– Я готов спросить. Но не понимаю как.
– А, ну это наука нехитрая. Ты ж, считай, поверх его все эти годы жил, чудо, шо лбами не стукались. В отражение свое глянь, а я подтолкну.
Богдан Иванович несколько неодобрительно покосился в ближайшую лужу. Оттуда в гротескном свете фонарей на него уставился промокший и подрастерявший парадный вид блондин за сорок, не слишком пышущий желанием общаться ближе. Тем временем собеседник продолжал:
– И будем честны: оттого что я укажу тебе путь к былому, беды скорее приумножатся.
– Да? – обеспокоенно уточнил патриарх.
– А то, – хмыкнул леший. – Ты ж ему захватчик, а значит, первое, чего хочется истинной сущности, – убить себя нового. Ну, успехов.
– Подождите, я…
Вампир не успел договорить. Зеленый Князь в самом прямом смысле слова отвесил ему знатный подзатыльник, и патриарх, пошатнувшись, опасно приблизился к луже – и словно упал сам в себя, уже через секунду стоя посреди тьмы под пристальным взглядом знакомых болотных глаз. А еще мгновение спустя Густав Зонненштраль яростно на него кинулся.
В подсознании ты силен ровно настолько, насколько себя ощущаешь. Настолько же всемогущ. И кошмары твои настолько же чудовищны, насколько ты их боишься. На своей территории его первое «я», отрицаемое веками, было сильно, очень сильно и могло убить. Какие последствия при этом ожидали тело, Богдан Иванович не знал и выяснять не хотел, с трудом пытаясь разжать обхватившие его горло руки. Вот ведь глупость. Ты вампир, но в мире снов убить тебя можно, банально задушив…
С трудом собравшись с мыслями – а только они представляли здесь хоть какую-то силу, – он отбросил разъяренного мужчину. Практически двойник, только чуть более помятый и с искаженным ненавистью лицом. Почти двести лет он был пленником и, конечно, ничего хорошего к своему тюремщику поневоле не питал. Оружие. Нужно какое-то оружие, а зонта под рукой нет.
Густав напал снова, легко парировав удары вампира и вновь подмяв того под себя, не давая и слова вымолвить. Да какого черта! Неужели двое цивилизованных существ не способны просто поговорить? Патриарха перевернули, схватили за грудки и практически прорычали в лицо:
– Что вы с ней сделали, сволочи?!
И тут Богдан понял. Мягко положил руку на плечо прошлого себя, постарался копнуть настолько глубоко в собственную память, насколько мог, доставая самое дорогое и сокровенное, и вывалил все перед этим взбешенным человеком.
Вокруг них заплясала Татьяна.
Вот она смотрит на него неодобрительно, передавая чашку. Вот говорит с сыном, а на хорошеньких щечках играет румянец. Вот гладит по голове, перебирая тонкими пальцами пряди. Вот краснеет одними ушами, отвернувшись. Вот просто спит на диване, укрытая пледом, а он смотрит, смотрит, смотрит…
Руки Густава постепенно разжались. Богдан почувствовал, что вновь владеет собой – по крайней мере, частью, – и с трудом выдавил:
– Она вернулась. К нам. Он не в курсе. И если правда откроется – она окажется в опасности.
Мужчина глядел, и глядел с такой болью в глазах, что Богдану стало жаль самого себя. Не особо подходящее место и время – или, наоборот, единственно верное?
– Я знаю не все, – продолжал вампир. – Она умерла. Стала русалкой. Страдала. Сражалась. Я ее подвел. Потеряла близких ей людей.
– Но, несмотря на это, она… рядом?
– Да. И прощает нам больше, чем мы прощаем себе. И я здесь ради нее.
Густав посмотрел на него с откровенной неприязнью, потом перевел взгляд на Татьяну, и лицо его разгладилось. Он вздохнул. Встал. Отряхнулся и подал руку.
– Густав Зонненштраль. Чем могу служить?
– Богдан Русопольских, рад встрече.
Болотные глаза его двойника преисполнились скепсисом.
– Ладно, – поправился патриарх, – рад, пожалуй, неверное слово. Обескуражен – и нуждаюсь в вашей помощи. Скажите, вы узнаете свою жену?
– Из тысячи, – просто ответил стряпчий.
Малодушно скрестив пальцы, Богдан Иванович снова зачерпнул воспоминаний и щедро вывалил их перед прежним «я».
– К счастью, у нас всего два варианта.
Марго и Татьяна. То самое выступление в интернате, привлекшее его внимание. Короткие бизнес-встречи. Настороженный взгляд и властные жесты. Да, в молодости одинаковки почти не отличались внешне, и на всякий случай патриарх показал и Маргаритиферу с пляжа – повзрослевшую, вошедшую в силу. Чем больше он сам погружался в память, тем громче звучали в голове сомнения: на роль богатой наследницы и нежной спутницы жизни Татьяна не тянула даже с натяжкой. Сердце, однако, с доводами рассудка соглашаться отказывалось, категорически заявляя, мол, не разговаривает с террористами. Подумать только – всего три дня назад он впервые услышал, будто может любить, а уже пытается установить личность собственной жены…
Густав изучал открывшиеся ему картины с легкой улыбкой и ответил, казалось, спустя вечность:
– Узнаю самого себя: старательно не торопишь собеседника, дабы не мешать, и не учитываешь главного. Я могу смотреть на нее бесконечно.
