Когда-то на все рассказы о суженых – предначертанных судьбой возлюбленных – Сашка только хмыкал: тоже мне, велика проблема. Теперь же он испытал неведомую силу на себе и понимал: совладать с ней нельзя. С самого прибытия Пандоры накатила странная эйфория. Как он смутно припоминал, обычно одной мысли о холоде хватало, чтобы надолго испортить день. Стало иначе – Александр начал бояться не за себя, а за это смешное и немного нелепое создание. Вдруг замерзнет, не укутавшись как следует? Он, конечно, приготовил несколько добротных тулупчиков и дубленку, хорошенько украсил их вышивкой, дабы девице понравилось, но что насчет шубы? Хорошей, теплой, по любой погоде мягкой и греющей? К примеру, из бедоклыка. Двух-трех шкур самцов вполне хватит, Лес близко, в охоте он сведущ…
Пень не без труда сдержался, чуть не побежав тут же исполнять эту идею. Нет, в Лес нельзя. До сих пор истощен после зимы, а противник только того и ждет, чтобы поймать, подмять, извратить природу. В Лесу Александру делать нечего. Хватит и шкурок обычного соболя, в конце-то концов. Пусть не так красиво и тепло, как шерсть бедоклыка, зато безопасней. Впрочем, разумные доводы не действовали, и старьевщик ухватился за более понятное сердцу: если он там умрет, девочка останется совсем одна. Теперь проняло, и желание немедленно рискнуть головой ради мимолетной улыбки поблекло.
А ведь пока она всего лишь ребенок. Пусть и вызывающее теплые чувства, но дитя, юное создание, о котором хочется заботиться, а вовсе не дама сердца, заставляющая трепетать и склонить голову. Но уже та самая единственная, которую суждено полюбить и нести в себе это чувство вплоть до гроба.
Конечно, почти за десять лет Пень-младший оброс некоторым смирением. «Сердцу не прикажешь, других не будет, бери что дают» и прочие жизнеутверждающие формулы подобного толка стали его постоянными аффирмациями, но все-таки… Мизантроп, с непередаваемой тоской мечтавший переселиться поглубже в болота, и горожанка – настолько современная, насколько это вообще нынче возможно, – как мироздание представляло себе их союз? Дурацкое, на самом деле, положение: на полном серьезе набиваться в мужья ребенку и ревновать одно неразумное создание к другим. Несмотря на легкий цинизм, прекрасное понимание природы чувств и, мягко говоря, полное отсутствие каких-либо романтических ожиданий по отношению к Пандоре, критически воспринимать воспитанницу Александр не мог. Она ему нравилась. Вопреки воле, здравому смыслу и, чего уж греха таить, гордости. Маленькое своевольное чудище. Самое дорогое и любимое на свете.
Девочку хотелось спрятать, согреть, убаюкать. Дать ей раз и навсегда распустить волосы, никуда не спешить, ничего не бояться. Качать на качелях. Смешить. Впитывать истории и рассказывать их самому. Давать засыпать на плече, когда тонкие ручки обвивают шею, а сам слушаешь, как спокойнее и тише становится дыхание чуда в твоих объятиях. А ведь ей может оказаться на него плевать. Несмотря на все минувшее, грядущее и настоящее. Просто потому, что, в отличие от опекуна, у Пандоры свобода воли есть.
В сказках любую проблему можно решить либо поцелуем, либо кровью. Если не сработает одно…
Княжич застонал, потирая виски. Эта мерзость, червоточина, отравлявшая его на протяжении многих лет, активизировалась рядом с подопечной так же, как тени густеют на ярком свету. Если раньше страх за жизнь, боязнь потерять контроль напоминали о себе тихонько, словно писк комара на периферии сознания, то теперь практически дятлом стучались в голову. Все его естество восставало перед перспективой отдать себя до капли и не получить ничего взамен. Наличие под боком суженой – той, ради которой это и должно было произойти, – заставляло нервничать. Единственное, чего Александр действительно боялся, – потерять себя, и даже галлоны выпиваемого на нервах чая не могли прогнать прочь этой тревоги.
В целях профилактики Пень пару раз постучал головой по стволу клена. Соберись. Ты же из благородного рода, в конце-то концов! Ага, только ей принцы поперек горла. Хорош собой! Угу, а пара сотен лет разницы – мелочь. Обходителен! Чертовски, раз большую часть жизни с улыбкой угрожаешь всем направо-налево. Нравишься дамам! И в упор не интересуешь единственную, чье суждение действительно важно. Вырядился черт-те как, строишь из себя не пойми кого, пытаешься не давить, а по факту каждую ночь лишь глубже погрязаешь в унынии, предчувствуя надвигающуюся зиму. Она не успеет. Нет ни малейшей надежды успеть. Рядом ребенок, который хоть и вырастет в любимую женщину, но не факт, что когда-либо ответит взаимностью. А заодно еще и представитель той гадости, с которой ты всю свою жизнь борешься. Так и будешь защищать, живота не щадя, пока не помрешь у ног ничего не подозревающей малолетней…
– Чего, Тыковка, меланхолишь?
Пень вскочил и замер в низком поклоне. Добрый бас продолжал, чуть посмеиваясь:
– Якой ты у меня интеллигентный заделался, любо-дорого посмотреть! Ни джинсов рваных, ни рубашек нештопаных, даже в спине согнулся – не переломился. А как же по старинке – обхамить да нос отвернуть?
