этом лучших описаний самих путешествий по сознанию не найти.

Что же получается? Наши отечественные исследователи ИСС взяли за основополагающие именно те работы западных исследователей, в которых пока было найдено только одно: признание, что понятия нет. И именно из этого отсутствующего понятия и развивалось все дальнейшее его изучение.

Конечно, другого пути к знанию, как признание того, что мы им не обладаем, а потому ставим себе задачу обрести его, похоже, и не бывает. Разве что кто-то вложит это знание в нас силой. Но если это признание не делается отчетливо, то мы обманываем и себя и других. И самое главное, если четко не признать, что у нас нет понятия, то нельзя и поставить себе задачу его обрести. А без такой задачи наш труд превратится во что угодно, но только не в обретение понятия об измененном состоянии сознания.

Однако составитель сборника четко и ответственно заявил: все работы, написанные до 1969 года, не имеют понятия ИСС, а дают лишь представление о нем, в сущности, его описание. Следовательно, приводить отсюда какие-то выдержки, перечисляющие черты ИСС можно, но я предпочту пойти вспять и задать всем этим людям вопрос через десятилетия: а из чего они исходили? Было ли у вас исходное понятие сознания?

Тарт делает попытку исходно определить некое состояние сознания как нормальное:

«Нормальное состояние сознания может определяться как продукт существования в определенных условиях, как физических, так и психосоциальных, Таким образом, нормальное состояние сознания для каждого индивида имеет адаптивное значение в рамках определенной культуры и социальной среды. Мы предполагаем, что нормальное состояние сознания имеет характерные качественные и/ или количественные отличия в разных культурах» (Там же, с. 7).

Как вы видите, это описание отличий в поведении человека. Его можно передать словами: обычно сознание обеспечивает приспособление к различным условиям выживания. Соответственно, в измененных состояниях оно занято чем-то иным. Этим описывается очень важная способность сознания, которую стоит запомнить. Оказывается, сознанию может быть небезразлично наше выживание в этом мире. Но что же такое сознание?

Тарт помещает в сборнике свои две статьи о сне и его природе. Статьи чудесные, но о сознании в них ни слова. Чистой воды дневники путешественника.

Что касается Арнольда Людвига, чьей статьей, собственно, и открывается сборник, то выглядит он, как очень простой парень из научного народа. Когда я его читаю, мне даже слышится, что он окает на манер Максима Горького. В каком-то смысле, его писанина — образец простонаучной наукообразности — много умных слов, много ссылок на проработанные источники. Но при этом, не мучаясь лишними сомнениями, он простенько и напористо делает то, что все оценят как науку, и перечисляет «общие методы, пригодные для продуцирования ИСС» (Там же, с. 16).

Что продуцировать, зачем продуцировать и даже что такое продуцирование, для него, как для настоящего ученого, не очень важно. Знания у природы надо вырывать силой, вот и будем вырывать, что вырвется. О том, что при измененных состояниях сознания еще и меняется состояние сознания, Людвиг, мне кажется, не только не догадывался, но, пожалуй, напомни ему кто-то об этом, еще и отмахнулся бы как от пустой болтовни или метафизики. Тем не менее, его статья стоит первой, и это значит, что она — знамя, которым команда Тарта махала перед глазами научного сообщества.

Все остальные статьи — чудесные описания опыта, но в них нет действительной научности и нет ни одной попытки понять, что же меняем. Милые ребята, увлеченные представившейся им возможностью сбежать из страшного мира механической американской действительности, открывают иные пространства для своих игр. По случайному совпадению эти пространства оказываются не только пространствами их воображения, но и пространствами сознания. Слово «сознание» становится модным и из-за этого окончательно теряет хоть какой-то смысл.

Вот так начиналось научное изучение ИСС.

Глава 4. Развитие научного понятия об Измененных состояниях сознания

Я не знаю, кто придумал выражение измененные состояния сознания, но «до середины 60-х годов подобные состояния рассматривались только как патологические» (Велик, с. 26).

Это мнение современного исследователя ИСС вполне подтверждается статьями тех исследователей, что используют это выражение лишь для пояснения своих предметов, которыми занимаются давно и как бы в ключе старой традиции. Как пример приведу высказывание Евдокии Гаер, которая давно изучает шаманизм для того, чтобы помочь выживанию народов Севера России.

«Часто слышишь мнение, что шаманы — это больные люди. Нет, шаманы здоровы, но часто это люди нервные, близкие к состояниям измененного сознания, склонные к припадкам, что как раз и рассматривалось, как способ вызвать духов. Но шаман, в отличие от обычного неврастеника, мог своими нервными припадками прекрасно управлять» (Гаер, с. 13).

Каким образом могло родиться такое представление? Если задуматься об этом, то оно оказывается чрезвычайно значимым. Судите сами. Ни сейчас, ни тем более до 60-х годов прошлого века Наука не знала, что такое сознание вообще. Соответственно, она не могла определить и некую научную норму для сознания. Но при этом любые отклонения от нормы, именуемые ее изменениями или измененными состояниями, резко порицались, объявляясь патологиями. Это может означать только одно: Наука использовала для определения нормы и отклонений от нее ненаучное понятие о сознании. А какое?

Скажем так: научно-политическое. То есть соответствующее не явно заявленной цели Науки искать истину, а скрытой цели научного сообщества захватить власть над миром. Ярче всего эта цель проявляется в той части Науки, которая относится к Медицине, где чаще всего и используется понятие нормы. Особенно это заметно на примере Психиатрии, которая и одарила мир понятиями психопатии, неврастении и вообще «нервный человек».

Как вы понимаете, «нервничать» не относится к неврологии и не относится к нервам. Это первый шаг по обработке сознания обычных людей, предпринятый когда-то очень давно психиатрами. Нервность или нервозность — исключительно «психологические» болезни. Но Психиатрия — не наука. Я уже писал об этом и повторюсь еще раз.

Психиатрия — часть «репрессивной системы государства», как сейчас говорят. Хотя вернее было бы сказать, что это тюремно-успокоительная служба, занявшая высокое положение в государстве не научными достижениями, а тем, что предоставляет Власти вполне определенную услугу. Она убирает из общества те помехи покою, с которыми не могут справиться судебные и правоохранительные органы.

Слово «органы», как вы понимаете, перекочевало в государственный язык из Медицины, а точнее, через Медицину из Физиологии. Это проявление все того же стремления Физиологии стать царицей Наук о человеке — его Механической физикой. Государство — большой организм, в котором все части подобны органам человека. А «человеческий организм» — маленькое клеточное государство, перерабатывающее мир в дерьмо.

Психиатрия захватила свой надел потому, что делает нужное дело — обеспечивает государственный покой. Но при этом, чтобы ее действия были оправданы, она должна была выглядеть Наукой. Просто тюрьмы в государстве были и без нее. Для нового, научного общества нужны были научные тюрьмы. Психиатрия должна была хотя бы выглядеть Наукой. И поскольку исследовать «психику», а точнее, сознание, Психиатрии было недосуг, она изобрела несколько действенных приемов, убеждающих обывателей в ее научности. Один из них — жесткая привязка к Царице Наук о человеке — Физиологии. Физиология изучает нервную систему и утверждает, что психика — это работа нервной системы. Следовательно, ни для одного человека научного склада ума не может быть сомнительным, что психические заболевания связаны с расстройствами нервной системы. Они просто не могут быть не связаны! И поэтому мы вполне можем назвать их неврозами или нервозностью и вообще использовать слово нервы.

Уже после, по мере проявления действительных исследований, стало ясно, что нервные болезни и нервность или нервозность вещи разные. Но понятие вводилось в самом начале победоносного шествия Физиологии.

Другим проявлением хитрости и приспособленчества является жесткая привязанность современной Психиатрии к медикаментозным средствам лечения, то есть, попросту говоря, к лекарствам или химии. Никто, кажется, даже не задавался вопросом, а в состоянии ли химия воздействовать на психику, душу или дух. Все ведь изначально знали, что обманывают и воздействуют на то, что воздействию химии доступно, — на тело. А при чем тут лечение психики? А, не мешайте! Видите, люди делом заняты.

Между тем, вопрос о возможности проследить воздействие химических веществ на сознание человека невольно должен был возникнуть, потому что одним из средств лечения в Психиатрии являются наркотики. Они, кстати сказать, вызывают изменение состояний сознания, и большая часть путешественников «в иные реальности» до сих пор простенько глушат себя этой химией. Вероятно, это измененное состояние сознания и было первым, которое наблюдали медики. И наблюдали с предельным осуждением, которое и закрепилось за понятием измененного состояния сознания вообще. Наркоман не полезен в государственной машине, он грязь, мусор, мешающий ее работе, и должен быть из нее вычищен. Вот суть психиатрического очищения.

Государственный орган не может не осуждать то, что делает винтик госмашины неуправляемым. Наука, когда у нее была такая возможность, предпочитала не изучать, а запрещать и осуждать все, что нарушало общественный покой и требовало от нее какой-то работы. Держать и не пущать! В этом суть научного очищения.

Но с 60-х годов двадцатого века отношение к измененным состояниям сознания меняется. Это, безусловно, связано с тем, что после победы в 20-х годах научной революции власть и значение Церкви во всем западном мире резко упали. С ними упало и значение религии или веры. Начался отход от привычного состояния сознания, которое управляемо обычаем. Вот это и было действительным отклонением от нормы.

Normaпереводится с латыни как правило, образец, закон или законоустановление. Если учесть, что само слово рождается до появления римского права в народе, то оно означает обычай, образец для подражания в поведении.

Вот это и есть собственно психиатрическое понятие о норме, точнее, психической норме.

До сих пор психиатр судит о здоровье больного не так, как механик судит о машине. Механик исходит из внутреннего устройства. Если в устройстве все верно, то машина исправна, независимо от того, как «ведут себя» окружающие машины. Физиология хотела добиться того же самого в отношении человека, превращая его в неврологическую машину. Но Психиатрия — не наука не только в смысле поиска истины. Она и не Наука в семье Наук, а всего лишь прикрывается наукообразностью, являясь орудием управления поведением людей. Значит, она — часть государственной машины, которая тоже является сообществом божественных сущностей.

Поэтому, крича о своей научности, она далеко не всегда применяет то, что выдумывают Науки. Так не приняла она и физиолого-медицинский подход к норме, поскольку это пустышка, а сохранила тот, что обеспечивал действенную работу. Подход этот — бытовой или обычный. Его применяют все правоохранительные органы, но закрепив в законодательстве. Психиатрия не может закреплять свой предмет законодательно потому, что тогда она ограничит себе возможность пресекать новые отклонения. Поэтому психиатрам приходится быть гораздо гибче юристов. Они должны исходить из своего чутья. Чутья на обычность и необычность поведения.

Норма психиатрии — это всегда норма поведения, что означает способность человека соответствовать обычаям народа, вести себя как все, не выделяясь из общего стада. Уже одного этого достаточно, чтобы человека оставили в покое, даже если он совершенно невменяем. Если его сумасшествие таково, что у него нет ни искорки смысла в глазах, но ведет он себя как машина, запрограммированная на «правильное поведение», его поставят на учет, но отпустят. Он — не социально опасный.

Если же человек покажет, что он в состоянии осознанно исполнять правила поведения, то это просто здоровый человек. Его даже судить можно, то есть передать из ведомства Психиатрии в ведомство правоохранительных органов.

