нники.
Хм, весело у них, в куче-то, но мне пора. Нет-нет, не провожайте, сама как-нибудь.
Нырнула в пятый от статуи проход в земляной стене и чуть не упала. Сразу под ногами неровные ступени крутым обрывом вниз. Темно-то как.
Полудницы видят без света лучше смертных, но уже пятая ступень теряется во мраке. Нет ни факела, ни свечки. Достаю из поясного мешочка огонь-траву, неопалимую купину. Дунула – загорелось тихое голубоватое пламя.
Прислушалась: вдалеке отголосок. Ступаю по узким земляным выступам, а они узкие – лишь малой птичке вольготно сидеть.
Белёсые корни за уши цепляются, под ногами крысы шныряют. Жарко. Душно.
Конца и края спуску нет. Сколь глубока подземная вотчина? По ощущениям никак не меньше пяти вёрст: с кореньями, запретными кладами, тайными могилами.
Вот наконец впереди неяркий свет.
Вхожу в широкую земляную пещеру.
В ней клети из цельных стволов. За решётками в темноте воют, шипят и скребут.
Мелкий злыдёнок пищал, но много не подёргаешься прижатым к стене.
– Веди к последнему узнику!
Он посмотрел мне в глаза и решил стать послушним.
В тайном кармане в рукаве припрятан сонный порошок. Дунула в рыло, злыдёнок чихнул да осел на земляной пол. Ничего, сладко поспит до заката.
Тут я сама следом рухнула. Сила колдовская на исходе, вытекает тоненькой струйкой! Как не вовремя!
Руки стали тяжелы, голову будто грызут изнутри шишиги.
Мы, полудницы, волей крепки, солнцем, свежим ветром, полем полуденным. Под землёй же вотчина мрачного бога Вия – повелителя мира Духов.
Но дело превыше всего.
Сжала зубы до хруста и поползла на коленях до узкого лаза, обитого железом.
Это камера для особых пленников, так сказал Цыплёнок.
Скрипучий засов отворила разрыв-трава.
Прислушалась: из лаза шорох и хрип.
– Эй, оборотень! Ты там? – шиплю в вонючую тьму. – Сдох уже?
Из всех клетей взвыли, заскулили. Из камеры лишь вонь и хрипы.
Пришлось ползти. Ноги с трудом волочу. Мокрицы извиваются под ладонями.
Внутри пещера: не мала, не велика – с подземного зверя Индрика.
«Ну же, Грёза! Дело без конца – что кобыла без хвоста! – уговариваю себя. Подползаю к хрипящей куче. – Хватай оборотня, да выбирайтесь!».
Склоняюсь над вонючей кучей.
В тусклом свете огонь-травы видна безглазая беззубая пасть, остатки волчьей шерсти. Обглоданный язык свешивается. Кожа клочьями, из дыры серая кость торчит.
Федот, да не тот. Оборотень, да не Тень.
Вурдалак почуял мой запах ввалившимся носом: ногами засучил, захрипел – полезли из глотки жирные черви. Торчит из живота кол, когтями деревяшку почти в труху стер. Не сдохнет. Выживет.
А я, похоже, нет.
Подняться не могу. Волосы слабо подёргались да повисли обрубками.
Закрываю глаза и падаю на пол.
*****
– Много спать – дела не знать! – От крика вскинулась резко, дёрнулась и ударилась о стену затылком.
– Кто здесь? – и шипеть сил не осталось.
Кругом всё та же подземная темнота и вонь гниющего вурдалака.
Откуда вдруг голос Цыплёнка? Чудится вроде: «В мешке ищи!»
У меня припрятана веточка ивы – первое средство для исцеления полудниц. Но верёвка ослабевшим пальцам не поддаётся.
Чую, в ладонь тычется круглое, тёплое. Вынимаю, а это яблоко. Да не простое: в душной черноте светится. От него побежала по руке блестящая струйка. А с ней и колдовская сила будто знойным солнышком напиталась. Волосы очнулись, поласкались, в косу улеглись.
Чудо: встаю на ноги.
Так, тихонько, по стеночке мимо сопящего злыдёнка, мимо многочисленных дверей, в душной темноте по узким ступеням вверх и выползла в горницу с лестницей.
А как вылезла, так и села за статуей. Отдышаться бы.
– Тупой ты уродец! Не вру! Чтоб мне грызть гнилые кости! – Пищит невидимый мне злыдень.
Статуя, за которой я притулилась, изображает демона в объятиях мускулистого мужика. Оба, видать, в бане, нагишом. Лохани только не видать.
С одной стороны статуи торчит кончик хвоста, с другой – толстенькие ляжки другого злыдня.
Кто-то из них шепчет:
– Эта собака протявкала «Отслужил сто пятьдесят лет, хватит!».
Хм, мускулистый каменный мужик очень напоминает оборотня Тень: и стать, и длинный волос.
– Так и сказал? – охнул голос ещё противнее первого.
Я обратилась в слух. Невидимая за белокаменными голышами, различила даже шмыгание носом.
– Владыка ему в спину: «Не уйдешь!»
– А блохастый что?
– Оскалился и когти выпустил.
За статуей снова охнуло. Кисточка на хвосте встопорщилась.
– Помнишь? Сорокопут, уж насколько могущественный был колдун, но Владыка пальцами щёлкнул – только веником смести, что от волхва осталось.
– Нам повезло, что обрушилась лишь стена.
Я тем временем пристроилась между каменных мускулистых ног, рявкнула строго:
– Оборотня куда дели?
– В покоях он. Ась? Кто здесь?