Александр Витольдович зарделся, но головы не поднял:
– Так это когда было, ваша милость. Вырос.
– Ну не знай, не знай… Ты ж раньше умудрялся глазами гневно стрелять, даже жопу в сугробах морозя.
Пень чуть сморщился и распрямился.
– И за это мне все еще стыдно.
Крупный мужчина с обильной сединой в рыжей бороде похлопал его по плечу:
– Вот и за сегодняшнюю тоску стыдно будет – мама не горюй. Да токмо ты ее помни. И радуйся, что дитятко не слыхала. Она тебе верить должна. А ты – быть ей надеждой и опорою во всем. Дениска сказал, горлица глаз уже на тебя положила? Не миловались еще?
– Ваша милость, ей пятнадцать, – постарался нейтрально напомнить Александр.
– Осенью шестнадцать исполнится, самое то. В таких летах поцелуи слаще!
– Вам виднее.
– О, смари-ка, захамил. А я уж переживать начал.
Пень чуть улыбнулся:
– Какими судьбами?
– Ты не серчай, но к голубке нашей гость идет. У них уговор, потому не пустить нельзя. Но пока и пущать нельзя, так что я его на периферии мариную. Тебя подготовить надо.
Сын нахмурился:
– Как это «подготовить»?
– Утеплить. Ворон Воронович объявился собственной персоной.
Александр Витольдович замер как громом пораженный:
– Мне нельзя с ним встречаться. Это же зима в чистом виде!
Отец ободряюще похлопал его по спине:
– Потому я и пришел подсобить. Девице о твоей специфике знать опасно – в полном жалости сердце любви места нет, вообще тогда не расколдует. Так что давай спасать положение, пока он в предбаннике морозится.
Пень-младший с подозрением покосился на всесильного родителя:
– Вы куда его заслали?
– Да по тундре погулять, чай не впервой. Уже даже не орет – так, камни пинает да бесится.
Старьевщик задумчиво изучал лежавшую на земле чашку:
– Крионикс будет в ярости.
– Ничё, авось на ус намотает и в следующий раз хотя б открыточку наперед пришлет, – ободряюще перебил его Зеленый Князь. – Так, накинь-ка…
С этими словами Витольд Родович набросил на плечи сына свой плащ из шкур.
– Я недостоин, – вяло запротестовал тот.
– Ой да ладно тебе. Часок поносишь, глядишь, небо наземь не рухнет. Зато обогреешься.
– Но я все равно не смогу приблизиться…
– Тебе и не надо. Зря, шо ли, Дениске тень твою подсаживали? Пущай двойником поскачет, поработает, не все ж баклуши бить.
Александр хотел было возразить, что Чертополох и без того взвалил на себя большую часть хлопот по хозяйству, но замер, обратив невидящий взор карих глаз в сторону дома. Девочка встала. Избушка заботливо сообщала об этом, с бабушкиной внимательностью отмечая и румяный цвет щечек, и стремление поскорее умыться. Пень сглотнул. Будь подопечная старше – смалодушничать, пойти на сделку с совестью оказалось бы в разы проще. Всего-то простить себе немного не те травы в ее еде и попытку усмирить внезапно разыгравшийся сердечный пыл девушки. Но судьба княжича всецело зависела от ребенка, и в одном Королева была права: дитя он не тронет.
Александр Витольдович кивнул отцу и, внимательно слушая дальнейшие инструкции, принялся на автомате поправлять одежду, укладывать всклокоченные волосы и с тихим отвращением натягивать ненавистные ботинки. Как ни странно, некоторая театральность наряда помогала в самом важном – воспринимать происходящее увлекательной игрой, фарсом, а вовсе не тем, от чего может зависеть его жизнь.
Еще и для страха места в сердце княжича уже просто-напросто не оставалось.
Проснулась Пандора сама, до звонка будильника, но еще какое-то время нежилась в постели. Прокрутив в голове события вчерашнего дня, против воли улыбнулась. До вайфая, к сожалению, так и не дошла, зато познакомилась с единомышленником, и каким! Надо только все-таки Александра Витольдовича успокоить. За ужином опекун нет-нет да и порывался расспрашивать о ее новом приятеле и причине внезапных переодеваний, но Доре было так интересно следить за тем, как менялось его лицо, что на большую часть вечера воспитанница уподобилась юлящему и подкидывающему двусмысленности партизану на допросе. В итоге предсказуемо доигралась: в какой-то момент старьевщика снова скрутило. Опять прискакал с водой испуганный Репа, вновь последовали заверения в полной подконтрольности ситуации, но пыл Пандоры угас, и остаток ужина она доедала, уйдя в глухую оборону. Может, Александру Витольдовичу становится плохо, когда он волнуется? Ну не на ровном же месте! Однако мысль, что взрослый мужчина всерьез способен ее к кому-то ревновать, казалась совершенно дикой, а других причин для переживаний не находилось. Да уж, подкинули родители опекуна. О таком, наоборот, самой еще заботиться придется.
Будильник запел голосом Акиры, Пандора не глядя протянула руку и наткнулась на мягкое и теплое пузо енота. Недоуменно подняла глаза. Тот с явным испугом на морде держал мобильник в вытянутых лапах и отчаянно вертел, пытаясь заглушить ор, но в итоге не придумал ничего лучше, чем прижать к животу и исполнительно на девочку уставиться. Песня зазвучала глуше, но, судя по глазам енота, вибрация в пузико ситуацию легче не делала.