Мы освоили фломастеры, которые я купила на последние сто рублей из наличных, щедро выданных мне мужем для закупок мяса на весь Великий пост. Я читала раньше, что в рисовании самое важное – первый этап каляк-маляк, которые ни в коем случае нельзя пытаться сразу переделать в миметичное изображение. Но не могла дождаться, когда же он начнет малевать. И вдруг с этими фломиками дело пошло, так что мы изрисовали ноги и простыню, потому что я на радостях боялась, переменив позу, спугнуть его новый интерес.
Он пополнил словарь машинок. К комично созвучным, а все же отчетливо разным «тэка» и «тэко» (бетономешалка и каток) прибавилась новая пара звуковых близнецов: «пся» и «бзе» (самосвал и, совсем неожиданно, автобус). Начал четко, до последней, долго не дававшейся, буквы, выговаривать «дай», звать кашку «ка». Он велит подбавить в творожок фруктового пюре: «прэ!» – будто командует: «пли!» А когда дочищаем в носу «козичек», повторяет за мной: «Всё!» – таким тоном, будто ничего плохого в жизни больше никогда не будет. Когда я сетую: «Ну ты же опять, опять каки не в горшочек, ну что же это такое, а, Са-а-амс!» – он почти до последней буквы повторяет свое имя: «Са-а-ам!» И я тут же перестаю сетовать и принимаюсь восхищаться.
Он впервые сам поднял руки, заслышав припев Красной Шапочки про «горы такой вышины», завел моду дзинькать пальцем по моей груди и придумал первую метафору, назвав ножницы «гАга» – крокодилом.
Все это вдруг напомнило мне девичью пугалку школьной поры: мол, вот выходит девушка замуж невинной и на всю жизнь обучается в сексе тому, что ей покажет муж.
Оставим ржевские домыслы о том, где молодая жена может добыть себе дополнительное образование. Меня забавляет – и немного злит – другое: вот это убеждение, что человек – абсолютно программируемая, запаянная в круг повторений система. Что не дольешь – не выпьешь. Не научишь – не поймет. Не впихнешь – так и будет ходить пустоголовым.
Теперь-то я вижу, что человек меняется не извне. Ширится изнутри. Напирает на мир, которому вдруг теснит в груди и хочется чуть, на йоту, на одного малыша переменить форму, чтобы снова стало просторно и хорошо.
Неделя без прогулок и событий – достаточный срок, чтобы вырастить человека. И на контрасте остро пожалеть, что сама только шире расположилась в панцире привычек.
Со взрослыми работают только меры отсечения. Но я своего времени без прогулок и событий избегаю. Великий пост начался словно не для меня, и я молюсь, чтобы Бог избавил меня от хитиновой корки пристрастий, но только не через то, не через это, только тут не трогай, тут слишком было бы больно или особенно сильно хочется.
Если и есть затвердевающему дереву шанс не усохнуть и не быть спилену, а подрасти и напиться новой весной, то он в том, чтобы жить как росток.
Которого прет изнутри, распирает в вышину сила каждой минуты, выраженная в миллиметрах бесперебойного движения к еще немного продвинутой версии себя.
20 марта 2019
Ночная жара
Списала бы на температуру, но она как раз в этот вечер спала. Зато не спали мы, потому что ребенок устроил нам одну из тех ночей, которые можно ему потом предъявить: я, мол, для тебя ночей недосыпала, а ты… Хотя предъявить хотелось уже сейчас, когда он требовал напиться – и не пил, а точнее, падал ничком и едва ли не рвал под собой простыню всякий раз, когда мы подносили требуемое, чем бы оно ни было.
То есть поначалу я еще соблюдала приличия и нашла в себе силы заявить, что нет, вот именно апельсиновый сок допивает мама, а он его не получит: аллергия и кисло слишком для того, кто за весь день не проглотил ни ложки. Проглотил было, вернее, а оно обратно просится. Но вскоре стало жарче, и я согласилась сначала на немного апельсинового в яблочный, потом на апельсиновый в отдельный стаканчик, потом на апельсиновый в тот стаканчик, где был яблочный, потом на яблочный новый, потом на яблочный недопитый, но с новой трубочкой, потом на трубочку в литрушке воды, потом на обрызгивание из литрушки. Затормозила только, когда муж предложил доставить Самса под душ и облить водой снаружи, раз отказывается принимать внутрь.
Вспомнился совет: любить и поить, – продвинутого доктора Катасонова, не считающего нужным лечить ОРВИ. Вспомнились пугалки про обезвоживание, и я судорожно, как в доисторическую эпоху налаживания ГВ, взялась считать пописы. В интернете писали, что, если меньше трех за сутки, кранты.
К этому моменту Самс ревел и кувыркался от вида любого из предложенных спасительных средств уже больше часа, а на часах было больше двух.
