Мы продолжаем путь, растворяясь в ночи. Размытые небоскребы трущобных секторов мелькают за окном, такая знакомая картина жизни людей, живущих за пределами города. Я слишком устала, чтобы обращать внимание на детали. Мои мысли возвращаются к тому, что сказал мне Андэн прошлой ночью, к тем бесконечным проблемах, которые из-за этого возникают: как предупредить Андэна и сделать так, чтобы Дэй был в безопасности. Патриоты узнают, что я предала их, если я раскрою план убийства Андэна слишком рано. Мне нужно выждать время, чтобы любые отклонения от плана произошли прямо перед покушением, и я смогла встретиться с Дэем.
Мне бы хотелось все рассказать Андэну прямо сейчас. Сказать и покончить с этим раз и навсегда. Вот, чтобы я сделала в мире, где бы не было Дэя. В мире без Дэя многое было бы по-другому. Я вспоминаю свои кошмары, где Рэйзор стреляет Дэю в грудь. Я чувствую тяжесть кольца из скрепок на пальце. И снова я подношу два пальца ко лбу. Если Дэй не видел мой первый сигнал, надеюсь, он увидит этот. Охранники не подозревают в моем поведение что-то необычное; это выглядит так, будто я просто дотрагиваюсь до головы. Вагон слегка качается и меня заволакивает волна головокружения. Возможно эта простуда — если конечно это действительно простуда, а не что-то посерьезней — начинает действовать на мою логику. Но я до сих пор не попросила доктора или лекарство. Лекарство пагубно влияют на иммунную систему, поэтому я всегда предпочитаю своими силами справляться с болезнью (что всегда раздражало Метиаса).
Почему я так часто думаю о Метиасе?
Приглушенные мужские голоса возвращают меня из моих мыслей. Я перевожу взгляд от окна обратно на вагон. Я выпрямляюсь на стуле и теперь могу разглядеть две приближающиеся фигуры через дверное окошко. Один мужчина голос, которого я только что слышала, невысоко роста, угловатый, с неряшливой седой бородой и большим носом. Второй Андэн. Я напрягаю слух, стараясь расслышать, о чем они говорят — сначала я слышу лишь отдельные звуки, но затем слова становятся четче, когда они подходят ближе к моему вагону.
— Электор, прошу вас, это для вашего же блага. Попытки восстания должны быть сурово наказаны. Если вы не отреагируете должным образом, это будет лишь вопрос времени, когда начнутся беспорядки.
Андэн терпеливо слушает, убрав руки за спину и наклонив голову к собеседнику.
— Спасибо за вашу заботу, Сенатор Камьон, но я принял решение. Сейчас не подходящее время, чтобы разбираться с беспорядками в Лос-Анджелесе военными силами.
Я еще больше прислушиваюсь к их разговору. Сенатор разводит руками, показывая раздражение.
— Поставьте их на место. Это необходимо сделать прямо сейчас, Электор. Покажите свою волю.
Андэн качает головой.
— Это толкнет людей к краю, Сенатор. Использовать силу даже не успев публично завить об изменениях, которые я планирую осуществить? Нет. Я не отдам такой приказ. Это моя воля.
Сенатор раздраженно чешет бороду и берет Андэна под локоть.
— Люди уже восстали против вас, и ваша снисходительность будет выглядеть как слабость, не только снаружи, но и внутри. Главы Испытания в Лос-Анджелесе жалуются на отсутствие ответа, из-за протестов они уже несколько раз отменяли экзамены.
Андэн сжимает губы в тонкую линию.
— Думаю вам известно мое мнение об Испытаниях, Сенатор.
— Да, — отвечает Сенатор, нахмурившись. — Обсудим это в другой раз. Но если вы не отдадите приказ, который позволит нам остановить восстания, я гарантирую, что вы получите выговор от Сената и Лос-Анджелесского патруля.
Андэн делает паузу, не сводя взгляда с Сенатора.
— Вот как? Простите. Я-то думал, что Сенат и военные точно осознают важность моих слов.
Сенатор вытирает пот со лба.
— Ну, конечно же, Сенат подчиняется вам, я всего лишь имел в виду, что…
— Помогите мне убедить других Сенаторов, что сейчас не подходящее время появляться на публике. — Андэн делает паузу и кладет руку на плечо Сенатора. — Я не хочу наживать себе врагов в Конгрессе, Сенатор. Я хочу, чтобы ваши коллеги и государственные судьи уважали мои решения, так же как это было с моим отцом. Использование силы для подавления мятежей, лишь спровоцирует новую волну гнева против государства.
— Но, сэр…
Андэн останавливается у моего вагона.
— Мы продолжим позже, — говорит он. — Я устал. — Хотя его слова звучат приглушенными за дверью, я хорошо расслышала стальную волю в них.
Сенатор что-то бормочет и склоняет голову. Когда Андэн кивает, Сенатор разворачивается и быстро уходит. Андэн смотрит ему вслед, затем открывает дверь в мой вагон. Охранники салютуют ему.
Мы киваем друг другу.