Однако любое сообщество нуждается в науке и научности, когда ему приходится решать сложные жизненные задачи. Там, где Психиатрия создает свою науку, — эта наука не механическая и не физиологическая. Там, где надо действительно работать, а не изображать из себя одну из сестер-победительниц, наука-психиатрия действительно наука о духе. Хотя бы о народном духе, проявляющемся в обычаях. Хотя Бога психиатры в свое ведомство не допускают — это было бы уже слишком. Между тем, если вспомнить слова Рам Дасса, игры в измененные состояния сознания появились в 60-х годах именно как попытка вернуть изгнанных наукой Богов.

«В конце 60-х — начале 70-х годов в наших поисках пути был период фанатизма и путаницы. Мы импортировали модели Востока с огромной скоростью и очень старались обратиться, но в согласии с нашей традицией продвигаться от периферии к центру, — хотя мы и приняли множество символов и всякого снаряжения и могли снаружи выглядеть, как Будда, — внутренне мы были просто кем-то, кто старался выглядеть Буддой. Мы были озабочены всякими обетами и обязательствами, отношением к учителям, всей концепцией Гуру и тем, что такое Путь.

В 60-х годах слово «Бог» все еще было табу, и мы говорили об "измененных состояниях сознания"» (Рам Дасс, Зерно на мельницу, с. 201).

В сущности, начиная с 60-х и кончая современными танцевальными марафонами под Экстази, мир заявляет Науке: Нет! Заявляет неуправляемостью, потерей «нормального» поведения. Молодые революционеры так рвались к власти, что бездумно вырвали подпорки из-под огромного общественного здания, чтобы занять это место, и теперь на них сыплется все то, что раньше держали на своих плечах другие. А именно — Вера и Обычай.

Мало кто задумывался, что сегодняшнее состояние западного мира, который живет в наркотическом угаре, — это достижения механистической Науки. Все это — уход от превращения в машину, для которой возможна норма, в иные состояния сознания, неподвластные механическому управлению. Для людей попроще — это пьянство и наркомания. Так убивают себя целые народы из тех, кто ближе к природе и не хотят жить в научном мире. Куда они уходят с Земли? В небытие или иные миры, я не знаю. Но они уходят, как только государственная машина добирается до них.

Остальные уходят по-разному, но с этой планеты, как с тонущего корабля, бегут все, у кого еще есть душа. Иначе говоря, все, для кого возможно возрождение в иных мирах.

Наука, почувствовав своими не очень-то быстрыми мозгами, что происходит что-то страшное и скоро просто некем будет править, предпринимает какие-то шаги. Какие? Да это самое изучение «измененных состояний сознания». Она надеется, что если их изучить, то можно как-то отвердить оползень — заморозить его или залить бетоном. Попросту, ввести все те места, куда сбегают люди, в научный мир и придавить. А беглецов и беглянок вернуть.

Мы сбежим дальше, хочется ответить ей!

Но что означает вся эта бесконечная игра в догонялки между живой душой и научной машиной? Конец зеленой планеты? Или же именно так Природа и Мировой дух познают себя? Ведь, сбегая в неведомые пространства и открывая их, я тем самым делаю их доступными для исследования и понимания. И пусть Наука — мертвый механизм — но в ней и помимо нее множество живых людей, способных исследовать и познавать.

Были ли когда-либо в истории человечества времена, когда познание неведомого шло так мощно? Судя по силе сопротивления, которое оказывает этому познанию госпожа Наука — нет. Нас еще ни разу не ставили перед выбором: либо познаете себя, либо погибнете всей планетой!

Глава 5. Последние десять лет

Развивающаяся у нас последнее время Наука об Измененных состояниях сознания четко выводит себя из работ американцев 50—70-х годов. Работы эти нельзя считать научными, о чем говорили и сами их создатели. Это, по преимуществу, отчеты о собственном опыте или наблюдения над опытами других людей. Попытки превратить это в Науку впервые были предприняты лишь в середине 70-х. Что из этого вышло?

Я являюсь подписчиком издающегося в США и Англии международного «Журнала исследований сознания» (Journal of Consciousness Studies). Журнал начал выходить с 1994 года и покрывает как раз все последнее десятилетие, отчетливо показывая все, чем были заняты американские и европейские исследователи. Готовясь к этой статье, я просмотрел всю подписку, — за последние 10 лет журнал не опубликовал ни одной статьи, прямо посвященной измененным состояниям сознания (AlteredStatesofConsciousness— ASC). Иными словами, теории ASC больше не существуют. Очевидно, Россия опять отстала на четверть века от научной моды.

Совершенно очевидно, что отсутствие таких статей не случайность, а отражает действительное положение дел. Более того, я подозреваю, что все вошедшие в редакционную коллегию журнала люди, так или иначе, испытывали на себе средства, переводящие сознание в особые состояния. И именно это и заставило их заняться сознанием всерьез. Во всяком случае, в первом номере журнала помещено «Редакторское введение», в котором есть такие слова:

«…сейчас хорошее время для запуска "Журнала исследований сознания", который является одним из первых исследовательских журналов, посвященных сознанию во всех его аспектах. Говоря "во всех его аспектах" мы хотим сказать, что намерены собрать дань со всех ветвей учености (scholarship), которым есть что сказать о сознании: с науки, философии, психологии, теологии, и со всех полей исследования, которые могут быть широко названы "феноменологическими".

Последние лучше всего представлены трансперсональной и созерцательной традициями, которые фокусируются не столько на знании о сознании, сколько на техниках трансформации, которые считаются показывающими природу сознания более опытным путем. В течение последних тридцати или сорока лет эти традиции вызвали чрезмерный интерес на Западе, и тысячи, если не миллионы людей заявляют, что испытали озарение и измененные состояния сознания» (Редакторское Введение //Journal of Consciousness Studies, № 1, 1994, с. 4).

Однако даже такое отчетливое стремление редакторов не упустить того опыта, который был добыт отдельными исследователями в опытах над собой, не смогло пересилить основную движущую силу, вызвавшую журнал к жизни. Думаю, что ее можно распознать в самых первых строках того же самого «Редакторского введения».

«1990-е были названы "Десятилетием мозга", главным образом благодаря значительному развитию исследований мозга и технологии его сканирования, которой предначертано революционизировать наше понимание познавательных процессов.

Наша цель при запускании Журнала исследований Сознания заявить, что это также должно быть "десятилетие ума", и указать, что эти две вещи вовсе не обязательно синонимы» (Там же).

Мозг и ум — Физиология и Философия. Старый спор, в котором сознание оказывается побочным эффектом того, что сделало западную цивилизацию и является ее гордостью — Ума или Разума. Исходной точкой, с которой и был «запущен» журнал, как пишут дальше редакторы, была конференция, проведенная в том же году в Таксоне (Аризона) и называвшаяся «К научному обоснованию сознания».

Там, где делается новая Наука, исследованиям одиночек очень трудно получить достойное и равноправное место, они субъективны, а значит, ненаучны. Одиночки сделали свое дело, одиночки могут уходить.

Правда, отказ обсуждать общую теорию ИСС не означает, что исчезнет и явление. Все равно приходится изучать и сон, и галлюцинации, и шаманизм. Поэтому словосочетание ИСС еще можно найти в журнале, но очень редко и глубоко упрятанным внутрь статей, что называется «о конкретных предметах».

Так в № 2 за 2003 год помещена статья Бэнни Шэнона «Галлюцинации». Статье предпосылается краткое изложение содержания. В нем сказано:

«Эта бумага исследует стандартные концептуализации понятия «галлюцинация» в свете различных необычных феноменологических паттернов, ассоциирующихся с измененными состояниями сознания, вызванными психоактивными агентами» (Shanon. Hallucination // Journal of Consciousness Studies, № 2, 2003, с 3).

Отношение американских психологов к ИСС видно в том, что объяснение галлюцинаций Шэнон предлагает искать не в теории ИСС, а в «феноменологии человеческого сознания»:

«Тщательное изучение этой феноменологии (феноменологии галлюцинаций — АШ) открывает несколько существующих различий, которые обычно не замечаются научной литературой. С одной стороны, обсуждение строится на опыте из первых рук, а с другой стороны, оно основывается на эмпирических и теоретических когнитивных исследованиях человеческого сознания» (Там же).

Как вы видите, с одной стороны, автор не испытывает никакой нужды в теории ИСС. С другой же, очевидна чисто американская зависимость не от науки, а от моды. Все разговоры о феноменологии — это как раз дань ей. Сами американцы отмечают, что последние десятилетия в Америке идет спад интереса к аналитической философии и увлечение феноменологией. Это модно и выглядит очень научно — всюду вставлять слово феноменология.

Однако в отношении сознания это словечко может сыграть с шарлатаном злую шутку. Слово «феноменология» может означать две вещи: некую особую науку, придуманную Гуссерлем (или Гегелем или кем-то еще), а может обозначать то, что собственно и значит это слово: изучение или описание явлений. Стоит нам использовать это слово в его простом значении относительно любого предмета, и мы добавляем ему научности. Но только не сознанию!

Сознание исходно является единственным собственником феноменов или явлений и их описаний. Хуже того, все изучение сознания начиналось с описания его явлений, иного пути просто нет. А это значит, что, заговорив о феноменологии сознания, автор либо шарлатански использовал модное словечко, чтобы показать, что он на переднем рубеже новых веяний, а сам откатился куда-то в девятнадцатый век, либо он действительно заявил, что изучение сознания застопорилось, и надо отступить к истокам и заново описать изучаемое явление, чтобы от описания прийти к определению сознания. Но тогда в статье должен прозвучать этот главный вопрос и обозначиться, что он ищет ответ на вопрос о природе сознания, а галлюцинации для него всего лишь материал, один из штрихов в портрете незнакомца.

Как вы уже догадываетесь, Шэнону дела до сознания нет. Собственно говоря, как и до измененных состояний сознания. А всевозможные упоминания онтологии, эпистемологии и феноменологии нужны только затем, чтобы была принята одна очень простая мысль, вполне достойная исходного сборника Тарта 1969 года:

«Основанием к обсуждению, которое будет вестись здесь, является то, что оно в величайшей степени основывается на опыте из первых рук, который я сам приобрел в отношении Южно-американских психотропных агентов, собранных традиционным образом в Бразилии и Перу. В действительности, видение различий и различных возможных когнитивных состояний, обозначенных ниже, не пришло бы ко мне, если бы я не имел такого опыта.

Это мое твердое убеждение, что так же как нельзя говорить о музыке, если не слышал музыку сам, так же нельзя серьезно обсуждать феноменологию так называемых измененных состояний сознания, если в действительности сам не имел необычного опыта связанного с этими состояниями» (Там же, с.6).

И далее идет длинное описание самих галлюцинаций.

Мысль, высказанная Шэноном, сама по себе очень и очень верная, хотя и не новая. И если не считать, что это высказывание — знак того, что за полвека американцы ни на шаг не ушли от первых опытов Хаксли и прочих подвижников изучения психоделиков, то она может означать лишь то, что в промежутке между началом семидесятых и девяностыми слишком много недобросовестных исследователей пытались сварганить из ИСС новую Науку. Собственно говоря, словами об этом Шэнон и завершает свое рассуждение:

«Если быть прямолинейным, то я бы осмелился сказать, что в огромной степени большинство ученых — философов, психологов и психиатров, — которые говорят о галлюцинациях, не знают, о чем они говорят, и то, что они говорят, больше отражает их концептуальные предположения в отношении предмета, чем действительно характеризует психологическую феноменологию» (Там же).

