с вырвет.
Нет, не вырвет. Я видел, как сдирают кожу. Как варят в масле.
Теперь я могу смело говорить: я видел, как человек ест самого себя.
И тут я понимаю, что после этого воина они будут есть меня. Меня и Бурху.
Я меняю позу. Теперь между моей спиной и скалой есть небольшое пространство для действия. Мои стражники смотрят на меня, не отрывая глаз.
Очень аккуратно извлекаю нож, начинаю пилить верёвки.
Воины едят мясо.
Шаман поднимает клинок и начинает отпиливать жертве вторую ногу.
Я перерезаю верёвки. Думать над планом действий некогда.
Напротив меня Бурха сидит на снегу, уставившись на стену.
Шаман поднимает отрезанную ногу над головой. Воины выстукивают ритм. Мои стражники следят за мной. Жертва молчит. Жаровня брызгает кипящей жидкостью, может, кровью. Человек с факелом прижигает раны.
Ритм учащается, повторяясь: раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Воины в экстазе.
Я рывком вскакиваю с земли. Ноги связаны, но это мне не мешает. Каждый из моих стражников получает по ножу в глаз. Оба молча оседают на землю. На меня никто не смотрит. Я перерезаю верёвки на ногах.
Копьё с каменным наконечником – плохое оружие. Мне очень не хватает моих мечей. Плетью против толпы не посражаешься. Я достаю огнестрел.
Это новый огнестрел. Я взял его из императорского арсенала. Он двадцатизарядный, с прикладом из лёгкого металла, покрытого кожей. Перезарядка автоматическая. Может бить из одного ствола, может сразу из двух. Щёлкаю переключателем режима: стрельба из одного ствола.
Первый выстрел разносит голову шаману. Я просто иду в самый центр арены с оружием в руках.
Второй выстрел отбрасывает факелоносца, третий – воина у жаровни. Стреляю в толпу.
Когда они понимают, что происходит, у меня в руках уже шаманский клинок. Это не боевое оружие. Это именно ритуальный клинок. У него есть нарезка, и у острия он гораздо шире, чем у рукояти. Им хорошо рубить головы. Или отпиливать.
Что ж, для этого я его и использую.
Я превращаюсь в машину смерти. Воины бросаются на меня, но ни одно копьё не может причинить вреда Риггеру. Я подныриваю под их удары, перепрыгиваю через трупы, перерубаю деревянные копья мечом. Он не слишком острый, но у меня удар достаточной силы. Головы отлетают прочь одна за другой, я отрубаю ноги и руки, рассекаю животы, дроблю черепа. Когда враги начинают наседать, я стреляю. Один падает, остальные отступают. Не знаю, видели ли они когда-нибудь огнестрелы. Наверное, видели. Они ведь промышляют тут не одну сотню лет.
Смерть, смерть кружится вместе со мной. Смерть, которая завтра снова станет жизнью.
Наконец, они начинают понимать. Они отступают. Кто-то поворачивается ко мне спиной и бежит. Кто-то отходит медленно, направляя на меня копьё.
Ну уж нет, я не позволю им разбежаться. И я атакую. Я бью в спины, бью по ногам. Отбрасываю бесполезный уже дробовик и выдёргиваю плеть-семихвостку. Крюки вонзаются в одного из воинов, выдирают куски мяса из его лица и груди. Картинка: на одном из крюков – выдранный с корнем человеческий язык.
Среди самоедов – паника. Они бегут, теперь уже все. Я вижу их спины. Сначала мне хочется броситься в погоню, но затем я понимаю, что в этом нет смысла.
Оглядываюсь: полсотни трупов. У дальней стены лежит Бурха. Они перерезали ему горло.
Это плохо. Без Бурхи мне отсюда не выбраться. Я не знаю горных дорог. Можно взвалить Бурху на плечо и идти наугад, но тогда я выбьюсь из сил к тому времени, как он очнётся.
Если бы я знал mortirum, я произнёс бы его сейчас, как это сделал Киронага в разбойничьем лесу давным-давно. Но я не знаю mortirum. Старик Кракра сказал, что я не имею права знать mortirum. Потому что я могу использовать его неправильно. Во мне пока что недостаточно верности, сказал прокажённый.
Цикра тоже промолчал. Цикра сказал мне, где искать противоядие. Где искать обратное заклинание. Сказал, куда идти. Но секрета mortirum он не знал. Зачем он бессмертному? Бессмертный всё равно не сможет им воспользоваться.
Вокруг меня полсотни трупов, которые завтра оживут. Они возьмут своё оружие и снова бросятся в бой, на меня.
Я осматриваюсь. С одной стороны к арене спускается широкая тропа, можно сказать, дорога. По этой дороге и улепётывали самоеды. С двух сторон – стены. С четвёртой открывается прекрасный вид на горы. Иду туда. И не ошибаюсь: это обрыв. Не слишком крутой. Брошенное вниз тело будет катится по склону. Долго катиться – не меньше километра. Этого вполне достаточно. Прокатившись даже сто метров, человек не сможет подняться обратно. Мне предстоит много работы.
Бурха просыпается и вдыхает холодный воздух.
Много раз в жизни у меня возникала необходимость убить человека. Впервые в жизни у меня возникла необходимость кого-то спасти. Я бы бросил Бурху здесь, если бы не зависел от его знания местности. Но теперь что-то греет меня изнутри. Я спасаю человека – как это звучит. Риггер спасает человека. С некоторых пор словосочетание «друг Риггера» перестало звучать странно. Я перехожу на качественно новую ступень.
