«Много ты видел столетних стариков с волосами, – как бы угадав мою мысль, говорит Евгений Александрович, демонстрируя свою густую шевелюру, практически лишенную седины. – Не вылезают! Сейчас вот пробовал причесать их – расческа не берет. Ну а тогда получил обмундирование и поехал на метро домой переодеваться. Дома примерил – все уже подогнано, гимнастерка с зелененькими петличками. Надел форму и поехал к старшему брату в наркомат на Никольскую. Прошел по Красной площади, отдал честь Мавзолею Ленина. А на следующий день было приказано явиться уже на Кисельный. На лестницах и в столовой были красивые парни с маузерами. Действительно хорошее оружие, я чуть не убил из него своего командира. А настоящим военным я себя почувствовал только после парада и после первых боев, когда я ставил мины. Вот только тогда я понял, что я солдат. 7 ноября рано утром нас подняли и, даже не объяснив зачем, повели на Красную площадь. Только в 8 часов выяснилось, что нас строят для участия в параде. Этот парад, по сути, являлся стратегической операцией. Участвовал почти в полном составе весь наш 2-й полк ОМСБОН под командованием майора С.В. Иванова. Я видел Сталина. Моим командиром был генерал Судоплатов. После этого парада я с небольшой группой был заброшен на север от Москвы. Проехали Химки, вижу, направляемся в сторону Солнечногорска и Клина. Вдоль шоссе идут мобилизованные из Средней Азии. С верблюдами и мулами идут. Кто-нибудь об этом слышал? И куда потом они все делись? Особенно верблюды. Правда, рассказывали, будто бы один верблюд всё-таки дошёл до Берлина… Пытались на рога лосей поставить ручные пулеметы. Ну и что получилось? При первом же испытании полетели и рога, и пулемет. У нас в кузове лежал почти могильный крест – назывался “ампуломет”. Это обычная самоварная труба и запаянная стеклянная мина с белым фосфором, которая воспламенялась, ударяясь о броню танка. Все это настолько примитивно с учетом того, что под Москвой по большей части никаких укреплений не было. Пехота лежала в чистом поле на земле против немецких танков. Я смотрю – речушка, на той стороне кустики. И вдруг в утренней дымке эти кустики поехали – оказалось, что это замаскированные немецкие танки, штук пять. Идут на прорыв. А здесь наши солдатики, пытаются хоть как-то вкопаться в мерзлую землю за огородом. Разве так воюют? И мы бы погибли вместе с ними – но нас срочно перебросили в другое место, уже позади немцев, где мы должны были уничтожать танки и минировать подступы к городу, взрывать мосты. В декабре, после начала контрнаступления, потребовалось проводить разминирование, причём как наших, так и немецких мин. Затем нас начали готовить к диверсионной работе в тылу врага. В январе мы уже должны были оказаться в брянских лесах».
Но получилось иначе. Четыре сформированных отряда должны были перейти линию фронта 14 января 1942 года на участке наступления 10-й армии генерал-лейтенанта Филиппа Ивановича Голикова, вклинившейся в расположение немецкой группы армий «Центр». Но 20 января обстановка резко изменилась: немцы бросили на помощь своей блокированной в Сухиничах группировке танковую и пехотную дивизии, возникла опасность мощного контрудара. В этот момент Голиков с согласия Военного совета Западного фронта меняет задачу чекистам-лыжникам и приказывает им внезапными кинжальными ударами (т. н. «лыжная кавалерия») внести панику в ряды наступающего противника.
22 января 1942 года отряд в количестве 27 бойцов ОМСБОН НКВД под командованием старшего лейтенанта Кирилла Захаровича Лазнюка совершает скрытный 30-километровый марш-бросок и под вечер достигает окраины деревни Хлуднево. Вопреки ожиданиям командования, преимущество немцев оказалось подавляющим – на одного чекиста приходилось более двадцати немцев, кроме того, танки и минометы… Как в стихотворении фронтовика Михаила Владимова:
Где линию фронта кромсало,
Навстречу смертельной беде
Верховная Ставка бросала
Дивизию НКВД.
По пояс в стальной круговерти
По горло в болотной воде
Стояла бессонно, бессмертно
Дивизия НКВД.
Враг знал, что такие дерутся
Не требуя смен и замен,
И в плен никогда не сдаются,
Считая предательством плен…
Готова всегда для отпора
Высокой она чистоты
Дзержинская сталь, из которой
Куются мечи и щиты.
Стояла под пулями твердо,
Презрев как будто бы смерть,
Орденоносная, Краснознамённая
Дивизия НКВД.
По пояс в стальной круговерти,
По горло в болотной воде
Стояли бессменно, бессмертно
Дивизии НКВД.
«Нас с Аверкиным направили в разведку, – продолжает свой рассказ Евгений Александрович. – Я очень хорошо ходил на лыжах и вообще был лёгкий и быстрый. А Володя неплохо орудовал финкой. Мы прошли мимо сарая для скота и спустились по склону. Для начала надо было убрать часового у первого дома. “В случае чего, – сказал Аверкин, – открывай огонь”. Я видел, как он снимает этого часового. Тот вроде как задремал на посту, и Володя его уделал финским ножом».