Это дает мне основание предположить, что к 2003-му году американская Наука осознала себя в самом начале пути, решив отбросить все псевдонаучные факты о природе ИСС и начать все заново с описания явлений. Если это так, то скоро должны появиться работы, задающиеся вопросом и о природе самого сознания.

Прежде чем рассказать о попытках размышления о природе сознания, хочу сказать, что исследования измененных состояний сознания за последние годы превратились как бы в традиционные или привычные для Психологии исследования сна, восприятия времени и пространства и воздействия химических веществ на работу мозга. Более этого, в сущности, все эти исследования стараются показать свою связь с неврологией, и основная формула, под которой они идут, это: мозг и его сознание. В списке литературы я привожу те статьи, которые были посвящены в Journal of Consciousness Studies в той или иной мере ИСС.

Мое мнение таково: попытка понять их научно привела к тому, что заявлено Хаксли, Рам Дассом и их последователями. Понимание ИСС как поиска Бога тихо перешло в попытку примазаться к действительному Богу — Физиологии высшей нервной деятельности.

Однако по мере того, как теория ИСС мирно сходила на нет, шел рост другой «иной» теории сознания — физической, необходимость в которой была вызвана успехами и неудачами квантово-полевой теории. И она заслуживает особого рассказа.

Глава 6. Духовная физика

Где еще познание действительности идет быстрее и ярче, чем в физике? Физики готовы познавать все, даже гипотеза Бога их больше не пугает. Разве что самопознание еще вызывает у них привычную тошноту.

Тем не менее, время от времени физики, задумывающиеся о том, что игры в научность однажды заканчиваются у той же черты, что и у всех людей, начинают задумываться и об иной природе сознания. Мысли эти редко превращаются у них в стоящие исследования и доступны чаще всего в виде каких-то интервью или бесед. И очень редко они выливаются в самостоятельные работы. Настолько редко, что я их почти не встречал. Это значит, что они малодоступны и являются темой для более глубокого исследования, чем мое. Все-таки эта книга посвящена самому первому, так сказать, просто добываемому понятию о сознании. Тому, что можно достичь, покопавшись в собственной памяти или занявшись самообразованием по доступным источникам.

Поэтому я оставляю исследование редких прозрений для будущей книги, а здесь даю самый общий и даже поверхностный обзор того, как физики понимают сознание физически. Сразу необходимо сказать: поскольку они физики, у них действительное понятие о сознании отсутствует и смешивается с понятиями души и духа даже на бытовом уровне. Тем более они не занимались сознанием научно, поскольку это ведомство другой Науки. Думаю, именно поэтому они и боятся воплощать свои прозрения у последней черты в исследования — слишком много вложено в Науку и образ себя, как ее верного слуги и жреца, чтобы такое исследование не стало предательством, превратившись в религиозное. Редкие ученые, пошедшие на то, чтобы писать об этом прямо, должны рассматриваться героями.

Думаю, исходным для всей современной, условно говоря, «духовной физики» может считаться рассуждение ныне ушедшего академика Фотия Яковлевича Шипунова, записанное в 1985 году:

«Существует наука, которая называется квантовой механикой, исследующая частицу как физическую структуру и, одновременно, как волну или энергию. За пределами элементарных частиц — нейтронов, позитронов и других — материального мира уже не существует, остается лишь их волновая составляющая. Получается, что Вселенная состоит из некой субстанции, которую нельзя назвать материальной. Это духовная субстанция, имеющая волновую природу. Именно она и строит весь физический мир.

Исследования показали, что есть такие волны, которые могут мгновенно распространятся в любую точку Вселенной. Благодаря этому, любое произнесенное слово или произошедшее событие запечатлеваются в каждой точке Вселенной навсегда.

Поэтому есть Высшая Сила, которая видит мир мгновенно и моментально, благодаря таким волновым функциям» (Шипунов, с. 16).

Высшая сила есть потому, что ее открыли исследования физиков!.. Хамит Наука.

Физики у последней черты доходят до квантового или волнового понимания не только сознания или души, но даже Бога. Узнаваемо научной чертой остается в их рассуждениях только хамство, которое проскальзывает в непоследовательности рассуждений. Из того, что Вселенная состоит из «нематериальной субстанции», еще не получается, что эта субстанция духовная. Это неточное рассуждение. И из того, что волны могут мгновенно распространятся в любую точку Вселенной, не получается еще, что есть Высшая сила. Это тоже еще неточность рассуждения. А вот то, что даже у той черты, физик продолжает строить Механику мира, пусть квантовую, и из нее выводить существование Бога — это хамство.

Вчитайтесь сами, и вы почувствуете, что для настоящего исследователя может существовать предположение о Высшей Силе, как о неведомом, которое надо исследовать, исходя из его наблюдаемых проявлений. Физик же упорно стремится утвердить Механику в качестве закона, творящего и миры и Богов.

Может быть, это и так, и Боги, как и все вообще, возникают в итоге естественного развития мира, которое описывается Физикой. Но ведь речь идет не об этом, а о том, кто прав, чьи утверждения умнее и вернее — отцов или детей. И дети, состарившиеся до академиков, даже умирая, все доказывают давно ушедшим отцам, что они имели право разрушить их мир ради Науки, потому что их предположения были верны! Мир обязан развиваться естественно, а не сверхъестественно, даже если Боги существуют!

Но что при этом оказывается хамством? Простенькая такая вещь. Богу отказывается в праве высказать свое мнение об устройстве мира. Как только Бог или Высшая Сила, которую предложил Шипунов, открывает рот и говорит: Позволь и мне высказать предположение о том, как устроен мир, — детеныш зажимает уши руками, падает на спину и принимается бить пятками об пол, визжа: Молчи! Молчи! Только не говори ничего! Мне будет неприятно, если ты опять окажешься во всем прав, а я не прав!

Хамство в том, что физик даже не допускает мысли о том, что могли быть другие предположения об устройстве мира, кроме физических. Оно в том, что нигде и никогда вы не найдете у физиков простых слов: если мы допускаем существование Бога, то давайте подумаем, а как бы он оценил наши достижения в понимании придуманного и созданного им мира… Если уж ты допускаешь существование Высшей Силы, то будь последователен и сделай допущение, что она тебя настолько умнее, насколько выше. Не лезь объяснять ни ее, ни ее дела и поступки своей теорией, предположи, что она тоже умела думать. Не наглей, сделай допущение, что Разум есть не только у ученых. Либо уж Бога нет совсем, либо он сотворил нас, а не мы его.

Однако научное хамство — это не просто внутреннее зазнайство, в гораздо большей мере это обычай, обеспечивающий выживание. Попытки физиков думать о том, что их ждет за смертью, осмеиваются и порицаются собратьями с жестокостью подростков, изгоняющих из своей среды урода. Причем, в их отзывах звучит такая ненависть, что невольно встаешь перед выбором — стоит ли ради истины ссориться с сообществом.

Так что, когда кто-то из физиков начинает говорить иначе, стоит забыть все условности его языка и попытаться просто выбрать то, что описывает мир иначе, чем академическая научная картина мира.

Тот же Шипунов делает несколько предположений. Я больше не буду разбирать непоследовательности и противоречия его утверждений. Не надо забывать, что все это записано в беседе, где он пытался говорить попроще. Итак:

«Оказалось, что волновую функцию имеет также человек, молекула, атом и так далее. Именно волновая функция — дух — управляет материальным миром, который без нее оставался бы мертвым» (Там же).

«В учебниках нет формул квантовой механики, и если бы они были опубликованы, то мир просто бы прозрел! К сожалению, так называемое «научное гестапо» не дает их опубликовать. Мы знаем лишь формулу Эйнштейна: Е = тс², которая ошибочна, потому что в ней отсутствует духовный волновой коэффициент» (Там же).

Что такое «научное гестапо», я не знаю. Возможно, имеется в виду как раз Комитет по антинауке при Академии Наук, который до сих пор действительно преследует все, что по его понятиям выпадает из рамок правильного поведения ученых. Во всяком случае, последнее время, если верить их сайту, он был занят войной с теорией лептонных полей, требуя от промышленности не брать в производство подобных разработок, поскольку лептонные поля — шарлатанство. Впрочем, его чаще называют научной инквизицией. Есть ли действительно сила, препятствующая публикации формул квантовой механики, я сомневаюсь. Но еще более сомневаюсь, что с их публикацией мир прозреет. Впрочем, мне нужно всего лишь показать, чем живут те физики, которые видят сознание физически.

«В подтверждение теории учеными были разработаны жидкокристаллические датчики, которые фиксируют волновые функции. Каждая такая функция — это носитель сущности, организованной куда более сложно, чем физический мир, и потому держащей его "в узде". Интересно, что приборами можно зафиксировать как «положительные», так и «отрицательные» волновые сущности. Это говорит о том, что существует антимир, который не несет жизненного начала, а может лишь разрушать физический мир!»

«Есть такое понятие, как "бездушный человек", — пояснил Шипунов. — Приборы фиксируют, что вокруг него как бы образуется вакуум, в который внедряются электронные «матрицы» с отрицательным знаком и начинают управлять человеком. Раньше это называли вселением беса, сейчас мы фиксируем это приборами, и это действительно страшно!» (Там же).

Разговоры о том, что физики видят сознание или души какими-то полями и исследуют его своими приборами, идут самое малое с семидесятых годов прошлого века.

В 1991 году В. П. Зинченко пишет как о самом обычном явлении в сознании ученых о том, что изменилось в физике после работ Бора и Гейзенберга: «Вдохновленные этим физики строят свои квантово-волновые конструкции сознания, предполагая, что они станут основой новых эвристик в физике» (Зинченко, Миры сознания, с. 15–36).

Где эти приборы и что они в действительности видят, по-прежнему остается загадкой. Даже такое овеществленное видение окружающих человека полей, какое, казалось бы, дает кирлиановская фотография, на поверку оказывается чрезвычайно неоднозначной вещью. Хуже того, команды ученых, занимающихся этим фотографированием, постоянно обвиняют друг друга в шарлатанстве, утверждая, что настоящие кирлиановские снимки делают только они одни. В общем, нет иного такого шарлатанского поприща в мире, как иное понимание сознания физиками. Откровения мистиков оказываются гораздо более заслуживающими доверия, чем попытки ученых приспособить физику для исследования нефизического мира.

Тем не менее, я бы все-таки хотел составить себе спокойное и вызывающее доверие мнение о том, что же на сегодняшний день Наука говорит о сознании как о физическом явлении. После долгих поисков я остановился на Беседе «журналиста В. Щербакова» с академиком Влаилем Петровичем Казначеевым. Я предполагаю, что «журналист В. Щербаков» — это известный русский писатель и мистик Владимир Щербаков. Во всяком случае, он сумел задать Казначееву «правильные» вопросы, благодаря чему Казначеев сумел ответить на уровне, который вызывает уважение. Боюсь, что со всеми остальными публикациями ученых произошла та беда, что у них не нашлось человека, сумевшего их правильно спрашивать. Из-за этого физики говорили так, как мог их понять вопрошающий. И это сделало их прозрения смешными или сомнительными.