– Вы определились? – встрепенулся Богдан Иванович.
– Практически сразу, – пожал плечами Зонненштраль и указал на Татьяну. – Милый ангел, из-за несправедливости мира вынужденный выставлять шипы, но добрый и нежный под ними. Вторая, – он кивнул на Марго, – наоборот: сталь, старающаяся прикинуться теплой и мягкой. Моя жена такой никогда не была.
– Вы стопроцентно уверены? От вашего ответа зависит ее будущее.
– Наше, – поправил его стряпчий и внезапно улыбнулся: – Даже подведи меня глаза и сердце, не узнать ее фирменный кофе решительно невозможно.
– Шутите? – оторопел патриарх. – Я полагал, дело в физиологии русалок и их вкусовых рецепторах…
– Соболезную, но нет. Мы с тобой имели честь пить эту дрянь задолго до всей истории с вампирами.
– И продолжим – несмотря ни на что.
С тоской глядя, как Татьяна перебирает волосы патриарху, Густав вымолвил:
– Она должна быть счастлива.
– Непременно. Мы вместе об этом позаботимся.
Зонненштраль молча протянул руку. Богдан Иванович за нее ухватился, и с яркой вспышкой мрак развеялся, а лицо вампира таки макнулось в лужу, подытожив очевидное: наконец-то патриарх стопроцентно стал собой. И тут же услышал заинтересованный бас:
– Как прошло знакомство?
Богдан Иванович утер лицо и одним резким движением поднялся.
– Спасибо за встречу. Мне нужно хорошенько обдумать все, что я узнал сегодня.
– Вишь оно чё. Ну и? Какая настоящая?
Вампир покачал головой и ответил вопросом на вопрос:
– А безопасно ли вообще хоть с кем-то делиться итогами моих открытий?
Собеседник хохотнул и хлопнул патриарха по спине. Слава богу, в этот раз без каких-либо экзистенциальных последствий.
– Остался только один непроясненный момент, Зеленый Князь.
– Да? И какой же?
– Цена.
Старец по-отечески улыбнулся.
– Сдается мне, для тебя, младый юнош, это и вовсе не вопрос. Сам знаешь, чего я затребую.
– За спасение жизни вы попросили спасти жизнь. За обретение любви должен помочь обрести любовь?
– Верно смекнул. Ежели желаешь добрые дела – множь их сам, – подмигнул Витольд Родович.
Вампир нахмурился:
– Единственное пришедшее в голову довольно опасно, крайне вызывающе и повлечет за собой море последствий…
Их взгляды встретились.
– Как и в моем случае, – продолжил Богдан Иванович. – Спасибо. Я понял, что делать.
Ранним утром следующего дня кофейня встретила его полной тишиной. Пустые столы, поднятые стулья и, самое страшное, никого за барной стойкой. Внутри похолодело, вампир заозирался. Никогошеньки. Невозможно, неужели Иван Карлович все-таки…
Татьяна с мешком зерен вышла из подсобки неожиданно, но еще неожиданнее для нее оказались объятия патриарха. Он буквально вцепился в русалку, прижимая к себе.
– Слава богу, с вами все в порядке. Я уже, признаться, готовился к худшему…
Бариста огляделась и недоуменно выгнула бровь:
– В общем, конечно, тут скука смертная, ты прав, но, по-моему, излишне драматизируешь.
Поспешно отпустив даму и проводив ее взглядом, Богдан Иванович с непривычным ранее трепетом отметил, как покраснели из-за внезапной близости ее ушки. Одно дело знать, другое – чувствовать. Здесь и сейчас патриарх и стряпчий стояли перед ней – удивительно живой для одного, чудесно воскресшей для другого, – и спокойствие Татьяны ярко контрастировало с тем безумием, которое творилось в душе вампира. Хотелось упасть в ноги, закричать, обнять ее крепко-крепко и никогда не отпускать. Увести к себе, спрятать от всех, быть рядом каждую секунду, целовать руки, служить. Она не терпит несвободы. Что он может? Господи, что он может сделать, дабы хоть немного облегчить свои и ее страдания?..
Удивленный взгляд от барной стойки, вопрос с нотками волнения:
– С тобой все в порядке?
Да какое там «в порядке»… Богдан Иванович попытался кивнуть и с удивлением почувствовал движение на лице, словно муха села. Память – та, старая – внезапно подсказала: слезы. Какие, к черту, слезы? Он же никогда не плакал? У Ганбаты в детстве, конечно, получалось, но патриарх списывал это на общую необычность мальчика. Неужто и сам может? А что, если могут и другие? А что, если?..
– Богдан, прием. Ты меня пугаешь. Чего случилось? – продолжала настаивать Татьяна и, присмотревшись, совершенно оторопела. – Подожди, ты плачешь?
– А, да. Забавно, правда? Думал, не умею.
Она пулей подскочила, замерла в полушаге и с тревогой принялась вглядываться в его лицо:
– Объясни мне, что происходит. Немедленно.
Господи, какая же она идеальная. Совершенная. Ни грубость, ни наигранная агрессия не могут спрятать доброты. А как смотрит. Он все готов отдать за то, чтобы она всегда так смотрела – на него и только на него. А ведь раньше смотрела. Была женою. О боги, любила его. Дозволяла касаться себя. Носила под сердцем его ребенка.
Слезы хлынули плотным потоком, и русалка, кажется, откровенно запаниковала. Огляделась, быстро схватила с ближайш