Господи, дай пас!
Вот чес-слово, забью!
Молнией — по двору,
мимо всей толкотни…
Ясное дело, вру,
ну хоть разок пасни!
Ты ли не знаешь, как
важно услышать вдруг,
чуть скосолапив башмак,
яблочный этот стук?
Рыжему — по ногам,
тощего обведу, —
жирно им, соплякам,
я уже вечность жду!
Мне бы забить хоть раз,
мне бы игру спасти,
Господи, дай пас!
А промахнусь — прости.
* * *
Пятирублёвик луны
величиной с юбилейный рубль
(были такие когда-то,
мы их называли «пиастры») —
впрочем, начнём с начала,
сделаем новый дубль:
пятирублёвик луны
затмил небесные астры.
В этом театре теней
он играет главную роль,
женские и морские
организует приливы,
тянет к себе магнитом
земную влагу и соль
и серебрит в кувшине
ветки цветущей сливы.
Если его приложить ко лбу,
головная боль
вдруг утянется вдаль,
отхлынет в ночные архивы.
* * *
Бог с ней, с любовью, ну с этой, с которой… с той самой,
с голеньким лучником, с болью от сладостных стрел,
но любопытство оставь нам, Создатель упрямый:
топливо жизни не сам ли ты в нём усмотрел?
Разве же мы не разведчики, разве не дети?
Любо нам пытствовать и обрывать лепестки,
хлюпая слогом начальным и петли в сюжете
чутко носами прослеживая, как щенки.
И музыканты играют легко и без фальши,
поезд грохочет и лист шелестит за листом —
лишь до поры, лишь пока любопытно, что дальше.
А без любви, ну без этой… плевать, проживём.
ПЕСЕНКА
Если крюк торчит в потолке,
что должно висеть на крюке?
Колыбель, мой свет, колыбель,
не тебе ли знать, не тебе ль?
Если встал сундук в уголке,
что должно лежать в сундуке?
Башмачки, мон шер, башмачки
и серебряные коньки.
Если гость плывёт по реке,
в челноке плывёт, в туеске,
ты пошарь в прибрежных кустах, —
только так, май френд, только так!
* * *
Грибы несу в подоле,
от них намок живот.
У дедушки в «Спидоле»
политика живёт.
Какой дождливый август
над Кратовом повис!
Сопит незримый Аргус
из глубины кулис.
В башке шальной мотивчик,
в педалях звонкий зуд,
мне куплен первый лифчик,
мне джинсы привезут!
Я цепь сломала, въехав
на велике в кювет.
От венгров и до чехов
вся жизнь — двенадцать лет.
У дедушки в «Спидоле»
какой-то фейерверк,
а папа на гастроли
уехал в тот четверг.
В загранку на гастроли!
Подарков ждёт семья.
У дедушки в «Спидоле»
гремучая змея.
* * *
Снова над Питером солнце в зените,
ветром тугие оборваны нити,
круглое небо отводит с висков
пряди щекочущие
облаков.
Длинная строчка, ленивая девка,
я при Неве твоей — Малая Невка.
Ох, быстроходна старуха Нева,
чайки за ней поспевают едва.
Дует и кружится, блещет и плещет,
день простынёй на верёвке трепещет:
сдёрну прищепки да вслед засвищу…
Завидно? Я и тебя отпущу!
* * *
Мимо Николаевых,
Князевых и Сориных,
Звягиных, Наумиков
и Кольцовых-Цзен —
в гости к папе я иду
тропкою проторенной:
тесно на Ваганькове,
я иду бочком.
На Донском просторнее,
вот пойду я к бабушке —
Майя Кристалинская
улыбнётся мне,
стюардессы, лётчики,
где-то тут и бабушка:
вон она, за Фрумою
Лазаревной Щорс.
И скажу я бабушке:
— Я была у дедушки,
всё там аккуратненько,
только нет цветов.
На плиту гранитную
положила камушек,
так у них положено:
камни да трава.
Бабушка и дедушка,
век вы спали рядышком.
В разных полушариях
как вам спится врозь?
С неба скажет бабушка:
— Ты уроки сделала?
Не теряй-ка времени,
музыкой займись.