Всей публикации предшествует статья главного редактора альманаха «Чудеса и приключения» Василия Захарченко, окончание которой необходимо привести:

«Могучие силы почти в каждом случае встают против. В первую очередь это схваченная застывшим цементом времени традиционность. За ней стоят авторитетные ученые с принятыми, а потому якобы неоспоримыми истинами. Однако на определенном этапе эволюции эти истины перестают быть истинами.

Они сдерживают творческую мысль тех, кто идет вслед за утвердившимися гигантами. Этот процесс не только понимают, но и принимают прогрессивные ученые. Вот замечательные слова академика В. И. Вернадского:

— Вся история науки на каждом шагу показывает, что отдельные личности были более правы в своих утверждениях, чем целые корпорации ученых или сотни и тысячи исследователей, придерживающихся господствующих взглядов» (Захарченко, с. 2).

Итак, я постараюсь в свободно текущей беседе двух мыслителей выделить последовательность рассуждений, относящихся к сознанию.

Все рассуждение Казначеева начинается с чрезвычайно верной методологической установки. По сути, это есть выполнение того самого картезианского требования изначального сомнения, которое кладется всей современной Наукой в основу правильного рассуждения:

«Надо понять, что на Земле нам действительно известна достаточно хорошо пока лишь белково-нуклеиновая форма жизни. Однако есть много работ в отечественном естествознании (чем занимается ваш покорный слуга) и в мировой литературе, указывающих на то, что белково-нуклеиновые формы жизни на Земле не единственны, и на планете Земля сосуществуют, вероятно, другие формы организации живого вещества» (Казначеев, с. 6).

Если вы приглядитесь, то станет очевидно, что настоящее научное исследование только так и может начинаться: по мере того, как мы все лучше изучаем основные формы жизни, у нас накапливаются наблюдения, говорящие о том, что эти формы не единственные. Пока эти наблюдения не объяснены, мы обязаны усомниться в том, что исходные представления Науки единственно возможные, и сделать предположения о том, как можно объяснить эти наблюдения. Естественно, объяснение любых наблюдений, не укладывающихся в правящую или общепринятую картину мира, возможно, только если создать более широкую картину. А это означает, что такое предположение исходно должно выводиться из иной картины. Это объясняет, почему до сих пор подобные исследования почти отсутствуют. Такие крошечные посылы, как одно-другое наблюдение, не укладывающиеся в научную картину мира, если взяться за их исследование, превращаются в поиск иных научных картин мира. А вот на это налетевшие на неожиданные факты ученые не готовы! Для этого надо обладать задатками творца науки, а не просто честного экспериментатора.

Исследование Казначеева начинается с постановки задачи, то есть с вопроса:

«Но если на Земле и в Космосе существуют другие формы живого вещества, то кто мы такие и как мы взаимодействуем с этими формами других вариантов жизни?» (Там же).

За этим, в сущности, следует описание исходных условий исследования.

«Человек воспринимает окружающий мир — и косный, и живой. Мы с вами привыкли к тому, что мы видим, ощущаем, воспринимаем, помним окружающую нас и живую и косную природу. Однако материалы исследований показывают, что и животные, и люди в особенности, имеют еще сенсорные каналы, по которым они в более широком, более специфическом варианте — совсем особо — ощущают и воспринимают именно окружающий мир живого вещества.

Поэтому говорить, что прибор дает портрет такого мира, а мы только приборно можем снять окружающую среду, рискованно, так как даже снятие с самого прибора эквивалента восприятия, то есть его показаний, уже несет в себе противоречия, о которых говорил, к примеру, Нильс Бор. Прибор иногда грубо вмешивается в процессы, он может разрушить тонкую гармонию неведомой жизни.

Поэтому, вероятно, человек все же обладает способностью различно воспринимать косное и живое вещество — и целый ряд интуитивных мыслительных процессов, зарождение загадок и отгадок, появление прозрения или предчувствия, или ощущения не относятся к мистической, к чисто теологической компоненте. Это свойство живого вещества — по-другому, с разных сторон воспринимать окружающий — тоже живой — мир.

Но со школьной скамьи начетнический, догматический подход вбивается в голову постоянно: нас учат, что вы слышите так же, ощущаете так же, вспоминаете так же, воспринимаете так же окружающий мир — всегда и везде, то есть причины и микропричины нивелируются, выравниваются, а человек в этом отношении подобен прибору» (Там же).

Что же за явление здесь описано, если взглянуть на него, скажем, психологически? Или с точки зрения наук о человеке. А любопытнейшая вещь, точнее, шутка, которую сознание сыграло с Наукой и учеными. Я думаю, все читали об экспериментах, когда испытуемым одевали очки, переворачивающие воспринимаемое вверх ногами. И через некоторое время происходил скачок восприятия, и изображения вдруг становились обычными. Но зато потом, когда очки снимали, обычное зрение какое-то время воспринимало окружающий мир перевернутым. Пока привычное восприятие не настраивалось.

Что такое эти очки? Прибор, тот самый прибор, о котором говорит Казначеев, а до него Зинченко. Простейший из всех возможных научных приборов, которые вставляют исследователи между собой и миром. И что он делает? Он меняет восприятие. Но это не все. Он встраивается в сознание и меняет его настолько, что сознание начинает воспринимать мир с постоянным учетом этого прибора. И если долго себя к этому приучать, то снять прибор уже не удается. Ты постоянно смотришь на мир так, будто сквозь прибор, и видишь его не так, как видишь ты, а так, как видит прибор. Точнее, ты сквозь прибор.

Научный способ изучения мира — это приборный способ изучения, а значит, искаженный. И самое страшное, что нам заколачивают в сознание убеждение, что правильное восприятие — это то, которое соответствует приборному восприятию, — со школьной скамьи. В итоге то, что мы видим, мы видим так, как увидели бы приборы. И тем самым это видение оказывается приборно подтвержденным. Это — ценно для естественной Науки. Но это означает, что мы много теряем, и мы платим за механическую подтвержденность видения потерей изрядной части мира. Может быть, большей.

Но для исследования Казначеева важнее другое. Если мы изучаем человека как самое доступное нам для изучения проявление живого вещества, то мы изучаем не то. Мы вообще не изучаем человека, мы изучаем встроенный в его сознание «прибор», а человек остается как раз за его границами. Вот в чем шутка!

«У человека колоссальный опыт, но его мыслительный процесс отодвигается в сторону и как бы подмораживается» (Там же).

Из этого Казначеев делает вывод: в изучении человека надо идти иным путями, конечно, научными, по сути, но не путями научного сообщества, и не естественнонаучными. А, к примеру, теми, что предлагали русские космисты. Он поминает Федорова, Гурвича, Бауэра, Васильева, Чижевского. Но я приведу его рассуждение о Вернадском, потому что оно обрисовывает и те наблюдения, в которые не укладывается обычный научный образ мира.

«Вероятно, Вернадский был прав, когда поставил вопрос: как же идеальное, мыслительное переводит планету Земля в новую ее эволюционную фазу? Как? И только через труд, и только через взрывы, и только через техногенную деятельность— так вот прямолинейно— объяснить это нельзя.

Факты указывают на то, что человек-оператор, во-первых, может менять на расстоянии многие показатели электронных приборов. Он как бы сбивает шкалу прибора, притом издалека. У нас сейчас ведутся работы в Новосибирске по дальней связи с Норильском, Диксоном, Симферополем, идут работы с Тюменским треугольником, с американским центром во Флориде — и дальняя связь с человеком, с прибором и с оператором устанавливается достоверно и точно.

Эта связь не относится к электромагнитным волнам. Если человек или прибор помещается в хороший бункер, где естественная среда, фон внешнего поля снимается — у нас есть камеры, снижающие окружающее магнитное поле в 50 тысяч раз, — то в этих случаях дальняя связь улучшается.

Поэтому мы сталкиваемся с неизвестным явлением — взаимодействиями живого вещества на огромных расстояниях, которые присутствуют постоянно и которые, вероятно, в человеческом воспитательном плане и цикле сегодня заморожены, как бы отодвинуты в сторону самой системой образования.

Такие же связи существуют, в других только вариантах, и с окружающим нас нечеловеческим живым миром. Например, если мы выращиваем тканевые культуры человека, одни лишь клетки человека, то оператор в Новосибирске на большом расстоянии может изменять рост клеток в Москве — тормозить эти клетки или ускорять их размножение. Если эти клетки находятся в экране, защищающем от внешних полей, это не влияет на действия оператора, на результат, даже усиливает воздействие» (Там же, с. 8).

В сущности, это описание исследуемого явления. И в нем есть загадка, вопрос: какова же природа той части человека, которая осталась за рамками встроенных в наше сознание приборов. Значит, это вопрос о сознании, о его действительной природе. Первое предположение Казначеев делает от лица физики, оно узнаваемо:

«Таким образом, живое вещество связано, вероятно, с известными слабыми нейтринными и другими полями, но кроме этих полей, как говорил Бор, существуют еще другие формы, которые квантуются и которые мы еще не знаем» (Там же).

Это хорошее предположение, потому что оно говорит очень простую, но необходимую для исследования вещь: перед нами непознанное явление. Если этого не сказать, появляется позыв отмахнуться от наблюдений или применить ко всему готовый образец для объяснения. В сущности, встроить себе прибор, который позволит не видеть то, что неугодно. Сказав, что перед нами неведомое, мы обязаны применить к нему исследовательский метод в полном объеме. И если нам и дано получить ответ и найти истину, то только если мы ее ищем, применяя все имеющиеся у нас возможности поиска.

Казначеев указывает путь: сначала мы отсекаем то, что хорошо изучено. К примеру, мы уже выяснили, что это не электромагнитные поля. Тогда мы переходим к тому, что современная физика уже знает, но хуже — к слабым полям, например, нейтринным или другим. Каким другим?

Это слово-затычка, необходимое лишь для того, чтобы физики ощущали, что это исследование им доступно. Ведь по существу, это могут быть совсем и не поля, а нечто другое. Например, дух. Но Физика все, помимо вещества, раньше называла энергией, а сейчас полями. Так ей удобнее, хотя она и не знает, что такое поле. Поле — это не вещество, вот единственное бесспорное определение этого понятия. Пусть будет поле. Хотя можно сказать: нечто. Любое имя для неведомого позволяет строить гипотезы.

«В клетках живого вещества сосуществует с ним вторая форма жизни, и она, эта форма, полевая, это поле и его взаимодействие с белково-нуклеиновым каркасом пока непонятно и загадочно, и это, быть может, естественно — так, еще недавно мы не знали о микробах (до Левенгука), еще недавно мы не знали о вирусах, которые сама очевидность, совсем недавно открыт новый класс живого вещества — преоны, очень мелкие структуры, которые напоминают вирусы, и вот, наконец, выявляется самостоятельная форма жизни — полевая» (там же).

Ну, пусть будет полевая. Духовная — ведь это тоже лишь слово, лишь имя для неведомого. Но как бы мы ни называли это для удобства исследования, забывать о духовном нельзя, потому что его народ изучал много тысячелетий, и в его памяти могут храниться подсказки.

«Хочу, чтобы вы и читатели меня правильно поняли: характер и даже свойства этого поля, по сути своей живого, еще не ясны. Это и есть, если угодно, параллельная форма жизни, ранее, возможно, известная лишь по мифам» (Там же).