Когда все вышли на исходные позиции, раздался сигнал к атаке. В штабе и в избах, где гитлеровцы расположились на ночлег, раздались разрывы гранат. Удалось подорвать и танки, которые немцы пытались завести.
«Я оказался на самом правом фланге, – рассказывает Евгений Александрович. – Когда из домов начали выскакивать фрицы, я, как и все, открыл по ним огонь. Я всё-таки был охотником и довольно прилично стрелял. От интенсивности огня даже нагрелась ствольная накладка. Я тогда расстрелял большую часть патронов, а у меня их было около двухсот, патронташи висели прямо на груди. Очень мощный огонь был и с той стороны. Стреляли немцы в основном трассирующими пулями. Это зрелище не забыть. Очереди переплетались, была удивительная красота, смертельная. Потом стали рваться мины».
Чекисты были вооружены карабинами – только у заместителя политрука снайпера Лазаря Паперника была снайперская винтовка, и он кричал: «Ребята, давайте мне цели! Цели давайте!» А немцы, по словам Евгения Александровича, «не выставлялись на каждом углу – потому что это была армия». Но из каждого угла стреляли – надо было смотреть, где вспышка, и посылать туда пулю. «Наш отряд 25 человек развернулся в довольно широкую цепь. Мы не могли быть в куче, как изображено на известной картине, – указывает он на стену. – Достаточно одной очереди, и вся эта группа будет уничтожена. Время для меня тогда очень сжалось, и я не могу сейчас до деталей все вспомнить. И вообще, сколько прошло времени – сказать не могу. Помню, как подполз сзади Лазнюк, его лицо было в крови. Он приказал отходить к сараям. Передо мной парень полз, я видел, как трассирующие пули стибанули ему по спине, как он потом зашевелился и взорвал себя гранатой РГД. Должен я был об этом сказать? А в это время там Паперник кричал: “Не делай этого!”».
«Все это происходило на левом фланге, – продолжает Евгений Александрович. – Кто-то сказал, что это Паперник. Относилось ли это к Папернику? Ведь он якобы застрелился из пистолета ТТ. Ну и пошло-поехало – Герой Советского Союза, по социальному положению – рабочий часового завода, по национальности – еврей. Хороший вообще парень был, певец отличный. Немцы нас обходили, заходили с тыла – на снегу были видны черные каски. Позади нас была довольно большая высота, откуда мы пришли и куда предстояло уходить. Но когда он взорвал себя – я понял, что в плен попадать нам было невозможно. Потому что за мной стояла моя семья. Тогда бы им это обязательно припомнили. А что бы со мной немцы сделали? Тогда я поднес наган к виску – и в этот момент из-за сарая буквально вывалились раненый Кругляков (он был ранен разрывом своей же противотанковой гранаты) и с ним совсем уже окровавленный Лазнюк. Кругляков крикнул: “Помоги!” Я спрятал наган, и мы вдвоем стали вытаскивать Лазнюка. По снегу это было очень трудно. Где пробежим немножко, где упадем, ползем… По нам вели огонь очень сильно… Пришлось даже из револьвера отстреливаться – но далеко было, не попал… Наконец мы свалились в овраг, там было какое-то пехотное подразделение, около взвода, которое не рискнуло прийти к нам на помощь… В официальном документе сказано, будто оно нас в нужный момент не поддержало. Нет, это было чистой воды предательство».
Как выяснилось позднее, отряд Лазнюка блокировал в Хлуднево танковый батальон немцев, усиленный минометами и артиллерией. Как рассказывает Евгений Александрович, в момент, когда они выносили раненого командира, в живых из чекистов уже никого не было, все было кончено. Позднее на маскхалате самого Ануфриева насчитали три пробоины, в том числе одну – на капюшоне.
«Лазнюк сразу задал вопрос их командиру, почему не вступили в бой, – рассказывает Евгений Александрович. – Тот начал что-то мямлить в ответ. И тогда я вижу, Лазнюк хватается за пистолет и стреляет ему прямо в живот со словами: “Ты предал меня и моих ребят, они из-за тебя погибли”. Дело было плохо. Велика была вероятность расправы над нами. Я мгновенно оценил обстановку и толкнул Лазнюка с Кругляковым в сани. С лошадьми обращаться я умел. Вот так нам удалось вырваться уже и от своих. Я сдал Лазнюка и Круглякова в медсанбат, а самого меня позвали артиллеристы: “Пойдем, у нас картошка печеная”. Увидели пробоины на маскхалате и говорят: “Долго будешь жить!”»
В 1967 году к юго-востоку от деревни Хлуднево появился памятник – высокая стела, заметная издалека. В нижней ее части, на раскрытой книге из темного мрамора, высечены ЩИТ и МЕЧ – эмблема госбезопасности – и слова: «Здесь похоронены 22 разведчика-лыжника из Отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД СССР, геройски погибшие 23 января 1942 года в боях за деревню Хлуднево. За мужество и отвагу разведчики-лыжники посмертно награждены орденом Ленина, а заместителю комиссара отряда Лазарю Папернику присвоено звание Героя Советского Союза». Ниже сказано, что «памятник сооружен по инициативе и на средства комсомольцев и молодежи Комитета государственной безопасности СССР».