— Ну, — кинул директор.
— Я дал Слово, что не буду производить эликсирной воды больше определенного количества и только определенным людям. Нарушать данное мною обещание я не намерен. Да и помирать не шибко охота. Деньги там вертятся совсем немалые, а убивали и за меньшее.
— Говоришь, дал слово?
— Дал Слово, — выделил я последнюю часть фразы.
— Озерову?
— Озерову, — кивнул я.
— Иди, я разберусь с Баструковой, — после долгой паузы произнес директор. — Она от тебя отстанет.
Я благодарно кивнул и поспешил ретироваться, переменка-то закончилась еще двадцать минут назад. Как бы опоздание в журнал не впаяли.
Нормальный мужик наш директор оказывается, хоть и на вид не очень. Тот редкий случай, когда внешность говорит одно, а поступки — другое. Все сразу он понял. Видать, из наших — «олдскульных». «Респектую» ему тогда.
Баструкова действительно от меня отстала, но, судя по ее взгляду, сулящему мне все кары небесные, не простила. Хорошо, что она у нас не ведет никаких предметов, иначе черта с два я сдал бы зачет.
После уроков я зашел в свою комнату и еще на пороге оторопел. Прямо под моими ногами валялась неказистая обувь, на которую я чуть было не наступил. При беглом осмотре это были детские ботинки. Кажется, такие даже я когда-то носил. Что-то было в них знакомым.
Хозяин ботинок обнаружился на второй кровати — действительно мальчишка, лет десяти-одиннадцати на вид. Конопатый, но на удивление не рыжий. Цвет волос был темный, почти черный. Но вот лицо типичное славянское — большие серо-голубые глаза, небольшой едва вздёрнутый нос и округлое правильное лицо.
«Смесок», — сделал вывод я.
— Привет, — поднялся он с постели, на которой лежал прямо в одежде поверх разложенного белья.
— Ты кто такой? — сразу спросил я. — И что здесь делаешь?
— Так это… — растерялся он от моего напора. — Учусь здесь… уже.
— Прямо здесь? В моей комнате?
— Поселили. Тетя Аглая ключ дала, — мальчик потряс одетым на руку браслетом с номером моей комнаты. Видимо, уже не только моей.
Идти устраивать скандал к Аглае смысла не было. Да и какое я имел право что-то ей предъявлять? Оглобля здесь Царь и Бог. Как она пожелает — так и будет. И портить отношения с таким человеком — себе дороже. Она вполне способна основательно подпортить жизнь любому обитателю общежития.
— Горыня, — представился я, садясь на стул. — Дубравин.
— Велимир, — протянул он руку. — Можно просто Веля.
— Ну здрав будь, Веля, — я протянул руку в ответ. Рукопожатие было крепким. Слишком крепким для хиленького на вид мальчишки. Значит, эти ручонки не чурались физической работы.
— Из простых? — сделал я логичный вывод.
— Ага, — смущенно произнес он. — А ты?
Теперь понятно, почему Велимира подселили именно в мою комнату. Никто из родовитых учеников не принял бы холопа в соседи. А выдавать отдельную комнату несмышлёному мальчишке было бы верхом неразумия. Вот и решили проблему таким образом — подсунули мне, сразу решая эти проблемы, и комнату доукомплектовали, и мальчишку под присмотр более старшего ученика пристроили. И проблему неравенства социального различия не потревожили.
— Тоже. И раз уж мы будем жить вместе, давай сразу кое-что проясним, — я начал перечислять. — Не сорить, вещи не разбрасывать. В душевой за собой протирать. Унитаз смывать. И мои вещи не трогать. Все уяснил?
— Нууу… — замялся он.
— Из графина в мгновение выпорхнула вся вода, выбивая со звоном крышку. Еще на лету она разделилась и перешла в форму льда. Две ледяные стрелы, медленно покачиваясь в воздухе взад-вперед, острием уставились в моего нового соседа.
— Все уяснил? — уже строже повторил я.
— Ух-ты!!! — раздался восторженный вопль немедленно вскочившего с кровати ребенка. — Как круто! А можно потрогать? А как ты это сделал? А меня научишь?
Я закрыл лицо руками. Да уж, легко не будет
Глава 3
Зато у меня появился друг.
Сказано с претензией, но какой есть. Появился человек, который готов со мной общаться, сидеть за одним столом во время трапезы и даже иногда гулять. Хотя последнее я предпочитал делать без него. Слишком он был суетливым, любопытным и болтливым пацаном. Ни минуты не молчал.
А еще он был очень наивным. Кажется, даже наивнее меня в его возрасте. Но мне откровенно повезло. Во время подросткового возраста, когда формирование матрицы характера у человека уже практически подходит к концу, жизнь свела меня с нужными людьми. Я подчерпнул много от них, сперва сам того не замечая, но со временем все чаще улавливал в себе эти изменения.
Но странно другое — что при таком полунищенском образе жизни, будучи часто битым сельскими мальчишками и с издевками старших, Веля оставался чистым и искренним. Он не стал озлобленным на весь мир замкнутым ребенком, ненавидящим всех людей, а оставался добрым, веселым и открытым. Воистину, дар влияет на характер человека. На его духовный мир.