Бурха пугливо осматривается. Арена залита кровью, но пуста.
– Где они?
Я усмехаюсь.
– Меня зовут Риггер. Запомни это имя, – говорю я.
Бурха встаёт.
Вдалеке раздаётся человеческий крик. Кричат из-за обрыва. Бурха идёт туда.
Я знаю, что он увидит. Крошечные фигурки, ползущие по склону. Интересно, они будут пытаться забраться к нам или пойдут обходным путём?
– Надо уходить, – подхожу к Бурхе.
Он смотрит на меня. В его глазах страх.
– Не бойся меня. Я не причиню тебе вреда.
– Ты знаешь, что они делают с пленниками? – спрашивает он.
– Едят, наверное.
У меня хорошее настроение. Я люблю, когда меня опасаются.
– Едят годами. Нам повезло… – он осекается.
– …потому что я – Риггер.
– Нет, – он неожиданно возражает. – Потому что мы попали на какой-то ритуал. Я знал одного человека, который попал в обычную их кабалу. Он прожил у них пятнадцать лет, если это можно назвать жизнью. Они ели его каждый день. Держали в цепях и отрезали куски. Каждый день. Они этим питаются. Просто они питаются человеческим мясом.
– Потому что это неистощимый источник, – говорю я спокойно.
– А ты бы смог? – в голосе Бурхи вызов.
– Да, – говорю я.
Он умолкает.
– Веди, – я подталкиваю его к выходу с арены.
Он осматривается.
– Мы теперь без провианта, – говорит Бурха.
– А я без мечей.
Бурха с сомнением смотрит на притороченный к моему поясу ритуальный клинок самоедов.
Нас никто не трогает. Снежная дорога утоптанна и широка. И слишком открыта. Мы проходим метров сто, и тут Бурха говорит:
– Я понял, где мы. Я тут никогда не бывал, но вон те пики, – он показывает на одну из вершин, – знаю. Там есть пункт государственной границы. Пойдём туда.
– Меня не пропустят.
– А меня там знают. Люди бывают сильные и богатые. Сильных я веду тайной тропой. Богатых – через пропускной пункт.
– А если человек сильный и богатый?
– Тогда я предлагаю ему выбор.
– Почему ты не предложил выбора мне?
– Ты не выглядел богатым.
На золото, которое у меня с собой, я могу купить деревню. Только часть его ушла вместе с рюкзаком. Самое ценное зашито в поясе. И по карманам немного распределено.
– Ладно.
Мы сворачиваем с дороги и идём практически по целине. Тропка есть, но едва заметная.
– Бурха, а сколько примерно этих самоедов?
– Человек двести, – говорит он. – Большая часть – женщины, они не сражаются.
Теперь понятно, где прочие самоеды. Я их всех просто перебил. Я снова жалею, что не знаю mortirum.
Мы долго идём по каким-то едва заметным тропкам. Несколько раз приходится забираться на уступы. Самый высокий – более двух метров. В качестве верёвки мы используем мою плеть. Крюки отлично цепляются за неровности в камнях.
– Ты знаешь дорогу? – спрашиваю я проводника.
– Да, – говорит он.
По нему заметно, что он лукавит. Он знает направление, но не уверен, что та или иная тропа приведёт куда нужно. Ладно. Главное, чтобы довёл.
Часа через два мы уже вымотаны до предела. Особенно я. Я устал ещё вчера.
Вдруг Бурха останавливается.
– Ну вот. – говорит он. – Я знаю эту тропу. Хотя никогда сюда не хожу: слишком близко к самоедам.
Мне становится спокойнее. Мы идём дальше.
– Бурха, – спрашиваю я. – Зачем ты тут поселился?
– Платят, – пожимает плечами проводник.
– А самоеды до твоего жилища не доходят?
– Нет. У них какие-то собственные границы есть.
– А когда мы туда шли…
– Виноват. Сам нарушил, – в самом деле, голос Бурхи звучит виновато. – Срезать хотел. Часа четыре бы выгадали.
Я молчу.
– Мы уже не на их территории.
Я хмыкаю в ответ.
– Правда, – он мнётся, – мы на территории патруля.
Час от часу не легче.
– И давно ты проводником?
– Лет двадцать уже, верно.
– И за двадцать лет?..
Он понимает вопрос.
– Трижды. Ты – четвёртый.
– А сам как выкручивался?
И тут до меня доходит. Как всегда, с запозданием. Человеческий глаз в банке в жилище Бурхи. Бурха, несвязанный, стоит между стражниками во время ритуала.
Сука. Ублюдок. Деньги зарабатываешь, да? Территорию нарушил, да? Продажная тварь.
Нельзя себя выдать. Нужно дойти до заставы.
Но Бурха уже понимает. Он делает рывок вперёд и пытается убежать. Я успеваю поймать его за капюшон. Рывком валю сволоча на снег, бью в лицо. Ломаю нос. По его лицу стекает кровь.
– Куда, сука! – кричу.
Он безуспешно пытается вырваться. Бью его ещё раз, сильнее. Он затихает, хотя остаётся в сознании.
Нагибаюсь к самому его лицу.
– Так вот, – говорю. – Ты доведёшь меня до границы, как ни крути. Попытаешься сбежать, я буду тебя жрать, будь уверен. Провианта у нас нет, а я уже полтора дня не жрамши ничего. Я от тебя буду мясо отрезать и на твоих глазах его хавать, понимаешь, ублюдок?