И только от нее я слышала, как сорвавшегося с места малыша сравнили со сперматозоидом.
При жизни они с мамой не успели пообщаться. В единственный день, связавший их – на крещении Самсона, – свекрови стало душно в нашей маленькой церкви, и она вышла подышать в неизвестном направлении. А потом маме стало и вовсе не до новых контактов.
Но теперь, приглядевшись к этой единственной в нашем распоряжении бабушке, высмеивающей меня за теплолюбивость, а заодно и сына, которого растила при распахнутых окнах, но он все равно, вот видите, вырос нежным, ну прямо как его отец, о котором однажды мне вдруг удалось с ней поговорить, так что я теперь знаю о нем, кажется, больше, чем мой муж, который, сказывают, не интересовался, – приглядевшись и попривыкнув, я думаю, что они бы с моей мамой нашли общий язык.
В них обеих есть то, что не позволяет им быть пугалом старшей женщины из мифов и анекдотов.
Живой интерес не пойму даже к чему, а может, и ни к чему в особенности. Простая пытливость ума, которую я, общаясь с малышом, научилась ценить выше изощренной интеллектуальности.
Потому что это ум, которому еще столько предстоит узнать и никогда не поздно почитать детские рассказы о металлах.
20 марта 2019
Ритуал эпохи без прогулок
Уже неделю болеем дома – второй раз в жизни, первый выпал на новогодние праздники, – и с пользой: мне наконец удалось превратить в ритуал одну из самых для малыша неприятных процедур. Носочисточка, как я ее кличу ласково, шуруя по пеленальнику за пластиковой сумочкой со всем необходимым – только что подумала: а почему не нососуечка? ну хорошо хоть не соплесос, – или аспиратор, гибкая трубочка с наконечником для носика ребенка, интенсивно вертящегося вместе с орущим ртом, и кончиком противоположным, крепко зажатым между мамиными зубами, пока руки ее надежно фиксируют вершинную часть растущей индивидуальности, удерживая ее в междуречье мягких трикотажных бедер, потому что мама на индивидуальность забралась верхом, изолировав задом бунтующие конечности, держать еще и которые у мамы тупо не хватает рук.
Нет, орать и сопротивляться он меньше не стал. И, будем реалистами, не начал наконец получать удовольствие от чистого носика, тем более что мама тоже человек и в таких условиях не то что рук – сил душевных ее не хватает довести дело до конца.
Однако в напряженном драматизме сцены появилась пауза. Дыхание. Осмысленный диалог.
«Смотри, смотри, какая козИчка!» – Я потрясаю скомканной салфеткой, на которую только что выдула из трубочки кисельную кляксу, подкрашенную протарголом, каплями от насморка, в пугающую коричневу. И Самс, на миг переведя дыхание от сердитых, без слез, рыданий, отвечает с неподражаемым своим драматическим изумлением в голосе: «Бье-э-э-э?!»
Муж сказал, что это неправильно, ведь козы мемекают, а «бэ-э» говорят бараны. Но я теперь даже боюсь переучить его, потому что наслаждаюсь его придыхательным «б», и нежно блеющим «э», и мигом понимания между нами, схватившимися не на шутку.
К тому же Самс ведь выучил еще одно неправильное слово. «Козички, гоу!» – кричу я, выпуская на миг аспиратор, но не слезая с ребенка, и театрально указую перстом на дверь. Самс улыбается и повторяет: гоу! Я спохватилась было переучить его на русское «вон!» – но с ним не то, Шишков, прости.
Гонять козичек – ритуал пополнил домашнюю фразеологию. Дошло до того, что Самс стал откликаться: «Бье-э-э-э!» – на слово «сопли», брошенное в моих вечерних отчетах вернувшемуся с работы мужу.
Ритуал – одно из главных методических слов, которые молодая мать узнает из пособий на сайтах. Ритуалом ребенка требуется обеспечить, как молоком. Как золотом Мидаса, под руками матери ритуалом должно становиться все: еда, сон, прогулки, переодевания, купания. Ребенка должно зациклить. Запаять в режим. Закрутить в колесе.
Помню, какое облегчение я испытала, услышав на онлайн-курсе психолога Карины Рихтер, что режим – это не расписание, а ритм. Вдох и выдох. Напряжение – расслабление. Вместе – врозь. Чтение – вольно, скачи.
У меня и с этим некрепко. То зависну в смартфоне, так что ребенок быстро выучивает ключевое мамино слово «щас», которое еще мою маму смешило и злило, и вдруг больно кусает в руку, чтобы я наконец подняла на него круглые от возмущения глаза. То, наоборот, рвусь конструировать, тащу краски, набираю книг и принимаюсь за сказку особенно сладким голосом – и тут же громко негодую, что ему прямо сейчас ну не надо, и без меня хорошо, да и вот же машинка, недавно подросшая в слогах и ставшая из маленькой юркой «зьз-з-зи» – быстроходной «зьз-зикой».
Но с режимом трудно особенно. С юности я знала себя как человека надежного, исполнительного и четкого и даже поставила в свое время эксперимент по раскачке спонтанности: заставляла себя жить в ногу с людьми, пугавшими прыгливостью решений. И только в отпуске по уходу за ребенком поняла, как преуспела в растяжке ригидности.