Я не буду сейчас заниматься этим намеком Казначеева, потому что он уведет меня в разговор о душе. Скажу только, что Казначеев не одинок, и среди физиков есть такие, которые достаточно глубоко разрабатывали идею о параллельных нам формах жизни. Об исследовании Бориса Искакова я еще буду рассказывать. Что же касается Казначеева, то я опущу остальную часть его рассуждений, и покажу лишь то, как такое видение предмета исследования связывается им с сознанием. Связь эта выстраивается у Казначеева через, ну, очень научное понятие «квантования», которое все-таки можно понять, когда в конце высказывания появляется слово «образ».

«Пример: московская группа ученых во главе с Горяевым показала, что информацию или сущность живого вещества можно транслировать, перенести из одной клетки или группы клеток на большое, практически неограниченное расстояние. Были использованы оплодотворенные клетки шпорцевой лягушки, и это клетки в культуре, когда еще нет развития специфики эмбриона — до этого этапа. Они просто выращиваются и, как показали эксперименты, гибнут. Они не могут дифференцироваться в культуре, если выращены разрозненно, не входя в эмбрион.

Стоит взять специальный прибор и головастика лягушки, где уже клетки специфически дифференцированы в составе организма — и эта информация, сущность дифференцировки может быть передана на культуру шпорцевой лягушки на расстояние 1–2 метра и, вероятно, больше.

Значит, живое квантуется, его сущность можно выделить, накопить и можно передавать. <…>

Молчащее, так называемое нуклеиновое вещество хромосом, постоянно функционирует и организует голографический фильм, и на основе этого фильма те локусы, те биохимические конструкции, которые синхронны и соответствуют этому текущему полевому проекту, включаются, и мы наблюдаем в клетках биохимический процесс синтеза, встраивания белковых молекул друг в друга, образования сложных ферментативных, мембранных конструкций и так далее.

То есть живое вещество сначала проектирует себя в виде голографического полевого образа и на основании именно этого образа строит свое конкретное, уже земное биохимическое тело» (Там же, с. 8).

От этого, как вы понимаете, остается лишь один шаг до сознания: «Итак, живое вещество неоднородно, на Земле сопутствуют, сочетаются многие его формы, это проблема века. Как же это сочетание выражается в человеческом интеллекте? Как наше сознание, отражающее мир, выраженное затем в семантических или образных формах, являет собой этот сложный интеграл, этот синтез многих форм живого вещества?» (Там же, с. 9).

Как видите, как только естественник начинает говорить о сознании, его речь становится путанной и не совсем внятной. Он даже не понимает, что сказать «образные формы» это все равно, что сказать «формовые образы». Соответственно, назвать информацию «сущностью живого вещества» означает, что сущностью живого вещества являются образы сознания.

В общем, тут психологи и философы должны были бы обеспечить идущих естественников орудиями мысли, то есть точными понятиями. Но не обеспечили. И значит, этот последний вопрос Казначеева о сознании вполне можно считать задачей, которую он от лица естественной науки ставит наукам о человеке.

С духовной же физикой я расстанусь на том, что ее крайнее достижение в описании сознания, как физического явления, отражено Казначеевым вот в таком образе:

«В то же время мы знаем, что в каждом нейроне — теперь это доказано— существуют биополя; они отражают сущность функции каждого нейрона, потому что в нейроне в секунду протекает свыше 10 ^?? химических преобразований. Это сложнейшие пульсирующие поля. По нашему мнению, на поверхности Земли у протогоминид в разных участках планеты одновременно, взрывом происходит скачкообразное преобразование «компьютеров» проводникового типа в «компьютер» полевой, то есть все 12–15 млрд. полей этих нейронов мозга объединяются в одно пульсирующие поле.

Возникает голографический фильм, в котором и отражается внешний мир, память которого и возможность отражения внешнего мира против проводникового «компьютера» возрастает в десятки и сотни миллиардов раз» (Там же, с. 9).

Полю, в котором «голографически» отображается внешний мир, подходит только одно имя — сознание.

Глава 7. Квантово-полевая теория сознания

Естественно, что физики не дремали не только в России. Вероятнее всего, как раз обратное — Запад затеял какое-то модное научное действо, а наши не захотели остаться в стороне. Этим модным физическим направлением была квантовая физика. Именно ее сложности и повели к тому, что физики начали искать за границами допустимого для естественной Науки.

Ко времени основания «Journal of Consciousness Studies» попытки объяснять сознание квантовой теорией, очевидно, были на Западе уже так привычны, что составители сборника помещают в первом номере вовсе не общий рассказ о том, что такое квантовое сознание, а узконаправленную статью Стюарта Хамерова о квантовой связи в нейтронах.

Статья Хамерова очень показательна для понимания того, как нейро-психологи пытаются использовать предположения физиков о том, что у сознания может быть полевая природа. В сущности, они никак не могут допустить, что Физика могла предать свою дочь и наследницу, Физиологию, и заявить что-то такое, чего не было в их изначальном договоре о естественнонаучном разделе мира. Поэтому они делают все, чтобы увязать квантовое понимание сознания с привычной работой мозга. Статьи подобного рода будут публиковаться из номера в номер и являются основным подходом нейрофизиологов к использованию современной физики.

Хамеров начинает с перечисления основных взглядов на сознание, правивших в Америке в последние десятилетия. Одна точка зрения, которую можно назвать редукционализмом, запросто сводит сознание к теории искусственного интеллекта и даже счетному алгоритму (Деннетт, Минский). На другом полюсе — дуалисты, такие как Поппер и Экклз, считающие, что мозг и ум — это отдельные, самостоятельные сущности, а «сознание существует в отдельной реальности».

Сам Хамеров и большинство сторонников квантовой психологии придерживаются третьей точки зрения:

«Это противоречие редукционализма/дуализма потенциально может быть разрешено, если рассматривать сознание имеющим определенное качество, но возникающее из мозговых процессов, которые можно изучать методами естественных наук» (Hameroff. Quantum coherence in microtubules // Journal of Consciousness Studies № 1, 1994, с 91).

Иными словами, квантовая теория Хамерова оказывается основанием для столь же модной «эмерджентной» теории, то есть теории, считающей, что все явления сознания возникают при работе ума и, в сущности, являются возникающей и исчезающей электрической активностью мозга. Вся остальная статья является попыткой описать устройство такой электрической машины, состоящей из нейронов, которая могла бы вызвать видения нашего сознания.

Квантовая теория оказывается ему нужна затем, чтобы объяснить то, что из теории электрических машин уже не объясняется и, в сущности, играет роль Бога из машины. Ведь там у них, у квантовых физиков, все так неопределенно, что можно объяснить все, что угодно!

Сами «квантовые объяснения» Хамерова так сложно написаны, что я даже не стал в них разбираться. Тем более, что для очищения это все равно неприменимо.

Я позволяю себе жестко обойтись со статьей Хамерова, потому что уже в следующем номере появляется статья Иона Сквайерса «Квантовая теория и потребность в сознании», которая говорит о квантовой физике просто и понятно, что для меня означает, что автор не хотел ничего спрятать за наукообразными терминами. Исходная мысль Сквайерса полностью переворачивает подход к квантовой физике, в сущности, ставя его с головы на ноги. Дело в том, что квантовая механика — это не механика Ньютона и не может использоваться как Ньютоновская механика. А основная масса психологов, хватающая ее для своих целей, непроизвольно исходит из привычного, со школы внедрившегося в сознание представления, что раз это Механика, так ею можно объяснить все. И вообще, ею можно объяснять. А дело-то как раз обстоит наоборот — это относительно новое учение само нуждается в помощи.

«…главная причина, почему квантовая теория не применима к сознанию, заключается в том, что эта теория не может быть полностью определена без введения определенных черт сознания» (Squires. Quantum Theory // Journal of Consciousness Studies № 2, 1994, с 201).

Квантовая теория — это не всеобщая затычка для научных дыр. Если назвать все вещи своими именами, то, по существу, квантовая теория свидетельствует о том, что сознание является еще одной физической средой нашей Вселенной.

Сквайерс говорит, что квантовая теория стала применяться для разговора о сознании по нескольким причинам, но главная «лежит не в успехах квантовой теории, а, скорее, в ее недостатках» (Там же).

Квантовая теория плохо способна измерять описываемые ею процессы. «Она не может объяснить, как этот именно результат возникает из просчитываемого выражения, которое обычно допускает несколько возможных ответов» (Там же).

Из этого можно сделать вывод, что либо квантовая теория неверна, либо «принять, что «мир» квантовой физики не содержит внутри себя результатов эксперимента <… >тогда становится ясно, что нужно что-то еще, что снаружи устройства квантовой физики, что-то, что будет содержать «события», которые мы испытываем, и в этом что-то будут найдены неповторимые результаты наблюдений» (Там же).

Этим рассуждением Сквайерс подводит к модели квантовой физики Дэвида Бома (Bohm), о которой говорит:

«В контексте этой статьи стоит заметить, что модель Бома неполна без учета сознания» (Там же).

Необходимо привести одно пояснение Сквайерса, чтобы стало ясно, почему нельзя использовать квантовую теорию так же, как использовалась старая Физика.

«Книги по классической механике говорят о том, что есть, и о взаимодействии вещей, книги по квантовой механике говорят о том, что наблюдается» (Там же, с. 202). Отсюда делается естественный вывод:

«Квантовая теория, в противоположность классической механике, похоже, вынуждает нас силой ввести понятие сознания» (Там же).

Эта мысль Сквайерса перекликается с заключительным выводом всей статьи, который, безусловно, прозвучит неожиданно:

«Подводя итоги этой статьи, я заявляю, что независимо от того, нуждается ли сознание в квантовой теории, есть изрядные причины верить, что квантовая теория нуждается в сознании. Поэтому все надежды на то, что можно будет объяснить сознание на языке физики, скорее всего, разрушаются тем фактом, что мы не можем понять физику без сознания» (Там же, с. 204).

Это пишет физик. И это значит, что думающие физики с первых же номеров журнала, поставившего задачей возродить изучение сознания, сделали заказ Психологии и Философии на разработку такого понятия сознания, которое было бы действенно и внутри физических задач.

Я не буду утомлять ни себя, ни вас рассказом о том, как целое десятилетие после этой статьи западные ученые пытались приткнуть к сознанию квантовую теорию. На мой взгляд, единственная польза от этих игр была в том, что ученые обретают более широкое видение собственных возможностей говорить о сознании, а с тем и ощущение, что привычное научное понятие о сознании стало узко, как детские штанишки, поэтому потребовалось разработать какие-то особые понимания сознания.

Но что такое особые понимания сознания, если приглядеться к ним с точки зрения строгого рассуждения? Например, современное физическое понимание сознания как лептонного облака. Если вдуматься, то здесь речь идет совсем не о сознании. Сначала физики находят какие-то лептонные поля, а потом как-то «понимают», что это — сознание.

Это «как-то понимают» означает, что они не исследовали сознание. И не шли от какого-то начального понятия сознания, а по общенаучной привычке хамски обращаться с языком использовали старое слово для обозначения того, что нашли. Тут получается как бы игра с двумя неизвестными — неизвестно, что такое сознание, и неизвестно, что нашли, а в сумме — наша Наука самая передовая, потому что вы ее не понимаете! Как говорит молодежь: вы в нее не въезжаете и не догоняете!

Физическое понимание сознания является вероятностным. С тем же успехом это может быть не сознание, а душа, или «астральное тело», или что-то еще.

Для того, чтобы дать этим полевым образованиям имя сознание, надо не просто нащупать приборами какие-то «поля». Кстати, что такое «поля» современной Физики — это тоже еще тот вопрос! Физические методы тут выглядят детством человечества — мальчику подарили особые очки.