Насморк от аллергии, которым мы промучились всю неделю впритык к тому дню, когда Самс поймал вирус – точнее, наоборот, вирус поймал Самса, – как раз прошел, но убаюкивающая магия груди теперь успешно отражалась самим убаюкиваемым, нервно требующим: «дру!» – то есть «другую!» – какую бы из грудей ему ни предложили и как бы его ни переложили. Я поняла, что заработала невроз, когда заранее тосковала и дергалась, поднося себя к нему, а он, метнувшись вроде бы взять, опять изгибался и ревел. В немилости была и литрушка «Шишкин лес», исправно служившая нам поилкой многие дни. Не стану и пытаться считать, сколько раз Самс отдавал команду: «Псим! Давда!» – «Пить! Вода!» – хватал литрушку, залезал на меня с ногами, чтобы «попа», чтобы усидчиво, как мной приучен и привык, и тут же скатывался долой, отшвыривал «давду» и горестно оплакивал утраченный «псим», как примерещившийся оазис.
И тут меня осенило – и даже немного обидело, что муж не пришел в такой же восторг от моей идеи. Крутя в голове температуру, поилку, обезвоживание, докторов, я добралась по мосткам ассоциаций до упаковки клубничного «Нурофена», к которой приложен шприц.
Ну не шприц, а поршень, но я бы назвала его шприцем в память о шприце без иглы, которым Самса вот так же докармливали в роддоме.
Я запрещаю мужу произносить заговоренное слово «псим» и предлагаю Самсу не воды, а лекарства. И скоро получаю возможность отвлеченно поразмышлять над оправданностью некоторого насилия в отношении ребенка, которому впихнуть шприц в ревущий рот удалось только в четыре руки, зато, едва впихнули, он стих и зачмокал. А я забегала взад-вперед к стакану воды и обратно на кровать, приговаривая: «Лекарство, лекарство, всего лишь лекарство».
Муж боялся, как бы Самс его не обмочил – при температуре велят снимать памперсы. И дернуло же меня утром поправить под ребенком простыню-непромокашку. Самс проснулся к бою, будто не засыпал. И тут я поняла, почему не радовался со мной муж накануне.
Я могу гордиться своим ноу-хау: Самс наотрез отказывается пить любым из прежних способов.
Не знаю, хау долго это продлится. Скажу только, что у нашего сегодняшнего положения вижу два достоинства.
Первое – я не знала еще Самса таким нежно и долго никнущим ко мне, как в эти дни, и теперь понимаю, что у мужчин переизбыток нежности – вроде вируса.
Второе – он столько спит, что я за сутки прочла и отредактировала небольшой роман, а за другие сутки – дописала пять текстов и поняла, что переизбыток нежности у матери – вроде сертификата об окончании полноценной творческой работы.
8 мая 2019
Коронная маечка
Муж показал мне картинку с Тоторо и гнусно захихикал. Я картинку запомнила, умилившись: ну надо же, моему мужу понравилась картинка Тоторо с зонтиками! «Этот суровый и неприступный с виду человек в глубине души скрывает нежного ребенка, которому нравятся такие детские, невинные и светлые образы, как Тоторо с зонтиками!» – подумала бы я наверняка, если бы к нужному, по календарю подступающему дню не начала изводиться: Тоторо с зонтиками как в котобус канул. Гуглила и так, и этак, наконец зашла в знакомый онлайн-магазин принтов и принялась рыться во всех Тоторо для нежных душой и с улучшенной тканью за доплату. И вдруг узнала: вот он, с зонтиками, мечта мужа, только называется иначе.
«Тоторо на троне». А трон тот самый, что выставлен в холле кинотеатра «Октябрь» по поводу мировой премьеры последнего сезона «Игры престолов». А кинотеатр тот самый, где сейчас ведутся последние приготовления к запуску очередного ММКФ, в инженерной службе которого муж проводит отпуск от основной работы.
В общем, одним семейным анекдотом больше, не считая истории, как Самс именно в этот день первый раз оказался на Арбате и залез в сухой фонтан, как нас едва не обобрал за фотосессию Кабан, но Конь, в копыте пряча телефон, сказал: «Двухсотки с них хватит», как мне, чревоугоднице, принесли четыре чебурека, а муж-агностик взял из постного меню, как в медовом пиве плавало бревно корицы, а Самс залезал на чужие диваны, откуда говорили ему по-английски и по-женски: «Если что, мы не против», как французы заходили во ВкусВилл, а мы втроем качались на качелях у лавок букинистов, на которые я запретила себе смотреть, как Самс рыдал, что кончился переход на Театральной и прут его опять в коляску, как мне казалось переулками, что я в Питере или за границей, хотя муж досадовал, что мы никак не вырулим подальше от Нового Арбата, как он запретил мне писать телегу про этот день, и я не пишу, я никогда не пишу, если меня просят не писать, я только про маечку с Тоторо, про Тоторо с зонтиками, про маечку – имею право: выстрадано.
15 апреля 2019
Правила речи
Я говорю: «Скажи “спасибо”!»
И он без запинки ответил: «Дай!»
Против логики, диалог состоялся. Как незнайкина рифма «селедка». Человек нашел остроумный выход из ситуации, когда просят отозваться, а он стеснен в словах.
Мы ведь так ждем этого. «Мама» дается легко, а вот над «папой» и «бабой» бьемся всей семьей. Потом куколка кивает – или, наоборот, качает головой, и я бесконечно кручу самую элементарную схему диалога, не дальше первой страницы учебника: говорю что угодно, лишь бы он знай себе выбирал «да» или «нет». В итоге Самсье «не» перенимает муж, а ребенок к двум годам произносит «да» как «дай», даже если я предлагаю пойти к качелям или почитать книжку.