Наши утра проходят под мотивчик зарядки и творожка, который я завожу, свешиваясь какой придется конечностью с кровати, и продолжаю напевать, когда перебираю рассыпанные книги, уношу недопитые стаканы с пеленальника, подсыпаю в мессенджер гыгыки и сердечки, ищу за контейнерами с игрушками так пока и не прирученный горшок. Подступает время каши – и я спохватываюсь, что творожок нетронут, а ребенок не одет толком и возится на свалке конструкторов в платьице хемуля – маечке на большого, купленной в магазине распродаж из-за принта с парой ежей, вызвавшего сложное ностальгическое чувство ввиду разной размерности ежей, похожих на малыша и маму, которую я в последние годы звала ежом. Десять раз пригрозив, что уже иду варить кашку, я мечтаю, как, может быть, наконец высунем нос погулять, но подрезает дневной сон, и кашка скормлена термосу. Весь вечер после сна я варю щи, вклинивая нарезку, терку и жарку между актами укрепления привязанности, которые могли бы быть игрой и в радость, если бы мне так не хотелось скорей отделаться от игры, чтобы скорей отделаться от готовки, чтобы наконец уделить полное внимание ребенку. Когда я наконец выдыхаю: ну, все – «се», – тут же повторяет Самс второе мамино ключевое слово, – конструктор щи собран! – и намереваюсь распростереться к сыну всей душой, в двери вдруг скребется, и Самс пулей несется обнимать папу во весь свой рост – за колени. Я говорю мужу, как рада, что он пришел, снова пропадая в смартфоне, ноуте, форуме, заметках, мессенджере, онлайн-магазине, а когда выныриваю, он говорит, что все уже рассказал, чай в заварнике остыл и ему пора сыграть бой-другой перед сном. К полуночи я застаю себя в сетованиях на то, что Самс опять порывается сбежать и натопать соседке по голове, требованиях к мужу подержать его секундочку, пока я почищу, намажу, переменю, проверю, – и, твердо решив, что уж завтра точно уложим раньше и наконец продолжим смотреть тот фильм, я валюсь в сон, успев вяло спохватиться, что забыла вклиниться щеткой Самсу в крепко сжатые зубы.
Психолог Эда Ле Шан писала, что дети бывают двух типов: кто знает, что им надо, и потому не нуждается в жестком режиме, и тех, кто не слышит себя и потому пропадет, если вовремя не построить. Эволюция наделила Самса компенсаторным механизмом, который включился на этой домашней неделе, пока болели. Говорили: раз не спит, значит, надо сильней его угулять. Но вот не гуляет совсем, а отъезжает по часам, да так четко, что и маму завел на после восьми, будто будильник, в котором я написала: «Пора укладывать!» – и только смешила мужа, когда он срабатывал на перегонах метро, в гостях и посреди вечерней беготни.
На радостях муж даже починил единственный элемент нашего ритуала засыпания – лампу из светящихся нитей, которые Самс собирает в пучок и треплет, пока я зевучим тоном зачитываю набор заученных потешек про заряницу, дрему, кота ли кота, журавлей мохноногих и маменьку за ставенкой, после чего теряю терпение, гашу лохматую лампу и хватаю Самса, успевшего только пискнуть: «Сися!»
Режим явился сам собой, как осложнение к простуде, так что в один из этих дней я в ропоте потрясаю руками за спиной мужа, бережно доставляющего Самса в кровать с ярко освещенной кухни, где тот уснул, как по часам, после восьми прямо на папином животе, не дождавшись, пока мама запустит подготовительные церемонии.
Я прочла два давно отложенных романа, и мы посмотрели первую часть второй трилогии «Звездных войн».
Режим явился, да, но ритуал для меня остался тем, что скрепляет не дни, а людей. Ритуал про общение – не про быт. Ритуал и есть сухой остаток общения, скорлупа райской птицы, остов большого пути.
Мы прожили с тобой тридцать пять лет! – топырила я на маму глаза и чувствовала, как много нарощено за эти годы плотного общения. Эволюция любви оставляет скелеты для раскопок, и сами мы ползем все неповоротливее, будто на ходу каменея, оседая в своем прошлом, не в силах шевельнуться навстречу будущему. Ритуал – дом улитки, в нем сохранно так, что не отцепишься. Через тридцать пять лет общения мы обнаруживаем, что соприкасаемся панцирями. Сквозь ритуал не пробиться: однажды найдя безопасные роли и удобный тон, мы придерживаемся игрового договора и, пока не приперло, не высовываем себя настоящих.
Ритуал и означает – распределение ролей, подбор тона. Ритуал – искусственный климат, налаженная температура контакта.
Чему, ну скажите, чему и для чего учу я ребенка, твердя ему на нашем с мамой ритуальном языке: «На попоцка, сначала сядь на попоцка, главное в нашем деле, ты же знаешь, – сесть на попоцка», когда он потянулся из кровати к бутылке с водой. Спору нет, сидя пить устойчивей, да и мне удобней держать ладонь под его подбородком, чтобы не закапал бодик. Но суть моего заклинания не в этом – оно про то, что в мире все должно делаться чинно, неспешно, по порядку, то есть так, как ничто и никогда не делается мной. Это не воспитание, это ритуал, которым я теперь наслаждаюсь всякий раз, стоит Самсу в ожидании питья уверенно – и не с первой попытки удобно – усесться на кровати, приговаривая: «По-па!»