Я дернул рукой, приложив пацана головой о стену. Не сильно, но вполне ощутимо, чтобы сбить спесь.
— Нравится? — зло зашипел я.
Не знаю, что изменилось в моем облике, но мальчишка не на шутку испугался.
— Не надо, дядя Энки, — жалобно произнес он, кажется, готовый натурально расплакаться. — Это все он. Он нас науськал. Обещал денег дать.
— Кто — он?
— Владислав Сергеевич.
— Какой Владислав Сергеевич?
— Юрцев.
«Юрцев… Юрцев…» — пытался вспомнить я. «Что-то знакомое. Где-то слышал. О, вспомнил!»
— Белобрысый, который? — переспросил я, сверяя мысли. — Вечно со своими дружками ходит?
— Да, он, — часто закивал пацан. — Он самый.
— Еще раз тронете Велимира, я вас превращу в ледышки, — настращал я и без того перепуганного мальчика. — Уяснил?
— Так точно, — поспешил ответить он, облегченно вздохнув. Видимо, понял, что бить его сейчас не будут.
Я отпустил мальчика, который как можно быстрее дал деру с места происшествия.
Искать этого блондина и устраивать разборки сейчас смысла не имело. До отбоя оставался час времени. Да и не знал я, кто и в какой комнате, на каком этаже обитает, не интересно мне это было.
— Веля, сейчас спать, а разберемся уже завтра. Больше тебя никто не тронет. Обещаю.
— А что такое Энки? — любопытно спросил Веля. — Это твоя кличка?
— Кличка — это что-то обидное. А Энки — это прозвище, скорее позывной.
— А что оно означает?
— Божество воды. Ты интернетом вообще не пользуешься что ли?
— Так мне неоткуда. У меня же нет комма.
— О! — посетила меня неожиданная и великолепная идея. — Я подарю тебе коммуникатор. В интернете есть все ответы на те стопицот вопросов, которые ты успеваешь задать мне за день. Точно подарю. Но придется потерпеть до выходных. Раньше нас в город не выпустят.
Разбор полетов я устроил на следующий день в обед. В столовую я приходил всегда чуть позже, когда очередь на раздаче уже практически отсутствовала. Юрцев был здесь, ожидаемо в компании своих друзей — таких же высокородных и напыщенных. Они смеялись, шутили, но дежурный взгляд, выражающий крайнюю степень презрения, в мою сторону отпустили.
Взяв на раздаче то, что осталось — гороховый суп, мясное рагу с гречкой, овощной салат и сразу три стакана компота, я уселся на привычное место — в дальнем углу.
Эта компания всегда засиживалась надолго. Они неторопливо, порой даже с брезгливостью ковыряли столовыми приборами в тарелках, словно их кормили помоями. Привыкли, видать, омарами да кальмарами питаться. А тут им подсунули какой-то гороховый суп с копчёностями.
Я всегда ел быстро, но на этот раз поставил рекорд, за пять минут прикончив без остатка все, что взял. Несмотря на окончание обеденного времени, народу в столовой было прилично — человек тридцать: мальчики, девочки и даже взрослые. Двое незнакомых преподавателей сидело в противоположном от меня углу столовой. Я хотел сделать все быстро — запугать и уйти. Наверняка Юрцев был в курсе моего поединка с Озеровым, и я очень надеялся, что инстинкт самосохранения не позволит ему броситься на меня с декоративной шпагой, которую он постоянно носил на поясе. Странно, кстати, почему он ее носит? Это, по крайней мере, нерационально.
Я встал и направился к столу неприятной компании. Недоеденный кем-то из них суп выплеснулся из тарелки, окатив лицо и одежду белобрысому. Суп был уже остывший, я чувствовал это, так что ожоги Юрцеву не грозили. Он вскочил, опрокидывая стул. Его злобный взгляд пробежался по столовой, выискивая обидчика.
— Еще раз тронете мальчика, что живет со мной в комнате, — подойдя к их столу, с вызовом произнес я, — этим супом ты следующий раз подавишься.
— Собака! — выкрикнул белобрысый, обнажая шпагу. Его дружки тоже вскочили, ожидая развязки. На их лицах то и дело испуг сменялся растерянностью. Они прекрасно знали, кто я. Они видели бой с Озеровым, только поэтому еще не накинулись на меня толпой. Странно, но даже и рот никто не посмел открыть.
Повинуясь мысленной команде, окружающая нас вода взмыла в воздух — вода из компота, супа, вторых блюд. На глазах ошалевших студентов хлеб вдруг становился чёрствым и сухим, а салат сублимированным. Точно такими же, как яблочки Троицкой, из которых я извлек всю влагу.
— Перестарался, — тогда сказала она мне. — Но сгодится.
Вода с характерным звоном-хрустом перестраивалась в лед, образовывая позаимствованные у все того же Озерова изящные стилеты. Они окружили нас, направленными в сторону людей, сверкающими лезвиями.