Сначала надо осознанно и намеренно взять имя «сознание» и сделать описание того, что ты под этим именем понимаешь. Затем это описание, живущее в твоем сознании почти бессознательно, стоит сравнить с тем, что определяется как сознание живым языком. После того, как станет ясно, что вы говорите на одном языке с человечеством, можно перейти к выведению понятия и определить его существенные черты. Так мы приготовили одну составную часть исследования, без которой оно будет изначально неполноценным.

Только после этого можно переходить к физике, чтобы исследовать обнаруженное полевое «нечто» и описать его в том же языке, каким определяли сознание.

И вот если описание явления совпадет с определением «сознания», можно считать, что это сознание здесь не случайное имя, выбранное по прихоти ученого, как для обозначения вновь открытого пятна на снимке поверхности Марса или облака космической пыли ученые используют собственные имена. То есть имена, которые ничего не говорят о природе названного ими явления или вещи.

Если описание поля совпадет с определением сознания, можно считать, что слово «сознание» больше не имя, а понятие…

Вот с этого мига возможно исследование.

Глава 8. Последняя капля науки

В 1994 году учредители «Journal of Consciousness Studies» писали:

«Без сомнения, сознание после почти векового изгнания снова в академической повестке дня. Количество публикаций, посвященных именно сознанию, постоянно растет…» (Journal of Consciousness Studies, № 1, 1994, с. 4).

Это означает не только то, что скоро возродится наука сознания, но и то, что рассказывая о современных западных представлениях о сознании, надо показывать, что они состоят из двух частей разного качества.

Первую я показал в начале книги, как общепринятые, установившиеся в академической среде взгляды, которые давно приняты и в России, поскольку соответствуют и нашим научным традициям. Это, так сказать, Наука о сознании, которую получит неискушенный новичок. И она пуста и почти мертва.

Вторая часть — то, что кипит и бурлит сейчас в западных научных кругах, — в сущности, еще не стало наукой, которую можно изучать. Это еще наука, которую можно только делать. А для этого необходимо находиться в непосредственном общении с ее творцами. Очевидно, что это живая, здоровая, но малодоступная нам пока часть западной науки о сознании, которой, по существу, еще нет. Она только рождается.

При этом у нее уже есть свои минусы, потому что она — модное направление мысли и великолепный способ посверкать умом и образованностью. Мне уже доводилось не только налетать на пустые и хвастливые публикации — не более, чем игру модными терминами, — но даже подвергнуться обработке заезжих из Америки прохвостов, которые теперь продают не серебряные ситечки, а кволии и синестезии (без перевода).

Сумела ли эта Новая Волна науки о сознании действительно получить какие-то плоды? Думаю, нет. Единственным, хотя и очень важным достижением этого штурма двух последних десятилетий можно считать появление больших итоговых монографий, вроде «Введения в Сознание» (Consciousness. An Introduction) английского психолога Сюзанны Блэкмор.

Это великолепная книга, рассказывающая в 27 очерках о всех основных мыслителях, начиная с Декарта, чьи труды можно считать шагами науки о сознании… Точнее, об англо-американском штурме сознания, потому что кроме Декарта, Джеймса и Будды все остальные — современные англоязычные исследователи. Если приглядеться к этому списку, то становится понятно, почему Сюзанна Блэкмор говорит:

«Другая проблема в том, что изучение сознания — новый и междисциплинарный предмет» (S.Blackmore. Consciousness: an introduction, Hodder e Stoughton, 2003, с 2).

Новая волна имперских идеологов не очень хочет помнить корни, потому что если оторвать мысль современных исследователей от корней, мы будем зависимы от англоамериканской подачи всей Науки. Ничего личного, только бизнес. И если за истину платят, то она тоже бизнес. А бизнес лучше всего идет в условиях монополии.

И тем не менее, книга начинается с предуведомления: «Если вы хотите думать о сознании, необходимо замешательство. <…> По этой причине большая часть этой книги имеет целью скорее увеличить ваше замешательство, чем уменьшить его» (Там же, с. 1).

Почему? Потому, что ответов нет:

«Если вы думаете, что знаете решение проблемы сознания, вы не понимаете проблему» (Там же).

Стена. Тупик. Изначальная уверенность в непознаваемости сознания. Поэтому книга кончается рассказом о Будде и дзенской медитации.

Что же дал этот мозговой штурм нескольких тысяч исследователей, длившийся не менее пятнадцати лет?

Описание изучаемого явления. Сейчас совместными усилиями Западной Науки создана культура размышления о сознании. Эта культура, как всякая научная культура, принадлежит определенному сообществу людей. Границы его размыты, но есть ядро, состоящее не столько из людей, сколько из авторов определенных работ, ставших основополагающими. Иначе говоря, такими, которые нельзя не учитывать, если ты берешься говорить о сознании, потому что в них закреплены какие-то из таких черт сознания, неучитывание которых разрушит все твои построения.

Ничего особенно нового, никаких откровений по сравнению с Метафизикой сознания это сообщество не нашло. Просто они хотят, чтобы Наука делалась модно и по-американски, поэтому высказывают все старые истины современным языком. От того, что ты говоришь в терминах искусственного интеллекта, коммутации или машинной памяти, сознание понятнее не становится, хотя продать свое сочинение проще.

Тем не менее, чем современнее описание, тем понятнее оно современному уму, а значит, тем проще кому-то из исследователей перейти от описания к построению гипотез о том, что же такое сознание. Об одном из таких построений я хочу рассказать подробнее.

Сделал его известный американский исследователь, в прошлом нейролог и психиатр, Джон Смитис (Smithies). В сущности, он сделал первую попытку увидеть сознание по-новому еще в 1994 году, в книге «Стены Платоновской пещеры». После этого ему потребовалось десять лет, чтобы опубликовать краткое изложение своего понимания в статье «Пространство, Время и Сознание» в третьем номере «Journal of Consciousness Studies» за 2003 год. Я хочу рассказать об этой статье подробнее.

Во Введении Смитис дает предысторию предмета. Что для меня особенно важно — это то, что он, как признанный знаток науки о сознании, относит все предшествовавшие его собственным взглядам взгляды к двум традиционным направлениям и никого не поминает особо. Это значит, что я не ошибаюсь, когда заявляю, что пока Западная наука о сознании лишь переводит на современный язык уже известные данные. Итак:

«Взаимоотношение между сознанием и мозгом традиционно были предметом двух соревнующихся теорий. Старшая — дуализм. Она заявляет, что человеческое существо состоит не просто из физического тела с его мозгом, но обладает и чем-то сверх этого, бытийно независимым от тела. Другая — монизм, который утверждает, что личность состоит только из физического тела с его мозгом, и что сознание каким-то еще не совсем определенным образом является продуктом мозга» (Smithies. Space, Time and Consciousness // Journal of Consciousness Studies, № 3, 2003, с 47).

Смитис много усилий положил на исследование монизма, как нейрофизиолог, поэтому его отходу от него можно доверять.

«К концу прошлого столетия, однако, была разработана третья теория. Она предполагает, что человеческое существо состоит из физического тела, сделанного из обычной материи, протяженной в физическом пространстве, и, в дополнение, из модуля сознания, сделанного из материи другого рода, протяженной в ином пространстве снаружи физического пространства. Значение этого «снаружи» будет объяснено позже. <…>

Толчок новой теории пришел частично от таких философов как С. Д. Броуд и X. X. Прайс, частично из успехов интроспективной психологии, частично как развитие понимания определенных находок клинической нейрологии, а частью из последних продвижений теоретической физики» (Там же, с. 48).

Отрывок, переполненный значимыми вещами. Связующим звеном, что я особо хочу подчеркнуть, всего этого междисциплинарного синтеза, оказывается интроспективная психология! Хуже того, давно забытая и выкинутая у нас психология самонаблюдения, оказывается, не только тайком от наших психологов возрождена на подлом Западе, но еще и сделала успехи за последнее время! Ладно, пусть это будет камушек в окно нашей спящей красавицы-психологии: пора вставать, любимая! Самонаблюдение снова востребовано, поскольку возрождается наука о сознании!

Но вернемся к Смитису.

«Физик-теоретик Андрей Линде (1990) предположил, что мир состоит из трех различных фундаментальных составляющих — пространства-времени, материи и сознания, с их собственными степенями свободы.

Моя цель в этой статье развить это предположение дальше» (Там же).

После такого заявления я действительно согласен считать взгляды Смитиса третьей теорией сознания и первым шагом за привычный круг вопросов и ответов. Самое главное, это попытка вырваться из пут картезианской философии, четыре века заставлявшей западных мыслителей путать сознание с умом.

«Декарт использовал "протяженность пространства" как критерий различения между сущностями умственными (непротяженными) и физическими (протяженными). Однако, как я это уже доказывал раньше (в "Стенах Платоновской пещеры") это, возможно, было ошибкой.

Сознание имеет содержания — преимущественно ощущения, образы и мысли— которые мы можем созерцать при самонаблюдении, как это делается при психологических экспериментах. Некоторые из этих содержаний, как зрительные и телесные ощущения и образы, явно протяженны в (феноменальном) пространстве. <…>

Таким образом, Декартовский критерий изначально вводит различие между разными содержаниями сознания, а не между всеми такими содержаниями и материальными вещами» (Там же, с. 48–49).

Вот из этого исходного утверждения или наблюдения и рождается предположение о том, что сознание имеет иную природу или хотя бы иное устройство, по сравнению с тем, как его представляли себе европейские мыслители. Исходные представления таковы:

«Сегодня многие философы придерживаются Прямой Реалистической теории восприятия. Ее можно показать как утверждение, что в сознании мы прямо сознаем внешние физические предметы. Феноменальные предметы, таким образом, есть те же физические предметы (или их аспекты, поверхности и т. д.).

В противоположность этому, научная теория представлений утверждает, что феноменальные предметы, вместе с пространством, в котором они находятся, есть создания центральной нервной системы и ни в коем смысле они не являются прямым видением тех внешних предметов, которые они представляют.

Это противоречие за последнее время было решено в результате большого числа психофизических экспериментов. Они, без всякого сомнения, показали, что в видении мы не имеем мира таким, каков он есть в действительности, но таким, каким мозг воссоздает его, творя наиболее вероятную картину» (Там же, с. 49).

Именно из этого рассуждения Теории Прямого Реализма научными исследованиями и делается вывод, позволяющий увидеть сознание иначе:

«Теория Прямого Реализма позволяла нам рассчитывать на бытие феноменального пространства (то есть пространства явлений сознания — АШ), отождествляя его с внешним, физическим пространством.

Но если феноменальные предметы (то есть явления предметов в сознании — АШ) являются конечными результатами основанных на вероятности нейрорасчетов, то это мнение больше не держится. Тогда феноменальному сознанию необходимо придать свое собственное действительное пространство— феноменальное пространство. Оно может совпадать с каким-то аспектом мозгового пространства (хотя это еще надо найти, а не принимать как данность), но ни с каким из аспектов внешнего физического пространства» (Там же).

А дальше Смитис переходит к разговору об этом собственном пространстве сознания. Ведь вводя это понятие, мы тем самым вынуждены будем считать, что существуют два мира — физический мир и мир сознания. И это притом, что, как ученые и враги религии, мы не допускаем, что существуют Небеса и Мир Богов. Но даже не признавая его, мы должны будем принять, что теперь для многих будут существовать три мира. И если для Смитиса и прочих ученых встает вопрос о том, как соотносятся между собой первые два, то меня занимает и вопрос о том, как соотносятся мир сознания с миром Богов.

