его столика салфетки и попыталась как-то утереть лицо вампира. Он покорно замер, и вдруг нахлынуло еще одно воспоминание. Захлестнуло с головой. Давным-давно, в начале их первых отношений, он тоже расчувствовался, а милый ангел утерла слезы своими хорошенькими пальчиками, велела закрыть глаза и поцеловала ласково и нежно, разогнав все тучи прочь. Его прекрасный, сильный ангел. Имеет ли он смелость опять молить ее о поддержке? Не пора ли исправить разрушенное собственными руками?
– Богдан, либо ты сейчас же объясняешь мне, какого хрена случилось, либо я психану и мало не покажется. С Ганбатой все хорошо?
Короткий кивок.
– Слава богу, я уже испугалась. Рассказывай. Я серьезно.
– Не могу. Вы меня возненавидите.
Богдан Иванович прочитал в ее взгляде: «Мне решать». Меняются времена, но не меняется ее воля. Могли ли измениться чувства? Конечно. Он натворил столько глупостей, был таким самовлюбленным, слепым ослом, ни разу не дал ей даже повода понять, как велика ее власть над его думами. Дурак. Двухсотлетний дурак. И этому дураку как никогда нужна ее любовь.
– Я очень сильно ошибся.
– Не впервой, – спокойно кивнула Татьяна, продолжая вытирать слезы.
– Причинил очень много горя.
– Тоже мне сюрприз.
– Собственными руками разрушил свое счастье.
– С Ганбатой точно все хорошо? – нахмурилась русалка.
– Да, конечно. А… как вы относитесь к мужчинам в возрасте, с детьми? – внезапная паническая мысль, что Ганбата достаточно специфичный подросток, заставила задать вопрос быстрее, чем патриарх успел адекватно его сформулировать.
Роскошная бровь изогнулась в недоумении:
– Прямо сейчас пытаюсь понять, нужно ли вытереть одному такому нос, – она снова нахмурилась. – Перестань говорить загадками. Я поняла, случилось что-то очень плохое, и, видимо, подробности не для моих ушей. Но ведь зачем-то же ты пришел? Хоть это можешь объяснить?
Патриарх вампиров замер и, отведя в сторону взгляд, проговорил:
– Я не имею права, но… Кажется, искал поддержку и утешение.
Он боялся посмотреть на Татьяну, мысленно проклиная себя за возмутительную наглость, как вдруг почувствовал небывалое: нежные руки скользнули вдоль его костюма к шее, обвили ее и притянули к себе. Богдану Ивановичу понадобилось несколько секунд, чтобы осознать происходящее: его обняли. Прижали, принялись заботливо гладить по голове, а ставший внезапно мягким голос зашептал рядом с ухом:
– Не волнуйся. Что бы ни случилось, ты это исправишь, я знаю. Со всем разберешься. Сделаешь как надо. Ты умен, ты силен, ты расчетлив. Кто, если не ты, в конце-то концов? А налажал – со всеми бывает. Ты же живой. Не надо есть себя за ошибки, лучше подумай, как их использовать. Ты сможешь. Я верю.
Патриарх осторожно обнял Татьяну в ответ и прошептал:
– Спасибо вам. Мне было важно это услышать.
– Я не сказала ничего нового. Знаю, что в итоге будет хорошо, потому что именно ты сделаешь то самое «хорошо». Не раскисай. А ежели чего – я всегда тут и всегда в тебя верю.
– За это вам отдельное спасибо. Можно… побыть так еще немного?
– Сколько хочешь.
Его гладили, он чувствовал тепло ее тела, запах кофе и соли, как столетия проносятся перед глазами, как женщина, умолявшая его жить, несмотря ни на что, теперь мягко обнимает и принимает со всеми несовершенствами. Буря в душе улеглась, вернулась ясность рассудка, а с ним и понимание следующих шагов. Она права. Он все исправит, поскольку, кроме него, исправить некому. А когда исправит – встанет на колени перед ней, покается и поклянется служить. Хотя он и так будет. Он уже клялся. Он помнит. Помнит обещания, данные своей восхитительной жене. Кстати…
– Татьяна?
Она вздрогнула. Ну да, Богдан Иванович и сам практически никогда не обращался к ней по имени, его вина. Он продолжил, мягко обнимая идеальную женщину и чувствуя, что держит в руках величайшее сокровище:
– Может быть, перейдем на «ты»?
– После двадцати-то лет? Самое время.
– Это значит «да»?
Он ощутил, как его обняли чуть крепче, а вновь ставший мягким голос прошептал:
– Да, дурачок…
Глава 17. Споровое растение – от слова «спор»?
В жизненном цикле папоротника чередуются бесполое и половое поколения – спорофит и гаметофит. Преобладает фаза спорофита. На нижней части листа раскрывается спорангий, споры оседают на земле, прорастает спора, появляется заросток с гаметами, происходит оплодотворение, появляется молодое растение.