* * *
Так всегда: находишь не то, что ищешь,
а вещей не находишь элементарных,
и урчит в углу, ожидая пищи,
бог пропавших серёжек, носков непарных…
Всё найдётся, только не то, что ищешь:
материк бесхозный, полезная плесень —
это, видно, чёртик накуролесил,
поиграл, да не отдал. Прости, дружище!
Вот тебе взамен прошлогодний мячик,
вон и месяц нашёлся, выставил рожки,
а вот это — Манхэттен. О чём ты плачешь?
— Всё об Индии той, золотой серёжке.
ДОРОЖНАЯ ШЕПТАЛКА
Господи Боже,
по небеси
наш самолётик
перенеси:
сначала туда,
потом обратно.
Не урони,
поставь аккуратно.
* * *
О колышущий нас в этих плотных, прозрачных волнах,
Нас, таких разномастных, разнеженных, разноязыких,
Раздвигающих время, за взмахом замедленный взмах,
Малокровных отличников, неучей розоволиких!
Ты нам столько сюда набросал надувной чепухи —
Крокодилов, кругов и матрасов и пёстрых лодчонок,
Что не тянут нас книзу уже никакие грехи
И в обнимку со львом белокурый дрейфует ягнёнок.
Ты в воде растворил левантийскую эту ленцу,
Золотистую в небе рассеял пыльцу ликованья, —
В синеве за буйками пловец улыбнётся пловцу,
Как близнец близнецу в тёплой, полной игрушками ванне.
* * *
Второстепенные английские поэты,
вы руки тянете ко мне из тёмной Леты
и, как детдомовская ребятня:
— Меня, — кричите вы, — меня, меня!
Да я сама тут запасным стою хористом,
да я случайно забрела на эту пристань,
мне снилась воля, мне мерещился покой…
Но шелестят уже страницы под рукой.
Первостепенные английские поэты
давно пристроены и кушают котлеты,
забвенья молчаливая вода
над ними не сомкнётся никогда.
А я переднего уже тяну, как репку,
и кто-то сильный встал за мной и держит крепко,
и вся компания — а стало быть, и я —
за шкирку выхвачена из небытия.
ЗИМНИЙ РЭП С МАРЬ-ФЁДОРОВНОЙ
Марь-Фёдоровна в кухне
гладит рубашки
моего сына,
рассказывает про
своего сына.
Я сижу напротив,
листаю словарь,
перебираю рифмы
на слово «январь».
— Подобрал котёнка,
выбросить жалко
и нельзя оставить:
съёмная коммуналка.
Сказала мол устрою
к сестре на работу,
завезла подальше —
эх, да что там…
Я сижу киваю,
гляжу заторможенно,
в уме себя рифмую
с кем не положено.
Солнце показалось и
спать залегло.
— Такой был мальчик жалостливый!
Ничего, прошло.
* * *
Собака лежит, как сфинкс —
наполовину в гостиной,
наполовину в прихожей.
Собака лежит, как метафора —
наполовину в Европе,
наполовину в Азии.
Служба её не трудна,
загадка её не сложна:
она затрудняет проход,
но будит фантазию.
Собака лежит в дверях,
протянувши лапы вперёд,
она улыбается Балтике,
хвостом виляет Китаю,
в ней чёрт-те сколько намешано
характеров и пород, —
вот вскочит! вот огрызнётся,
собьётся в стаю!
Но столько щенячьей дури
играет в её крови,
что она себя полагает
лучшей собакой на свете
и думает, что достойна
большой и чистой любви,
а за свои метафоры
только мы сами в ответе.
К ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ
Мы вместе пили, мы вместе ели,
Но согласись, мои амур,
Что два поэта в одной постели —
Всё-таки чересчур.
Ну да, случаются исключенья,
Вот хоть Верлен и Рембо,
Но их любовные приключенья
Нам повторить слабо.
А вдруг к священной жертве некстати
Потребует Аполлон —
Как мы поймём в тесноте объятий,
Кого к ней требует он?
Не лучше ль двум разойтись поэтам
По койкам — да на покой,
И по стишку сочинить об этом?
Прочти, как закончишь свой!