Быстро, пока кисточка с ляшками не очухались, прошмыгнула мимо копошащихся в развалинах злыдней, нырнула в ажурные деревянные двери.
Змей-Горыныч сказал, что Филотанус с Кощеем уедет.
Надеюсь, мне повезёт.
Повезло. Демона нет.
Богаты и торжественны его покои. Только с чёрным цветом перебор да крючья с потолка и шипастые орудия для пыток не гармонируют с изящными безделушками и картинами.
С широких полатей рука свешивается.
– Эй, Тень! Я его ищу, а он отдыхает! Идём!
Откидываю шкуру и понимаю, что оборотень никуда не пойдёт.
Большого ума не надо, чтобы понять – его сущность, что вместо души у нечисти, улетела. На груди дыра, два кулака влезет. Кругом валяются смятые кружевные платки с кровью и следами магического лечебного порошка.
Поздно знахарствовать – оборотень практически четырьмя лапами в Нави, тамошних коз гоняет. Не дышит, не разумеет, на удары не реагирует.
Лежит бессмысленной грудой, ручищи раскинул.
Как вытащить эдакого медведя? Жизни в нём не больше, чем в деревянном идоле человеческого капища.
Но вывести надобно. Дело без конца, что кобыла без хвоста.
Из-за покореженной двери послышался цокот и громкий шёпот:
– Здесь он! В покои заскочил!
Хм, не меня ли ловят?
На полу брошен черный с серебряной нитью плащ. То, что надо! Капюшон на голову, сама – в кресло, нога на ногу.
Главное – не дать злыдням очухаться:
– Эй, вы, слуги! Унесите обог'отня пг'очь! – подражаю демоническому говору за спинкой кресла. – Выбг'осите в канаву.
Слышу: переминаются, шушукаются.
– Э-э-э, Владыка, а вы не ушли к Кощею? – пискнул какой-то самоубийца.
Как они смеют приказа ослушаться!
– Сбг'од! Отг'ебье! – От удара подлокотник затрещал. – Г'аспустились, лодыг'и! В избе г'азг'уха! А ну, навести пог'ядок! Стены вылизать! Заг'ою! В яме сгною!
За креслом охнули, засуетились. Через миг тишина – ни злыдней, ни оборотня. Хорошо, однако, иметь вышколенную прислугу.
Выбраться из подземной избы не составило труда. Слуги носятся, как под хвост ужаленные. Одни тащат наспех сколоченные лестницы, другие – вёдра с водой и тряпки. Особо старательные облизывают стену у покоев. Никто не хочет на своей шкуре почувствовать гнев Владыки. Мне то на руку.
На поляне уже подпрыгивает молодой волк-оборотень Лучик.
Подсаживаю ему на спину бесчувственного оборотня. А тот падает. Пришлось за спину обнять. Да у него жар, дышит раз через пять. Эх, испачкается платье, возьму сверх платы отрез ткани!
Со стороны избы донесся вой, крики. Обиженный голос визжит:
– Догнать! Вернуть!
Ругательные слова присовокупил.
Очухались, рогатые.
Выскочила из подземных ворот оборотень Полночь, следом вся стая.И на каждом звере верхом по злыдню.
– Не уйдут!
Лучик рванул в галоп, не успела я серые бока пришпорить.
Прямиком через буйный лес, мимо мшистых стволов, через ямы-коряги-ухабы, сквозь колючий шиповник. Только и успеваю от нависших ветвей уворачиваться да держать безвольного оборотня. Тот болтается пустышкой, деревянным идолом, лишь стонет изредка да отросшие волосы цепляются за когтистые сучья кустарников.
Бежит Лучик, на ущербную лапу припадает. Язык болтается. Ноша тяжела, а стая не отстаёт. Видать, тоже ведомы оборотные тайные тропы.
– Погоня близко. Доставай скорее гребень. Станут злыденьы наезжать да ловчую сеть метать – брось гребень позади.
В скором времени слышится свист и вой.
– Живьем брать! – Обмотала ближний куст ловчая сеть.
Изловчилась, кинула гребень – и в эту же минуту стеной поднялась густая чаща: ни пешему не пройти, ни конному не проехать, дикому зверю не прорыснуть, птице не пролететь.
злыденьы зубами скрипят:
– Все равно догоним, только вот топор-самосек привезём.
Бежит Лучик, спотыкается. Язык по ветру болтается.
В скором времени слышится рёв и визг.
– Достань, Грёза, чешуйку, – говорит. – Как погоня настигнет, и огненные стрелы полетят, брось позади.
– Не уйдёте! – Посыпались дождем огненные стрелы.
Платье на мне в двух местах загорелось. Волосы к голове прижались. Я огонь взглядом остудила, изловчилась, кинула чешуйку – и до облаков поднялась каменная гора позади.
Злыдни зубами скрипят:
– Все равно догоним, только вот кирку-камнеломку привезём.
Бежит Лучик, на все лапы спотыкается. Язык по земле волочится.
В скором времени слышится шум и крик.
– Достань, Грёза, ленту, – хрипит Лучик. – Как только…
– Знаю! – Пора вмешаться. – Ну-ка, тпру, конь буланый. А то придётся двух оборотней спасать!
Лучик и рухнул. В кувырке изловчилась, кинула ленту – встала широкая река позади.
На том берегу злыдни зубами скрипят:
– Всё равно догоним, молите Владыку о пощаде, только это не поможет.
Пришпорили злыдни оборотней вплавь. Моргнула – они уже посреди реки.
Что ж думают, мы, полудницы, еловыми шишками расчесываемся, болотной водой умываемся? Достаю сушеную травку, говорю нужное слово и кидаю в воду.