Покуда Богдан Иванович переживал свой личный катарсис, утро для некоторых обитателей интерната АСИМ началось с размышлений попроще. Гена, Катя и Ирина, завтракавшие в столовой, сидели молча, переваривая еще и разного толка мысли. Екатерина пыталась решить, нужно ли и вправду, как предложил вампиреныш, покинуть Дору пораньше, но вместо мало-мальски приемлемого итога постоянно скатывалась в размышлениях к медведице. По какой-то глубоко ускользавшей от Кати причине та старалась все время быть рядом с ней не только в Лесу, но и в обычном мире. К примеру, утро. Только Красношапко вышла из общежития – уже стоит рядом, у двери, и, кивнув, верным хвостиком спешит за ней к столовой, ни слова не говоря. Еду на завтрак выбирает такую же, прям точь-в-точь: сегодня для эксперимента Катя щедро жахнула горчицей на клубничный чизкейк, и Гена за ней повторила, не оставив сомнений. За стол садится исключительно рядом, в машине – тоже. Складывалось странное впечатление, будто Екатерина внезапно стала мамой-уткой. При этом спросишь о чем-то – в ответ либо гробовое испуганное молчание, либо короткая злобная фразочка с непременным паническим выражением лица. Понимать происходящее упорно не получалось, но где-то внутри шевелилось недоуменное предположение: мол, так медведица пытается подружиться. Возможно, привыкшая круглые сутки проводить со своим сувереном, Гена не представляла иных вариантов взаимодействий? А раз Ганбата теперь с Дорой, пытается найти ему замену? В принципе, если выбор стоял между погодкой и по совместительству будущей соседкой и взрослой библиотекаршей, вопросов, почему именно Катя, становилось меньше. Насколько девушка помнила – а историей Потапова она интересовалась почти на маниакальном уровне, – какое-то время его дочь пряталась с мамой, потом по нелепой случайности загремела в человеческий детский дом, откуда патриарх мужского прайда вампиров ее и забрал, передав на поруки сыну. То есть последние лет восемь (считай, всю сознательную половину жизни) Гена провела исключительно тет-а-тет с Ганбатой. Может, она теряется при такой прорве народу, потому и жмется по привычке к кому-то одному?
Красношапко скосила взгляд и вовремя успела перехватить руку Гены, собравшейся попробовать чизкейк с горчицей:
– Я баловалась, это несъедобно.
– А. Ок. – И смотрит огромными глазами, будто ей лично Ленин с броневика вещает.
Катя вздохнула:
– Насчет вчерашних слов твоего суверена… Я вот думаю, может, и вправду сегодня пораньше уйдем и тут поужинаем?
– Ну, особо раньше-то и не получится, – отозвалась с другой стороны стола Ирина, с аппетитом уминавшая очередные морепродукты. – Мы ж только около девяти сворачиваться начинаем, считай, в полдесятого у Пня…
– Ага, и до пол-одиннадцатого там за столом. Если сразу сюда пойдем, как минимум час Доре дадим.
– Не знаю, – пожала плечами библиотекарь. – Она ж все равно есть будет. В чем тогда разница?
Катя тоже задавалась этим вопросом:
– Хотя бы на час будет меньше нашего присутствия? С мыслями сможет собраться, наедине с собой побыть…
– Это с Ганбатой на подтанцовке? – удивилась Ира.
Да, звучало малореалистично.
– Но зачем-то же он это предложил?
– Он про других не думает, – буркнула Гена, и Катя с Ириной обменялись «Ты поняла, к чему это?» – «И я нет» взглядами.
– Может, конечно, я чего и не приметила, – осторожно начала библиотекарь, – но, по моему мнению, больше, чем о Пандоре, он только про Сайонджи трещит, и то смотря как замерять.
– А если это он лично хочет с ней без посторонних пообщаться? – с сомнением протянула Катя и сама же эту мысль отвергла: – Тоже странно, он и при нас все время с ней говорит без умолку…
– Знаешь что? – внезапно бодрым голосом выдала Ирина, размахивая королевской креветкой в кляре. – А не пофиг ли?
– То есть? – нахмурилась Екатерина.
– То есть он нас по-человечески попросил – ну, насколько уместно такое про вампира говорить. И важно ли, посекретничать, отоспаться ей дать или для чего иного? Согласись, вряд ли речь идет о чем-то плохом.
Тут Красношапко тоже сложно было поспорить.
– Так-то оно так, но подозрительно очень… – протянула она.
– Понимаю, – кивнула библиотекарь. – А знаешь, что еще подозрительно? В Лес каждый день тащиться, хотя тебе там страшно. Гореть, когда пишешь. Переодеваться через сальтуху назад – ничего личного, лишь наблюдение. Если размышлять подобным образом, все мы – чертовски подозрительные личности. Ну и не пофиг ли? Я не задаю вопросов, вы не задаете вопросов, так, может, и вместе мы их тоже задавать не будем?
Чтобы понять последнюю фразу, Кате пришлось прокрутить ее несколько раз в голове.
– А ты точно писатель? – с сомнением спросила та.
– Вот вообще ни разу, – хмыкнула Ирина. И, подумав, добавила: – Надеюсь, оно и к лучшему.
Схема вылазок в Лес оставалась неизменной. Появились на очередной полянке, услышали в небесах громкое «кар» – и вперед, к башне, в тусклом свете страхожоров обходя очередную глыбу льда с вмерзшим в нее местным хищником. Лес по-прежнему придерживался стратегии осторожного наблюдения, всем своим хвойно-лиственным видом демонстрируя невмешательство, чем, конечно, настораживал отдельно. Однако Дора, словно фура на МКАД, продолжала бесстрашно и совершенно спокойно переть вперед, и остальные ребята шли за ней. У башни – фейсконтроль черепов на частоколе, и можно заходить. Снова сделать шалашик, который обязательно надо «на всякий случай, вдруг мой знакомый заглянет» разобрать перед уходом, снова плюшки, бутерброды, пирожки от Пня с морсом из термоса или фуршет от скатерти-самобранки, снова яркий огонь Ирины, рассуждения Ганбаты о «Сладких небесах» и вопросы вроде «Блин, а как это нормально описать?» по его собственному гайду, снова Гена молчит и жмется к Кате… Если честно, немного начинало смахивать на работу, и такие ассоциации Пандору скорее удручали. Понятно, что иначе нельзя, но хотелось…