Но пока — исследование Джона Смитиса.

«…Решением этой проблемы может быть то, что феноменальное пространство и физическое пространство есть просто разные пространства, разные параллельные вселенные, чьи содержания случайно находятся во взаимоотношении. Здесь "разные пространства" не означает, что одно действительное, а другое абстрактное, но что оба действительны, но топологически внешние друг другу.

Действительное пространство может быть определено как пространство, в котором движутся предметы. При таком подходе физическое тело движется в физическом пространстве, а образ тела (как и образы снов и тому подобное) движется в пространстве явлений» (Там же, с. 51).

Эти мысли Смитис подкрепляет научными гипотезами об иной физике нашего мира.

«Предположение, что Вселенная может иметь более трех пространственных (или четырех пространственно-временных) измерений, родилось в 1917 году, когда Питер Калуца (Kaluza) предположил, что электромагнетизм в действительности является расширением гравитационного поля в пятое измерение пространства. Эта теория была поддержана Эйнштейном и Бергманном» (Там же, с. 51).

Развивая эти взгляды физиков, Смитис приходит к выводу: «Как бы там ни было, но если теория сознания, представленная в этой статье, верна, тогда все содержания сознания — включая наши зрительные ощущения — лежат в своем собственном пространстве вне физической Вселенной» (Там же, с. 52).

Соответственно, там находятся и сны, и галлюцинации, очевидно, туда же путешествуют шаманы и исследователи измененных состояний сознания.

В сущности, на этом утверждении исследование Смитиса и заканчивается. Все остальное лишь попытки его освоить. Тем не менее, новое понимание сознания высказано. Сумеют ли ученые его развить и извлечь из него пользу?

Лично я, во всяком случае, буду считать, что эта последняя капля Науки была выплеснута волной на берег и, возможно, окажется переходом на твердую почву. Во всяком случае, она позволяет двигаться дальше, а не крутить бесконечно чье-то чужое колесо.

Глава 9. На берегу. Воздушная пена мистического сознания

Попасть на берег еще не значит оказаться на твердой почве. Здесь, в промежутке между научными фантазиями и обычной жизнью пышно цветут Религия и Мистика. Собственно говоря, Мистика — это тоже религиозность, но не правящая, потому что Церкви, как и Наука, конкуренции не любят, и всех, кто не с ними, объявляют врагами своих Богов. А враги Божьи должны уничтожаться. Поэтому все иные верования беспощадно уничтожались последние два тысячелетия Христианством и Исламом, оставляя после себя лишь пожарища и смутное воспоминание, что Бога достигать можно и иначе. Именно эта «иная вера» в Бога и является жизненной основой мистицизма.

Кстати, христианский и исламский мистицизм тоже не очень приветствуется церковными властями именно потому, что мистики постоянно уходят куда-то глубже официальной доктрины, а это уже чревато переходом в «иную веру». Проверить же это чиновник от Церкви не в состоянии, потому что не развил в себе способности так глубоко входить в учение, которым кормится. Поэтому на мистицизм желательно накидывать узду. Как пример подобных внутрицерковных разборок можно вспомнить долгий спор Византийских исихастов о природе Фаворского света и об обретении такого света, дающего христианскому мистику право судить об истинности веры любого человека, — в том числе, и церковных иерархов. Как вы знаете, исихасты свой спор проиграли, и их так забыли, что в девятнадцатом веке попытки возрождать их учение на Руси считались чуть ли не еретическими.

К счастью и несчастью одновременно, ни христианские, ни исламские мистики собственно о сознании не говорят. Как и исследователи измененных состояний сознания, они оставили после себя огромное число «путевых записок», в сущности, описывающих путешествия по собственному сознанию. Но говорят они при этом совсем о другом — о душе, о духе, но не о сознании. О чем говорят восточные мистики, когда нам их переводят говорящими о сознании, — это своя загадка. Поэтому я могу не говорить о них в этой книге и сразу перейти к тем мистикам, что упоминают сознание.

Думаю, первыми это сделали теософы и прочие, вырастающие в том или ином смысле из теософии, школы. Теософия возникает в конце XIX века, то есть во время бурного развития Науки. Полагаю, что это обусловило некоторую наукообразность теософии и всех прочих мистических школ конца девятнадцатого — первой половины двадцатого века. В том числе, этим объясняется и то, что они упоминают сознание. На рубеже XIX и XX веков мистика начинает ощущать свое родство с метафизикой, которая научна, но при этом подвергается таким же гонениям от Науки, как Мистика от Религии. Так что для меня упоминание мистиками сознания есть признак метафизичности современной мистики, ее стремления стать философией жизни.

Я не хочу углубляться в собственно теософские сложности. Для того, чтобы рассказать о теософском понимании сознания, лучше взять книгу попроще, но написанную попозже и потому как бы подводящую итоги. Поэтому я воспользуюсь написанной в начале XX века книгой Митрофана Ладыженского «Сверхсознание и пути его достижения».

Ладыженский, как это называется, эпигон, то есть перепевала чужих мыслей. В отношении сверхсознания он идет даже не за Блаватской, а за ее последовательницей Анни Безант. Однако при этом определение исходного понятия сознания он пытается взять из Науки, а описание его содержания — из трудов святых отцов христианской Церкви, в частности, собранных в «Добротолюбии».

С точки зрения современной Науки о сознании, сочинение Ладыженского может выглядеть смешным. Но я намеренно ставлю его разбор сразу вслед за вершинными достижениями современной научной мысли. Если вы вглядитесь в квантово-полевую теорию сознания физиков или в гипотезы Сквайерса и Смитиса, отбросив очарованность Наукой, то не обнаружите в них ничего, чего бы не было уже у Ладыженского и прочих мистиков. В сущности, все предположения об иной природе мира и сознания были высказаны за век до научных прорывов нашего времени. Единственное их отличие и слабость в том, что они высказаны не модным языком. Но век назад он был модным, еще каким модным!

Что же касается всех современных «гипотез», то они станут отличаться от «предположений» мистиков только тогда, когда с их помощью появится возможность что-то делать с сознанием. Пока же они требуют от нас лишь одного: понять, что мир устроен не так, как рисует правящая научная картина мира. Но ведь и мистики требовали того же! И при этом ни те, ни другие в действительности не задумывались, чего же они хотят, то есть, что значит понять.

Я думаю, что вообще не много людей задумывалось над этим. Для большинства людей понять — это понять. Но если вы вслушаетесь в слова, естественно звучащие в устах как ученого, так и мистика: пойми, мир устроен вот так, — то можно рассмотреть, что от нас требуют не видеть этот мир, а впустить в себя некий образ, который и определит наше дальнейшее поведение, потому что станет и образом мысли, и образом действия. В этом отношении Религия и Наука совершенно схожи и делают что угодно, но только не открывают видение истины. Истина, которую ты не видишь, а принимаешь, это орудие управления и обретения власти над душами. Такова цель — овладеть душой. Поэтому Наука всячески скрывает, что хочет в действительности, а мистики, наоборот, начинают прямо с обращения к душе.

Вот и теософское понятие сознания выводится из рассуждений о том, как помочь желающим жить жизнью души понять, как устроен мир духовный.

«Если мы признаем человеческую душу как ощущение чего-то отдельного от физического тела, признаем ее духовную субстанцию, то будет логично признать, что этой субстанции должна быть присуща и особая среда, к которой эта субстанция собственно и принадлежит» (Ладыженский, с. 6).

Возможно, эта душевная среда и есть сознание, но Ладыженский не говорит этого прямо. Ссылаясь на теософское понимание йоги, он описывает её так, будто начитался Смитиса и квантовых физиков:

«Если душе нашей является присущей особая среда, отличная от физического мира, и если при этом мы допустим расчленение человеческой души на три главных субстанции, астральную, ментальную и духовную, то и самую среду, в которой существует душа человека, представляется логичным также расчленить на три особых мира, на мир астральный, мир ментальный и мир духовный, и признать эти миры аналогичными с миром физическим, который мы так хорошо знаем и в условиях которого живет наше физическое тело» (Там же, с. 6–7).

Все новое — хорошо забытое старое. Не надо обольщаться и глушить свой страх перед жизнью, убеждая себя, что Наука решит все твои проблемы, а заодно и спасет Землю.

«В теософии существует убеждение, что эти миры проникают один в другой так же, как эфир (читай: поле — АШ), по нашим понятиям, пронизывает материю, что миры эти, каждый, представляет особую среду различной тонкости, и притом в степенях утончения, значительно отличающих одну среду от другой, и различающихся между собою не в меньшей степени, чем, например, воображаемый нами эфир по тонкости своей отличается от материи, которую мы ощущаем» (Там же).

Кстати, Ладыженский постоянно сам показывает, насколько Мистицизм схож с Наукой:

«Если наука, по утверждению, например, Густава Лебона, принимает гипотезу построения атома подобным построению планетной системы, хотя такого атома физическими глазами никто не видел, — то вышеозначенная гипотеза построения человеческой души, заимствованная у теософии, представляется, по нашему мнению, нисколько не слабее приведенной гипотезы об атоме» (Там же, с. 7–8).

Действительно, если посмотреть на гипотезу о планетарном строении атома глазами квантовой физики, то она, пожалуй, неверна, хоть при этом и работает. Сама же мысль соотнести понятие атома и понятие души будет развита несколько позже Ладыженского Алисой Бейли, о которой мы еще поговорим. Но пока — сознание теософии. Тут Ладыженский вполне последователен:

«Прежде чем приступить к определению понятия, заключающегося в слове «сверхсознание» — слове, помещенном в заглавии настоящей книги, считаем полезным привести на справку, что вообще следует понимать под словом «сознание», а именно, как это слово определяет наша наука» (Там же, с. 8).

Для меня очень важен этот переход. Он показывает, что мистики двадцатого века, легко говоря о сверхсознании и множестве иных миров, редко задумывались об исходных понятиях, а то и вообще приплетали их к своим прозрениям лишь для того, чтобы выглядеть наукообразно. Это значит, что, говоря о «сверхсознании», они, скорее всего, говорят вообще не о сознании, а о ком-то, имеющем сознание, превосходящее наше. До сознания им, пожалуй, дела нет. Поэтому они незатейливо заимствуют его простонаучное понимание. Это видно и из той жалкой научной выжимки, которую дальше приводит Ладыженский:

«По Шарлю Рише, слово «сознание» в его психическом смысле означает утверждение нашего «я». Утверждение это возникает и основывается на ощущениях, испытываемых человеком. Вместе с тем, этому утверждению своего «я», этому интуитивному человеческому понятию о своем существе присуще другое понятие — понятие о "не я", то есть о внешнем физическом мире, окружающем человека, откуда человек воспринимает впечатления своими органами чувств.

Вышеозначенные функции — сознание человеком своего «я» и сознание им окружающего его Мира (не я), связаны между собою неразрывно, так как сознание человеческого «я» непрестанно поддерживается и живет от притока впечатлений из "не я", от притока впечатлений из окружающего физического Мира. Эти впечатления суть пища человеческого сознания.

Таково сознание у человека, живущего в условиях физического Мира, черпающего из этого Мира свои впечатления.

