мая, забредали в неизведанные, темные для меня углы города. Став родителями, мы мало повзрослели. И вот однажды, дойдя до тупика Коломенской набережной и желая поскорее вернуться домой, мы прокладываем путь по гипотетическим гугл-тропкам, и минут через десять я вижу нас в сумерках на крутом склоне: я тащу безмятежно доверившегося нам грудничка, муж взволакивает коляску, за нами колючие кусты, перед нами единственная в железной ограде калитка, а выше за ней – корявые корни, и бетонные торцы нежилых будок, и заброшенный стадион, и крысиный проход к ломаным трибунам, и я молюсь, чтоб только не собаки, и прошу Николая Угодника не карать малыша за глупость его родителей, и заклинаю мужа, если вернемся, не рассказывать это моей маме – и вот после идиллии скрывшейся в ночи набережной мы вышли на шум, и газ, и Каширское шоссе, и шиномонтаж, и продутые остановки, и муж хмыкает: «Подальше от машин, говорили они. Ага, побольше воздуха», и я так рада, что мы живы и невредимы, и благодарю Николая Угодника, и только в глубине души, которую не хочу открывать ни ему, ни маме, чувствую радость и благодарность совсем безумную за это удивительное приключение и детскую нетронутую уверенность, что, как бы глупо я ни вела себя, все будет хорошо.
Потому что отец – это уверенность.
Мать – голубиная тревога, отец – белые крылья.
Потому что за отцом хоть на край света не от любви к нему, а от разделенной с ним любви к познанию.
Потому что, когда я поделюсь с ним сокровенной мечтой о ребенке, которого отец понесет на плечах, муж скажет с неотразимой, как всегда, рассудительностью: да ты ведь и сама так можешь.
И, нет, это не то, что я хочу услышать от мужа.
Но, да, да, это то, чего мне всегда не хватало услышать от отца.
23 февраля 2018
Коридор времени, заставленный детской коляской
Вдруг приходит понимание, что без мужа мне подарок для мужа не купить, потому что лимит на книгу лучший подарок я исчерпала на зимних праздниках и уже дважды, как бабушка Бонифацию, презентовала дорогущий свитер: один он истерзал липучкой с бэушной куртки для сноуборда, а второй жалеет носить. Нагуглив статью, рекомендующую сорок два крутых прибамбаса в подарок мужчине, я обнаружила, что все по списку, кроме разве что тамагочи, да и его в каком-то смысле тоже, он обеспечил себе сам. Наконец подруга подсказала вариант, за которым я уже предвкушала, как отправлюсь на старую станцию метро, как раз такую, где нет въезда для колясок, и ломанусь через КПП, куда за мной придет продавец из шоу-рума, спрятанного на задворках НИИ дальней радиосвязи. Шоу-рум окажется волшебным магазинчиком, где с ребенком на руках много чудесного можно было бы повалить и разбить. Но не случилось, потому что вовремя подала мужу идею погулять в Сокольниках, а заодно заглянуть и в шоу-рум, и еще в одну лавочку… В общем, когда я появилась из последнего ТЦ, в парке уже зажигали вечерние огни, а муж впервые меня поругал. «У тебя совесть есть? – спросил он тоном, какой я помню у моей мамы в минуты отчаянной тревоги и не подозревала у мужа. – Ты там сорок минут торчишь, а он все это время плакал!»
Вдруг приходит понимание, что сейчас не время объяснять мужу, почему в косметическом магазине время сыплется, как образцы на прилавок, а «двойки» нет, потому что она самого нейтрального тона и разбирают, а пудры каждую придется распаковать, чтобы выяснить оттенок, и какой это пробник, в таком свете не определить.
Приходит спасительное понимание, что время в косметической лавочке течет, как в дневном сне мужа, который не смею прерывать, зато соображаю припомнить: могли ведь пораньше выйти, вздыхаю, и тогда бы ребенок не оказался в темном парке аккурат в пору ежевечернего сна и не плакал бы без пристанища. Муж смягчается, ну нет, время еще детское, но что же делать?
Вдруг прямо-таки осеняет, что надо бежать, и не к мамскому кафе, которое когда-то нагуглила и докуда петлять по тропкам, а потом ждать хоть креслица с подлокотниками, и очередь в пеленальный, а вот сюда, в крытый бар, кабак при самом входе в парк, куда я вбегаю, как в кульминационную сцену, обещая всем до галерки: «Щас он перестанет кричать!» В кабаке свободный диван, приличный чай, скидки на три коктейля подряд и могут не класть халапеньо в мексиканский бургер. Вечер спасен, королева спасена, искрят подвесками вечерние трамваи, не рассчитанные на то, что через их узкие двери и высокие ступени поволокут коляску два примирившихся родителя.
«Бедная! – скажет муж с плохо скрытой усмешкой. – Ты росла в районе без трамваев, ты и не знаешь, как с ними обращаться».
Ничего, помалкиваю я с хорошо припудренным лукавством, зато я отлично умею обращаться с мужниным выходным. А в будни что – в будни пусть передохнет от нас, тем более что в понедельник нам точно надо остаться дома одним: из волшебного шоу-рума при НИИДАР доставят подарок, который припрячу до апрельского дня рождения.