— Я пришел, чтобы выразить тебе свою благодарность, Джун. — Андэн говорит со мной с отстраненной формальностью, возможно потому что еще не отошел от прохладного разговора с Сенатором. Его поцелуй прошлой ночью сейчас кажется всего лишь воображением. Но, не смотря на это, я вижу, что он пытается сделать так, чтобы мне было удобно, поэтому я расслабляюсь, чувствуя, будто говорю со старым другом. — Прошлой ночью мы получили сведения о нападении в Ламаре. Поезд был уничтожен взрывом — поезд, на котором должен был находиться я. Я не знаю, кто несет за это ответственность и нам не удалось поймать, напавших, но мы уверены, что это были Патриоты. Сейчас наши солдаты ищут их.
— Рада быть полезной, Электор, — говорю я. Я крепко сжимаю руки на коленях, вспомнив, что на мне теплые роскошные перчатки. Должна ли я чувствовать себя в безопасности в этом вагоне в то время, как Дэй скрывается с Патриотами?
— Если вы захотите рассказать что еще, мисс Ипарис, пожалуйста, не стесняйтесь. Теперь вы снова с Республикой; вы снова одна из нас, и я даю слово, что вам нечего бояться. Когда мы прибудем в Пиерру, вас объявят невиновной. Я лично прослежу, что вас восстановили в должности, однако вас определят в другой патруль. — Андэн прикрывает рот рукой и откашливается. — Я порекомендую вас в Денверский патруль.
— Спасибо, — отвечаю я мягко. Андэн угодил прямо в ловушку Патриотов.
— Некоторые Сенаторы считают, что мы слишком добры к вам, но все согласились, что вы наша единственная надежда на обнаружение лидеров Патриотов. — Андэн подходит ближе и садится передо мной. — Я уверен, они попытаются снова нанести удар, и я хочу, чтобы вы помогли моим людям предотвратить это.
— Вы слишком добры Электор. Для меня это большая честь, — отвечаю я, слегка склонив голову. — Если вы не возражаете, могу ли я попросить вас помиловать мою собаку?
У Андэна на губах появляется легкая улыбка.
— Вашу собаку отправят в столицу; там он будет дожидаться вашего возвращения.
На мгновение я встречаюсь взглядом с Андэном. Зрачки у него резко расширяются, а на щеках появляется румянец.
— Я понимаю, почему Сенат возмущен вашей снисходительностью, — наконец говорю я. — Но это правда, что никто не сможет защитить вас лучше меня. — Я должна остаться с ним наедине. — Но наверняка есть и другая причина, почему вы так добры ко мне. Не так ли?
Андэн смущенно отворачивается и теперь неотрывно смотрит на свой портрет. Я перевожу взгляд на солдат и двери вагона. Как будто догадавшись о моих мыслях, Андэн машет рукой в сторону солдат, затем указывает рукой в сторону камер. Солдаты уходят и спустя пару секунд на камерах зажигаются красные лампочки, означающие, что они выключены. Впервые за все время никто не наблюдает за нами. Мы действительно одни.
— Правда в том, — продолжает Андэн, — что ты очень популярна в народе. Если люди узнают, что самую одаренную девушку обвинили в измене, или понизили в ранге за нелояльность, это очень плохо отразиться на Республике. И на мне. Даже Конгресс это понимает.
Я опускаю руки на колени.
— У Сената твоего отца и у тебя совершенно разные понятия морали, — говорю я, размышляя о подслушанном разговоре между Андэном и Сенатором Камьоном. — Ну или я так думаю.
Он качает головой и горько улыбается.
— Объяснишь свои слова?
— Я не знала, что ты так плохо относишься к Испытаниям.
Андэн кивает. Он не удивлен тем, что я подслушала их разговор.
— Испытания — это устаревший способ выбора лучших в нашей стране.
Странно слышать эти слова от Электора.
— Почему же тогда Сенат так держится за них? Они вкладывают туда деньги?
Андэн пожимает плечами.
— Это долгая история. Когда Республика впервые организовала их, они...... слегка отличались от нынешних.
Я наклоняюсь вперед. Я никогда не слышала других историй о Республике, кроме тех которые специально отбирают для школы и народа, а теперь сам Электор может рассказать мне одну из них.
— В чем заключались отличия? — спрашиваю я.
— Мой отец был..... очень харизматичным человеком. — Слова Андэна звучат как-то оборонительно.
Странный ответ.
— Я уверена, что в каком-то смысле это так, — говорю я, стараясь звучать непринужденно.
Андэн кладет ногу на ногу и откидывается на спинку стула.
— Мне не нравится Республика такая, какой она стала, — говорит он, произнося каждое слово медленно и вдумчиво. — Но я не могу сказать, что не понимаю, почему все стало именно так. У моего отца были на все свои причины.
Я нахмуриваю брови. Это озадачивает. Разве я не слышала только что, как он спорил с Сенатором, отказываясь наказывать мятежников?
— Что ты имеешь в виду?
Андэн открывает и закрывает рот, будто пытаясь найти верный слова.
— До того, как мой отец стал Электором, Испытание было добровольным. — Он замолкает, увидев мое удивление. — Вряд ли кто-либо знает об этом, это было очень давно.
Испытание было добровольным. Эта мысль кажется такой чужой.
— Почему он изменил это? — спрашиваю я.
— Как я уже сказал, это долгая история. Большинство людей никогда не узнают правду о становлении Республики, и это не так уж плохо. — Он проводит рукой по своим волнистым волосам, затем кладет руку на подоконник. — А ты хочешь узнать правду?
Думаю это риторический вопрос. Но в его словах слышится такая печаль и одиночество. Раньше я