Мой характер подобен воде — изменчив и гибок, способен принимать любую форму. Сначала это ровная гладь, тихая и безмятежная, переливающаяся под солнечным светом. Но потревожь — и поднимутся волны — яростные и неукротимые, сметающие все на своем пути.
Но Велимир был целителем. И смею предположить, что он сильный, раз его определили в Академию. Утверждаю это на собственном опыте.
Так вот, быть может, Веля не сломался только из-за своего дара. Он не окрысился, как многие дети с неблагополучной судьбой. Дар целителя само по себе чудо-расчудесное — редкий и востребованный. И кто знает, как он способен влиять на характер человека?
Я водил нового друга к Енисею, думал, что он проникнется его величием и неторопливым течением, посидит на бережке, помедитирует, наконец. Успокоится и не будет доставать меня хотя бы денек.
— Ну, речка, — пожал он плечами. — Большая.
— Ясно все с тобой, — махнул я рукой. — Пошли обратно.
Батюшку-Енисея я чувствовал уже и на территории Академии. То ли мое непомерно возросшее восприятие уже позволяло, то ли что-то произошло в прошлый раз, и я заглянул куда не следовало. Или наоборот — следовало. Мне уже не было смысла ходить к берегу, но хотелось просто смотреть на воду. Смотреть и чувствовать ее в непосредственной близости.
Рассказывать про себя мальчик сперва стеснялся, но со временем, то ли привык ко мне, уже считая близким человеком, то ли просто начал доверять, но я узнал его историю где-то на третий-четвертый день после его подселения.
Пацана звали Усков Велимир Борисович, десяти с половиной лет отроду. Родителей своих он не помнил, а воспитывали его бабка с дедом. Года четыре назад помер дед, а меньше года назад и бабка отправилась следом. Приютил мальчонку местный священник, который и углядел в деяниях мальчика поразительные вещи. Веля тащил домой сперва букашек, да таракашек, а после и кошек с собаками. И все бы ничего, этим балуются все дети. Но Веля был не из всех. Он специально отыскивал особей раненных и больных, словно чувствовал, где они, и знал, как им помочь.
И ведь помогал. Не всем, но многим. За что часто был бит соседскими ребятами, науськанными родителями, дома которых были рядом с сельской церковью, возле которой уже обитало огромное количество собак и кошек. Благодарные животные не особо торопились покидать место спасения и наверняка устраивали частые потасовки между собой — с воем и лаем, шипением, выпущенными когтями и растопыренными усами. Это должно было сильно нервировать жителей близлежащих дворов.
— Хорошо, пусть так, — я был немного озадачен его рассказом. — Теперь что получается, ты ветеринар? Или людей тоже можешь лечить?
— Говорят, что буду лечить людей, — неуверенно произнес мальчик. — Но я бы лучше животных.
— Ну, спешу тебя расстроить. Люди — те еще животные.
— Как это?
— Подрастешь — поймешь.
На каникулах я совсем не скучал по учебе в Академии, но теперь просто возненавидел ее. Большая часть занятий была ни о чем. Мне совершенно не интересно было знать, кто царствовал на престоле Руси после Алексея Годунова, прозванного в народе Пестрым. Мне было совершенно безразлично, почему у Скуратовых на семейном гербе корона с двумя зубьями, а не тремя или четырьмя. Пусть хоть с десятью.
Мне казалось, что меня заперли в душной комнате и не позволяют даже открыть форточку, чтобы впустить глоток свежего воздуха. Я был как пересохшая лягушка, которая медленно умирала без воды. Мне хотелось действий, а не каждодневного монотонного бубнежа преподавателя о том, о сем, о третьем.
Злость снова начала накапливаться, как в ситуации с Профом. Снова пришлось избавляться от нее физическими нагрузками до изнеможения. Альберт Елисеевич — наш преподаватель по фехтованию, вот уж кто действительно был доволен.
— Ты делаешь успехи, Дубравин, — похвалил он меня на очередном занятии, спустя месяц посещения его кружка. — Боевой шест — непростое оружие, но ты справляешься.
Разрядить обстановку помог случай. После него я разгрузился, что называется, по-полной.
В один из вечеров в нашу комнату вернулся Веля с измазанным кровью лицом и огромными фингалами сразу под двумя глазами.
— Это кто тебя так? — ошалевши спросил я.
— Мальчики, — ответил он, всхлипывая и растирая кулаком кровь по лицу.
— Мальчики? Не один мальчик? Их было несколько?
— Четверо.
— Умойся. Сходим в лазарет, а после поищем твоих мальчиков.
— Они не мои.
— Пусть так. Иди умывайся. И одежду смени.
Ясное дело, что всех четырех мальчишек я не поймал — разорваться не мог. Но одного пацаненка, лет двенадцати, я отловил и прижал к стене. Схватив за форму, я поднял его вверх, припечатав к стене.
— Не стыдно вчетвером на одного? — строго спросил я. — Да еще и младшего?
— Отпусти меня, холоп! — дерзко ответил мальчишка. — Я не обязан отвечать на твои вопросы.
Изначально я не собирался вредить мальчику, просто напугать, да и отпустить, но обидные слова, сказанные им, взывали к более жестким мерам.