25 марта 2018
В точке пересечения параллельных
Познакомила друг с другом людей, десять лет проработавших на ММКФ – один напоказ, другой невидимо: писатель и журналист Игорь Савельев – в официальной газете кинофестиваля, а мой муж – в службе технической поддержки. Работали, не пересекаясь: Игорь сказал, что журналисты заступают на пост ночами и тогда-то у них выходят из строя заговоренные принтеры, а инженеры прокладывают электрические каналы для информ– и кинопотоков с утра. Знаменательно тут не то даже, что все эти годы муж, как и я, работал в «Октябре» – только я в одноименном литературном журнале, а он в кинотеатре, – и не то еще, что он много лет собирал свои бейджи с фестиваля, как я – с форумов молодых писателей. И не то, что человека, познакомившего нас, я к тому времени тоже знала лет десять. Знаменательно то, как вдруг проступают связи, прорисовываются пути и проникаются друг к другу люди.
Сегодня побродила в окрестностях готовящегося фестиваля. В Союзе журналистов Москвы меня за годовой взнос научили различать, какой из близнецов родился первым. А в грузинском кафе на Арбате я вспомнила, что чокаюсь лимонадом с людьми, научившими меня пить темное пиво. Дело было так давно, что не верится, правда ли это мы с Алисой Ганиевой распевали русский поп на морском причале Нью-Йорка в виду высоток и Игоря, не знающего, куда от смущения за нас глаза девать. Игорь приехал из Уфы на 40-й кинофест, и для меня на Арбате проступил привкус Нью-Йорка. Точнее, литераторской юности, когда нам было всем вместе так весело, что почти не чувствовалось, как не хватало этого позднего теплого вечера, когда я кормлю малыша из наспех вскрытой банки пюре в виду кинотеатра с родным именем, искусственной сакуры, икнувшего спросонок дождя и мужчины, которого могла ведь узнать на десять лет раньше, но тогда как многому для него я не успела бы научиться.
18 апреля 2018
Счастливый еж
Спасибо Анастасии Осиповой за фотосессию ко дню рождения: фотографии пришли в подарок, как и день съемки, облетающий шуршащими листьями, некоторые из которых, как в анекдоте, были с кирпич и даже два, – как и тот факт, что Настя – моя бывшая студентка с журфака, выучившаяся теперь еще и в Питере на режиссера театра кукол и рассказавшая много колоритного про историю своей постановки на нефтяных северах и заключившая рассказ словами, которые мне запали в душу: не каждый ведь, сказала, согласится всю жизнь играть ежа, да еще и за ширмой.
Сама Настя сейчас тоже временно отошла от дипломного Питера и кукольной практики и работает фотографом – среди ее работ на странице ВКонтакте и спектакли, и свадьбы, и выписки из роддома, и даже один великолепный экземпляр боксера, к которому в процессе съемки то и дело подходил охранник супермаркета и просил не обнажать в публичном месте торс.
Спору нет, фотограф – профессия более понятная, чем еж за ширмой, а таким ежом чувствует себя сегодня не только кукольник, но и редактор, и критик, а тем более редактор и критик в отпуске по уходу за ребенком. И все же – еж за ширмой… Кто счастливее и полнее отдается своей роли, чем он, и кому, кроме него, там, за ширмой, вдосталь поводов заниматься любимыми наконец делами: бродить, слушать, думать, записывать выводы и бесконечно предаваться саморазвитию за счет маленького ежонка, который только недавно научился разворачиваться из шара во всю длину теплого пуза?
Еж за ширмой занят самовоспитанием, главной целью коего он назначил умение каждый день выбирать то, что он любит больше всего, и делать это в первую очередь, не идя на уступки лени, рутине, долгу и страху перед будущим.
Счастливая осень, так начиналась самая счастливая осень в жизни Джулии Ламберт – крутится у меня в голове фраза из экранизации театрального романа Сомерсета Моэма, – и крутится уже третий год.
И первый год это было счастье от безрассудства. «Вот сейчас наконец все и навсегда сбудется», – думала я с начала того октября, когда был задуман мой теперь неизменный партнер по фотосессиям, и ходила с ощущением прибывающей, к горлу подкатывающей и бьющей из меня в мир полноты жизни, пахнущей тяжелыми, тыквенно-желтыми и толстокорыми листьями.
А второй год это было счастье от безумия: когда оказалось, что я сопутствую разом первым и последним шагам в жизни двух моих самых кровных, и потом, пересматривая фотографии той осени открытий, когда будто и сама заново училась гулять, есть, хватать, разглядывать, улыбаться, а также терять надежду, пропускать сытные домашние радости и отпускать чувство тела, я с холодным недоумением и горячим стеснением сердца удивлялась, до какой неадекватно высокой степени могла быть тогда счастлива.
И вот наступила и идет полным ходом, шурша, моя третья самая счастливая осень, такая легкая и размеренная по сравнению с прошлой, что даже тревога в ней – как будто перенапряжение безмятежности, которой в фильме «Лето» Науменко дружески попрекает Цоя, страстно озабоченного качеством записи альбома и не догоняющего, что сама по себе возможность целиком, без помех, отдаться такой тонкой и высшей заботе – невероятный подарок и счастье.