– Смоковница это, иначе инжир, – объяснил гость.
Рядом пристроил жёлто-зелёный плод кисляк.
– Цитрон. Противен, но иногда пользу имеет.
Затем – высохший финик с прилипшим птичьим пером.
Беру из корзины яблоко, втыкаю посреди нарисованного острова: дерево волшебное с золотыми плодами тут. Пальцем обвожу вокруг – заслон великий – забор за семью замками.
– Покажи путь к яблоне.
Я головой трясу: к молодильному дереву ходу нет: ни с тележкой, ни на смотрины, ни просто так.
Был случай: убирал мусор, задумался, приблизился к ограде. От крика колыхнулась земля. Сверху на меня могильным камнем рухнула Алконост-птица – когтями драла, крыльями забивала. Закричал тогда от боли и страха, погибель близкую почуял. По крику признала меня Алконост-птица, заклекотала, швырнула прочь.
Еле выжил, покалеченный. Дополз до колодца, из последних сил откинул тяжелую крышку, вытащил берестяную лохань. Мёртвая вода излечила, не успел кровушкой истечь.
Тут я рубаху задрал, повернулся – глядите: полспины будто медведем поломано. На голове шрамы и редкий волос тоже оттуда.
– Озорница эта птица! – Присвистнул Ёршик.
Тут я вспомнил. Как валяла меня Алконост под волшебным деревом, после выпал из дыры в рубахе мятый яблочный ломтик. Я его укромно припрятал, да забыл.
Кидаюсь в угол, отгребаю песок, царапаю ногтями камень. Тот не сразу, но поддался. Из ниши достаю кусочек яблока, с мизинец, прозрачный, как янтарь, с семечкой – ясной звёздочкой. Пахнуло свежим ароматом, будто только сорвано.
К гостям оборачиваюсь, держу кусочек на вытянутой ладони. От него руке тепло, солнечный лучик.
Тень посмотрел на яблоко, на меня; принюхался.
– Человек, – говорит, – съешь-ка его.
Съесть? Вот немыслимое кощунство! Ни за что!
– Съешь, говорю. Яблоко чудодейственное, сплошь эликсир. За такой кусочек полцарства предлагают.
Запретный плод. Нельзя! Я даже глаза прикрыл от приказного взгляда.
– Жуй! – такому голосу сопротивляться немыслимо.
– Яблоко на ужин – и знахарь не нужен. – Вторит Ёршик.
Мысль бьется: «А ну как прознают девы-птицы?», но кто слушает ту голову! Пальцы сами собой кусок в рот положили, зубы жевать принялись. Я сглотнул, прислушался и глаз открыл.
Тень и Ёршик смотрят, головы склонили на бок.
– Ваш вердикт, знахарь?
– Человек стал строен и ладно скроен.
– Щёки зарумянились.
– У молодца кудри вьются у лица.
– Взгляд просветлел.
– Жить будет. – С сожалением подытожил Ёршик.
Я за голову схватился: шрамы исчезли, а волос прибавился. Спину ощупал – рубцов словно и не было.
Не мешкая, до земли поклонился:
– Благодарность вам век по веку.
– Человек, – Тень зубы обнажил в улыбке. Ух, таким зубам любой орех мягок. – К тебе голос вернулся.
И вправду, говорю! Вот так яблоко – чудо-чудесное!
– Баян имя мне! Баян!
Эх, даже в присадку по комнате прошёлся! Тень улыбается, а жёлтый Ёршик хохочет меня громче, в лапки бьёт.
Когда восторги утихли, стали дальше думу думать.
– Ну-ка, укажи излюбленные места дев. – Тень подаёт зелёные ягоды. – Это оливки, – объяснил попутно. – Где стражницы спят по ночам?
Ночь. Не бывает в саду ночи, светло круглый год. Спят девы-птицы редко, по-очереди, а волшебную яблоню с каждой стороны доглядывают. Отмечаю оливками жердочки стражниц. У яслей бдит Гамаюн, на высоком дубе – Сирин, у берега – Статим, та, что моря колеблет и крылом машет; подле самой яблони… Где ещё ягоды?
– Ты снова?
– Голодное брюхо к свершениям глухо! – Ёршик фыркнул, заглотил оливку и запустил острые зубки в грушу, больше его самого.
Где же моё гостеприимство? Скорей наливаю в миску молочной реки, достаю кусок бережного киселя. Угощайтесь, гости незваные, дорогие. Вот и мешочек: в нём – хлебные зёрна.
Ёршик на зёрна скривил мордочку. Оторвался от груши, сунул палец в молоко. Фыркнул, облизнулся и нырнул в миску. Лёг на дно, пускает пузыри.
Велик-гость на угощения поглядел да достал из-за пазухи чистые тряпицы. Разворачивает и мне протягивает.
Райские птицы! Благоухание чудное! Сокровище великое!
Развернул, а там розовые куски мяса с прожилками, аж светятся. В другой – половина каравая. От ноздреватого духа у меня и ноги подкосились. Я уж не помню о таких чудесах. Руки сами собой потянулись, повисла на подбородке ниточка слюны.
– По нраву?
Зачем спрашивает? Я ж на месте умираю от наслаждения – хлеб! Земной хлеб – слаще райских кущ и прозрачных медов. Стою, нос в каравае, нюхаю-не нанюхаюсь. Жирной землёй пахнет, прохладным ветром, мозолистыми руками, дымным очагом, мамой.
Велик-гость посмеивается:
– Значит, по вкусу придется и напиток.
Извлёк из-за пазухи кувшин формы удивительной – узкое горло, острое дно, на боку узоры нарисованы.
Ёршик в молоке забулькал.
– Дар подземного бога Харона. – Тень кувшин подал. – Тебе хватит и глотка.