Не то было бы сознание у того же человека, если бы он, кроме того, черпал свои впечатления непосредственно из Мира иного, чем физический, из сфер более тонких, и познавал бы эти сферы органами иными, чем наши пять чувств, если бы он мог развить в себе особое зрение, которым ощущал бы иные видения» (Там же, с. 8).

Вот эти самые многочисленные «сферы», то есть пузыри то ли миров, то ли сознания, описываемые мистиками, я и называю воздушной пеной, из которой мечтатели строят воздушные замки на прибрежном песке. Эти замки вполне могут быть отражением настоящих Небес, но отражение, как и детский игрушечный город в песочнице, не есть все-таки Небеса. Это лишь образ, от которого нельзя оттолкнуться, чтобы взлететь. Он не имеет прочного основания. Зато он манит и будит к поиску. В этом его величие.

«Мы взяли для нашего исследования термин "Сверхсознание, или Расширенное сознание", которые применяет в своих сочинениях А. Безант. Термин «Сверхсознание», по нашему мнению, более пригоден для верного обозначения трактуемого предмета, ибо явления, о которых мы будем говорить, ощущаются организацией человека более тонкого, чем у обыкновенных людей. По нашему мнению, в процессе приобщения человека к такой более тонкой организации и в развитии этой организации и заключается процесс эволюции, процесс, идущий к усовершенствованию человека, к поднятию его на высшую ступень Сознания, то есть к Сверхсознанию» (Там же, с. 9—10).

В этих словах описана задача, которую человечество решает тысячелетия, начиная от первобытных инициации, через мистерии античного мира и до расширения сознания психоделиками, столь модного у современной молодежи. И это действительный рубеж, граница, которой человечество разделяет себя на толпу и людей, приобщенных к тайне. В этом — великий призыв и полное отсутствие понимания сознания. И поскольку я хочу идти этим путем, я удержу себя на пограничье, и буду искать не сверхсознания, а сознания.

Следующий шаг в совмещении мистики с современными научными взглядами сделала Алиса Бейли — одна из после-теософских писательниц. В 1922 году она выпустила книгу «Сознание атома», где тоже сопоставляет атом и душу.

«Все эти качества атома — энергия, интеллект, способность выбирать и отвергать, притяжение и отталкивание, чувствительность, движение и желание, — очень напоминают психологию человека, но только в меньшей степени и в более ограниченных пределах.

Не подводит ли нас это к тому, что можно назвать "душой атома"? <… >

Давайте расширим наше представление об атоме и коснемся возможной фундаментальной причины, которая может содержать решение мировых проблем. Концепция атома, как положительного носителя энергии, удерживающего в радиусе своей активности свою полярную противоположность, приложима не только к атому каждого типа, но и к человеческому существу.

Каждую единицу человечества мы можем рассматривать как человеческий атом, то есть представлять человека как атом большого размера» (А. Бейли, с. 29–30).

Поразительно быстро перерабатывали мистики прошлого века информацию. Даже не успев понять простонаучное понятие атома — она явно путает здесь атом и атомное ядро — Бейли уже написала об этом книгу. Боюсь, что и в понимании сознания она не глубже.

В пятой лекции она переходит «к рассмотрению сознания внутри формы», что позволит ей расширить свое сознание и до планетарных масштабов.

«Слово «сознание» ("consciousness") происходит от двух латинских слов: con — «с» и scio — «знать» и буквально означает "то, что мы знаем".

В словаре вы найдете приблизительно такое определение: это "состояние осведомленности" или состояние восприимчивости, способность откликаться на стимулы, ощущать контакты, синхронизироваться с вибрацией. Все эти фразы можно включить в любое определение сознания, но сегодня я хочу выделить определение из "Нормативного словаря, как раз то, которое я процитировала.

Просматривая большинство книг по данному предмету, средний мыслящий человек, скорее всего, сочтет их слишком путанными из-за приводимых в них многочисленных классификаций сознания и состояний осведомленности, в которых можно совершенно запутаться. Сегодня мы только коснемся трех видов сознания, которые назовем Абсолютным сознанием, универсальным, или всеобщим, сознанием и индивидуальным сознанием» (Там же, с. 61).

Считается, что Алиса Бейли, так же как и Елена Рерих, вещала свои откровения со слов некоего «тибетца», являвшегося ей мистически и учившего ее истинам, скрытым в тайной стране мудрецов. Наверно, Шамбале или Агарти. Лично для меня это утверждение является совсем не маловажным, потому что ставит вопрос о языке передачи.

Я сейчас имею в виду то, что в научной буддологии существует та же самая сложность, из-за которой я в этой книге даже не затрагиваю вопрос о буддийском понимании сознания. Голос тибетского учителя вполне мог звучать в головах медиумов уже по-русски или английски. Еще вернее, что он вообще не звучал, а просто они его так понимали. Но звучал или не звучал голос, кто-то должен был осуществить перевод. И как удалось этим переводчикам понять, что, к примеру, санскритское слово vijnana означает сознание? То же самое относится и к тибетским словам. Перевести это слово как «сознание» можно, но это просто постановка одного слова вместо другого. Понимает ли буддист или тибетский учитель слово «сознание» так же, как я? И понимаю ли я его, когда перевожу какое-то его слово словом «сознание»?

Если в головах наших девочек звучал уже готовый перевод или же нечто, что они «понимали», то тут тоже все вовсе не просто. Как я могу доверять Алисе Бейли, что она правильно поняла тибетца, говорящего о сознании, если у нее самой нет понятия сознания? Чем она его понимала? И как понимала? В какой-то мере она осознавала сложность этой задачи, потому что писала:

«На самом деле из этих трех видов сознания сколь-нибудь ясное определение можно дать лишь двум.

Среднему мыслящему человеку практически невозможно постичь абсолютное сознание. В одной книге оно определяется как "такое сознание, которое включает в себя и все, что есть, и все, что может быть", и охватывает все, что могло происходить, происходит и может произойти в будущем. Вероятно, это и есть абсолютное сознание и, с точки зрения человека, это сознание Бога…

Каково же, тогда, универсальное сознание? Его можно определить как сознание, мыслящее в понятиях времени и пространства, сознание, для которого актуальны местопребывание и последовательность событий, или, в действительности, групповое сознание, сама группа, образующая большее или меньшее целое.

И, наконец, индивидуальное сознание можно определить как ту часть универсального сознания, которую способна воспринять и постичь отдельная единица» (Там же, с. 61–62).

Странное, не определяющее определение, если задуматься. Раз низшее вытекает из среднего, среднее из высшего, а высшее недоступно пониманию, то о каком определении речь? Путь явно неверен, и надо бы начать с описания того, что наблюдаемо, сохраняя осознавание, что определения наши всегда промежуточны, и будут отменены по мере расширения знаний.

Алиса Бейли предпочитает развивать аналогию с атомом, очевидно, считая, что она лучше воздействует на умы современных людей. Как это ни странно, но, в сущности, она этим сближает мистицизм с естественнонаучным эволюционизмом и доходит до появления сознания как чувствительности у простейших. Я не хочу сказать, что это неверно, но это определенно вынимает из-под мистики Бейли собственное основание и переставляет его на плечи Науки. А Наука на чужие цели работать не любит. Ей такие паразиты не нужны. Поэтому она Бейли и не признала, а тем, в сущности, перечеркнула.

Единственное, что для меня еще представляет интерес у Бейли, так это то, что у нее уже появляются намеки на необходимость очищения. Правда, пока еще только тел:

«Когда мы достигнем определенных результатов, практикуя медитацию, когда интерес к самим себе мы заменим групповым интересом, когда наши физические тела будут развитыми, сильными и чистыми, когда наши эмоциональные тела будут управляться нами, а не нашими желаниями, а ментальные тела из наших хозяев превратятся в наши инструменты, тогда мы и узнаем истинный смысл медитации» (Там же, с. 69).

Жуткое построение эзотерической логики, но переводится просто: очищает медитация, а что такое медитация узнаете в медитации. Да-а…

Кстати, медитация — это просто размышление. Но Бейли явно понимает здесь нечто вроде йогической дхьяны.

Но что такое дхьяна? Как можно переводить это понятие на русский латинским словом meditatio, которого мы тоже не понимаем? Сначала надо понять эти слова изнутри, лучше всего, по прямой передаче кого-то из учителей, владеющих искусством дхьяны, к примеру. Или же, хорошенько разобравшись в тех сочинениях, которые говорят о них. Именно поэтому я не хочу в этой книге о сознании трогать то, что обычно переводят словом «сознание» в буддизме, йоге или даже у таких сильно прозападных восточных учителей, как Вивекананда или Ауробиндо Гхош.

Но зато я могу определенно назвать то русское учение, которое, рассказывая о Востоке, призывало очищать сознание. Это Агни-йога Елены Рерих.

В ее письмах прямо звучат слова, зажегшие души многих русских искателей, что сознание можно и нужно очищать.

Но что она понимала под сознанием? Пожалуй, самое подробное определение сознания дается в «Учении Живой Этики. Знаки Агни Йоги», параграф 275:

«Веданта правильно указывает, что дух остается неприкосновенным. Огненное зерно духа остается в стихийной цельности, ибо значение стихий неизменяемо, но эманации зерна изменяются в зависимости от роста сознания.

Так можно понять, что зерно духа есть частица стихийного огня, а накопленная вокруг него энергия есть сознание» (Учение Живой Этики, с. 175–176).

Мне не нравится, что Елена Рерих здесь использует слово «энергия». Это слово само требует перевода и поэтому только затемняет смысл. Но зато оно сближает агни-йогическое понимание сознания с современным физическим пониманием его как поля. Это тем более важно, что речь в Агни-йоге вообще идет о некоем ином, «параллельном» физической Вселенной Огненном мире, который и определяет природу нашего духа.

Что ж, возможно, это еще весьма смутное определение окажется однажды одним из самых истинных в глазах Науки.

Выводы: Воздушные замки милее фундаментальности

В мистических, да и любых «особых» пониманиях сознания так много смутного и неясного, что они кажутся воздушными замками по сравнению с основательной крепостью Науки. Но это только до тех пор, пока мы не начинаем разбирать научные баррикады и не обнаруживаем, что вся научная основательность превращается в дым и прах, стоит речи зайти о сознании. Воздушные и песочные замки научного пограничья на поверку оказываются гораздо более живыми, хотя бы потому, что они подвигают людей к поиску и творческому исследованию.

Наверное, в учениях, подобных Агни-йоге очень много уязвимого по сравнению с неуязвимо-защищенной пустотой Науки. Но лично же мне гораздо важнее, что огненно-воздушный замок Агни-йоги привел к самопознанию множество людей. Я подозреваю даже то, что понятие «очищение сознания» вошло лично в мое сознание изначально именно из Агни-йоги. И, не осознавая этого, я принес его к тем людям, у которых учился во время этнографических поездок по России. А там я «узнал» в том, что говорили об очищении они, очищение сознания Агни-йоги.

В следующем разделе я расскажу о том, как понимали сознание мазыки. Но сейчас, пройдя такой большой путь по морям сознания, я уже не так уверен, что сами они говорили именно о сознании, а не о духе, к примеру, или не о душе. Очень даже возможно, что они всего лишь поддакивали мне, позволяли дать тому, что видели, удобное для моего понимания имя.

Впрочем, почитайте мои воспоминания, и вам будут понятны причины моих сомнений.

НА БЕРЕГУ ЭТНОГРАФИИ