— Нашли, — сообщил он нам. — Моют.
— Что вы, что вы, — запротестовал я. — Мы и сами помыли бы!
— Что такое? — встревожилась Зинаида. — Нашлись твои сложнолинзные.
Она подпрыгнула на стуле и радостно взвизгнула. Даже ослик Иа-Иа, когда ему вернули потерянный хвост, вел себя сдержаннее.
— Зацепились за первую же решетку, — отметил начальник. — Видимо, все-таки развернутые плыли. А помыть-то помоем, как же это вы сами будете? Хорошо, когда решетки стоят, правда?
— Хорошо, — кивнул я. — Еще хорошо, что она очки утопила, а не контактные линзы. Линзы, пожалуй, за решетку не зацепились бы.
— Да уж, — согласился он.
— С контактными линзами было бы труднее.
— А у вас как вообще, — поинтересовался я, — много чего цепляется за такие решетки? Вы ведь их чистите, наверное?
— Конечно чистим, — сказал он. — В основном что попадается? Расчески, игрушки, цепочки всякие. Иногда браслеты. Два раза кошельки вылавливали и один раз вставную челюсть. Очки тоже встречаются, но редко.
— Хозяева не заявляют?
— Не припомню такого. Сегодня первый случай.
— А почему они не заявляют? Вот, скажем, вставная челюсть — дорогая же вещь!
— Ну, может стесняются. Или думают: зачем мне такая челюсть, которая во рту не держится? Лучше новую сделать, чтоб держалась. А может, просто в голову не приходит, что можно ее оттуда достать. Специально-то такой услуги не предусмотрено… Скажите пожалуйста, а где вы учили японский язык?
— Специально нигде не учил, просто живу здесь.
— Очень хорошо говорите.
— Я польщен.
— Ха-ха-ха! Какие слова знает — «я польщен»! Ну надо же! Наверное, голова хорошая, да?
- Нет, что вы, голова никудышная. Голова вот у нее хорошая, она ученая женщина, математик.
Ученая женщина торжествующе улыбалась. «Вот! А вы не верили!» — было написано на ее лице, хранившем отсвет высоких технологий, постиндустриальных ценностей и экономических чудес. Точное математическое знание о разрешимости задачи поиска прошло проверку практикой и оказалось истинным. Скептики были посрамлены и могли сушить весла.
Из коридора послышалось покашливание и несмелый стук. Дверь открылась. На пороге нарисовались два дюжих гегемона в зеленой униформе и залихватских косынках по моде карибских пиратов. Резиновые сапоги отливали фиолетовым.
— Простите за беспокойство, — сказали они хором и склонились в полупоклоне. Затем один подошел к начальнику, снова склонился и обеими руками протянул ему тряпичный сверток. Начальник принял его одной правой, потом подключил левую и по такой же двуручной схеме подал Зинаиде. Величие момента заставило ее встать. Она приняла драгоценный сверток в руки, с волнением развернула и недоверчиво поднесла содержимое к ноздрям.
— Не извольте беспокоиться, — сказал гегемон. — Продезинфицировано.
— Слышь, Шишкина, кончай нюхать, — сказал я. — Невежливо. Это просто хлоркой несет. Или аммиаком.
— Ваши? — спросил начальник.
— Мои, — подтвердила Зинаида. — И стекла целы.
Она водрузила находку на ее законное место и глазами младенца, впервые увидевшего мир, оглядела комнату и всех, кто в ней находился.
— Сенкью, — произнесла она с чувством. — Сенкью вери-вери мач!
На всякий случай я перевел. Гегемоны сложились в пояснице и задом попятились к выходу. В дверях они выпрямились, и проскандировали:
— Огромное вам спасибо!
После чего поклонились так, что чуть не стукнулись лбами о коленки, и, продолжая пятиться, исчезли за дверью.
— Видела? — спросил я Шишкину. — Нам сейчас предстоит это повторить.
Следующие полдюжины фраз вместили все известные мне в японском языке формулы благодарности. Глава канализационной службы радостно смеялся, крутил головой, говорил: «да нет, что вы! да нет, не стоит!», и под конец до того расстрогался, что кинулся пожимать нам руки. По завершении рукопожатий я дал Зинаиде знак, и мы засеменили задом наперед по направлению к дверям. Наш прощальный поклон был настолько глубок, что у нее с носа опять слетели очки — на этот раз она сумела поймать их в воздухе и, вконец сконфуженная, выпрыгнула в коридор, причем не задом, а в нарушение всех правил передом. Мне пришлось заканчивать ритуал в одиночку, и последним, что я видел, была блестящая лысина нашего нового друга, в поклоне упершегося лбом в схематическое изображение канализационного люка на улице Накабяку.
Зинаида ждала на лестнице.
— Приделай к ним цепочку, — посоветовал я. — С цепочкой дальше шеи не упадут.
— Это все из-за их поклонов дурацких, — насупилась она. — В гостях кланяйся, в присутственном месте кланяйся. В сортире — и в том кланяйся!
— Что поделать, — вздохнул я. — Часть национальной культуры. Кстати, кланяешься ты неверно. Руки по швам только мужики держат. Ты должна руки сложить лодочкой, как будто тебе штрафной бьют, а ты в стенке стоишь. Казалось бы, нелогично, да? По идее должно быть наоборот, но именно в этой парадоксальности…
— Вадичек, — перебила она меня, — а что было бы, если бы мы не поклонились?
— Ровным счетом ничего. Мы же иностранцы, с нас какой спрос? Совершенно никакого. Мы могли там вообще нагадить посреди кабинета, никто слова не сказал бы. Они, кстати, и сами-то кланяются нечасто, разве что по службе.
— А зачем мы тогда кланялись?
— Да так… Для ради шоу.
Она фыркнула и стала спускаться по лестнице своей всегдашней царственной походкой. Она не была актрисой в душе. Импровизации в театре абсурда и кураж как способ существования ее не интересовали. Ее интересовали практические результаты. Максимум, что ее интересовало — это математические формулы. Говорят, что и в формулах есть своя красота. Если она могла эту красоту разглядеть, то за нее не стоило волноваться.
Дядька в синем мундире отвесил нам напутственный поклон, и фронтон мэрии остался позади. Вскоре позади осталась и историческая улица Накабяку. На нас надвигалась вывеска с огромным, три на три метра, иероглифом «сакэ». Судя по всему, Зинаиде он был знаком.
— Вадичек, — сказала она, — давай заедем в винный. Я тебе водку куплю.
— Не надо мне никакой водки, — отмахнулся я. — И так уже девать некуда.
— Как, — растерялась она. — Ведь ты же переводил…
— Это я из любви к искусству.
Она проводила вывеску беспомощным взглядом и уставилась вперед. Эскадрильи стрекоз пикировали на лобовое стекло и, не долетев до него считанных сантиметров, веером разлетались в стороны. Знал ли когда-нибудь этот край подобное нашествие насекомых? Едва ли. Они тоже были участниками спектакля, грандиозной массовкой, и сквозь их стаи уже прорисовывались контуры того, что здесь называли «интернациональным университетом» центральной декорации, с размаху воткнутой прямо в рисовые поля дерзкой рукой Главного Режиссера.