Ох, и вкусный тот глоток!
…качается стена… Небо в окне меняет тона, облако отрастило вдруг штаны, улыбается нахально и едко…
У лица мельтешит жёлтое пятно. Отмахиваюсь – не мешай! Хорошо мне – малые пташки поют. А пятно не исчезло, наоборот, по носу щёлкнуло.
– Был Баян, стал болван.
– Баян! Эй! Эвон тебя как с единого глотка развезло!
– Вино колдунов не для слабаков.
Дальше помню плохо.
Сквозь мутное болото пробивается гостей беседа.
– А что, если…
– Нет!
– Моя идея – панацея!
– Не буду обмазываться птичьим дерьмом!
– Во-первых, это гуано, а во-вторых…
– Предложи ещё раз – отведаешь полной ложкой, с добавкой!
Ик! Ик! Ик! Это моё нутро предательское. Сунули под нос миску с молоком. Выпил, подавился жёлтой шерстью. Икота перешла на Федота, с Федота на Якова, с Якова…
– Что с ним?
– Ворожит помаленьку.
Лежу. Отчего пол качается? Сквозь дремоту слышу:
– Клади фрукты! Где должен быть командир? Впереди, на лихом коне!
– Увы, нет коня, а у тебя – ума.
– Не умею я обращаться в змею! Соблазнять дев не буду! Нам яблоко украсть надобно, а не познать сущее.
– В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок.
Жаль, сады сторожат и клюют без промаха в лоб.
Эх, красиво! Под гусли бы такое спеть.
– Ты всерьез предлагаешь подкинуть девам плод с надписью «Прекраснейшей»? И пока они дерутся, стащить яблоко? Думаю, птицы грамоту не разумеют!
– Подстрелить стрелой калёной с нитью привязанной? За нить подтянуть? Это, конечно, дело. Только Кощей не обрадуется дырявому яблоку. Если оно на серебряном блюде кривду покажет?
Тут я проснулся. Захотелось пить. Нетвердо поднимаюсь на ноги, вижу кувшин. О, ещё бы глоток дивного вина!
И валюсь назад от резкого крика. Кувшин выпал, стукнулся о пол и разлил винную дорожку.
В окне Гамаюн-птица распахнула уста сахарные – завопить в другорядь. Но принюхалась. Вытянула шею. Раздула тонкие ноздри, учуяла аромат пролитого вина. Звякнули золотые украшения в густых волосах, бряцнули усереги на висках.
Взмахнула крылами и молвила дивным голосом:
– Дай!
Девам-птицам перечить нельзя. Склоняюсь:
– Приветствую, светлая! Ик!
– Дай! Дай!
Падаю ниц. Стены со мной качнулись.
– Да, светлая! Окроплю в яслях белоярово пшено!
– Дай! Дай! Дай!
– Уже бегу!
Гамаюн-птица оттолкнулась от стены, отлетела от окна. С криком: «Дай! Дай!» захлопала крыльями. За ней потянулась стайка Жар-птиц: эти завсегда там, где жарко.
Тень отлип от стены, почти невидимый серый на сером. Внимательно взглянул:
– Домой хочешь?
Хочу. Теперь, когда память возвратилась, нет желания сильнее.Не буду в саду жить, удавлюсь на осине. Или проберусь к яблоне, пусть меня Алконост-птица раздерёт клочки. Но и тогда тоска не пройдёт по родимой стороне.
– Есть план. Ты с нами?
Да я готов райский сад по листику разобрать за возможность воротиться. К матери, к отцу.
– Ты, Баян, для крылатых дев не жалей: чтоб пшено вином напиталось: райским птицам греческое угощение, что роса. Слушай внимательно: сделаем так…
Ершинингельд Георг Теодор Рембрандт да Винчи, Житель Лучшего Мира
Тень объяснил смертному задачу: напоить птиц-кур, а когда захмелеют, закурлыкают или спать повалятся, подать сигнал.
Понял ли? Человек, как яблочный кусок сглотнул, так не перестаёт улыбаться. Мурлычет себе, радуется, будто эндорфинов наелся.
– Надо чтоб сигнал в башне услышали. – Хм, человек не настолько туп, как кажется. – Если громко шумну, потревожу дев-птиц.
Сую ему обломок дудки. Эх, хороший был прибор, сам настраивал ультразвук на мозговые волны земной нечисти. Столько клыкастых громил от того сгинуло!
Тень почесал ручищей затылок – помнит катакомбы! После той встречи свисток уж никому не повредит: звук в иной терции и в четверть силы. Даже такие гениальные творения не выдерживают удар камнем.
Условились: один свист – опасно, два – приготовиться, три – путь открыт.
Ничего сложного, но проверить должно. Спрашиваю:
– Счёт разумеешь? До трёх сосчитать сумеешь?
Человек и дунул в свисток. Три раза, с малым перерывом. Тень зарычал. С усилием клыки втянул, искры в глазах укротил. Дудку Баяну в рукав сунул.
– Не надо сейчас. – Ласково так, через стиснутые зубы. – После, когда время придёт.
Человек повторил: рта не открывать, вино подливать, дев-птиц от яблони отвлекать.
– А если не отвлекутся?
– На гуслях сыграй!
– На гуслях? – заморгал человек, подтянул деревяшку со струнами.
Вот недотёпа! Пой, танцуй, колесом ходи, если надо. Судя по тому, как накинулись на меня эти химеры, птицы умом обижены, а в еде и питье несдержанны.
Тени же хватит двух минут к яблоне подскочить, плод сорвать и обратно метнуться.
– Главное, ничего не бойся. – Очень уж Тень заботливо с человеком возится. На дело пора – птичьи крики за окном настойчивы.