Но и этого было мало. Я вытянул правую руку вбок. Прямо из воздуха в ней начал образовываться боевой шест, пока еще из конденсированной воды, но уже через секунду и она, с необычайно чистым звоном, превратилась в лед.
Это был совсем другой лед. Более голубой, скорее ближе к синему, с угрожающим блеском и густым чадящим паром, который был больше похож на пламя. Точно такой же лед я использовал против Озерова, и гранд-мастеру пришлось задействовать скрипт-камень огненного щита, чтобы отбить тот удар. Напрашивался вывод — лед-то непростой. Очень непростой и выглядит страшно.
— Подеремся? — спросил я, стараясь скрыть дрожь усталости в голосе, и, кажется, мне это удалось, судя по испуганному выражению лица белобрысого. Его друзья отшатнулись, но за круг, обозначенный парящими в воздухе стилетом, выйти побоялись.
Основная шкала сил просела практически до донышка и уже была готова перескочить на критическую ее часть. Я едва держался на ногах, но этот спектакль следовало отыграть до конца. Не знаю, что придавало мне сил — гнев, жажда справедливости или высокомерные рожи этих дворянчиков, которые они демонстрировали минуту назад. А может быть, леденец, который я предусмотрительно засунул под язык. Он работал и действительно восполнял силы, но очень медленно. Остальные оказываемые им эффекты я не сильно заметил. Да и не нужна мне сейчас ясность мысли и хорошее настроение. Ситуация-то простая — запугать и уйти, высоко задрав голову. Я даже драться не планировал. Не хотел, если честно.
Юрцев со взглядом, выражающим свирепую ненависть, вернул свою зубочистку в ножны.
«Фу-ух», — мысленно выдохнул я от облегчения. — «Пронесло».
Развернувшись к ним спиной, я незаметно вытащил тюбик с эликсиром восстановления и спешно выдавил его в рот. Спектакль требовал такого же эффектного финала, как и его начало. А сил для этого не было.
Не знаю, заметили они, что я использовал эликсир или нет — плевать, если честно. Подождав секунду, я сделал шаг к выходу из столовой, легонько переставив посох. Раздался звон настолько чистый — словно шест был сделан из настоящего горного хрусталя наивысшего качества. На полу, куда приземлилось основание, осталась неглубокая выбоина в потрескавшейся плитке. Шкала сил уже поползла вверх.
Я развернулся, окинув растерянно-напуганных студентов подозрительным прищуром, как бы выискивая среди них жертву. Еще один легонький удар шестом-посохом по полу — и он с продолжительным звоном-эхом рассыпался на мельчайшие осколки, которые еще в воздухе тут же переходили в состояние пара. То же самое случилось со стилетом.
— Еще раз тронете мальчика — накажу, — совершенно обыденно произнес я. Я придал своему голосу абсолютную бесстрастность. Чтобы он звучал не как угроза, не как эмоциональный посыл, а как констатация факта. Такая угроза может звучать только от человека, полностью уверенного в своем превосходстве.
Прежде чем развернуться и покинуть столовую, я бросил белобрысому:
— Ешь суп. Он вкусный. — И, выждав гроссмейстерскую паузу, добавил: — Приятного аппетита, господа.
Велю действительно перестали задирать. Да что говорить — к нему перестали даже подходить. Хотя и до инцидента с Юрцевым у него друзей не особо-то и водилось.
А вот меня снова вызвали к директору.
— Ты хоть понимаешь, кого ты унизил? — с прищуром спросил Акакий Владимирович.
— Наглеца и подлеца, который травит детей только по сословной принадлежности.
— Он симбирский княжич. За ним стоит весь род. Ты думаешь, тебе это сойдет с рук?
— Я разве был неправ, что заступился за беззащитного мальчишку?
— Не прав. Стоило поговорить с ним, проявить уважение к высокому титулу и, возможно…
— Простите, но вы сами верите в то, что говорите? — бесцеремонно прервал я директора. — Он с первого дня смотрит на меня с презрением. Для него заговорить со мной — уже унижение в крайней степени.
— Знаешь, — задумчиво произнес директор, — возможно. Сибиряки все немного помешаны на родовой чести. Но мы находимся на их территории. Здесь их законы, традиции и влияние. Ты думаешь, для тебя это останется без последствий? Я не стану тебя выгораживать.
— Я способен постоять за себя.
— Ты дурак! — резко произнес Акакий Владимирович, от чего в его голосе сразу прорезались противные писклявые нотки. — И высокомерия сейчас в тебе не меньше, чем в том белобрысом идиоте, презирающем всякого, кто ниже титулом!
— Во мне нет высокомерия. Я ведь даже не дворянин.
— Хорошо, — успокоился директор. — Пусть так. Я посмотрел ваш бой с Озеровым и в недоумении — что ты вообще здесь делаешь?
— В смысле?
— Тебе не нужно наше обучение. На Службе тебе дадут больше. Гораздо больше. Ты хочешь быть боевиком, так они этому тебя научат лучше любых Академий. К чему ты тратишь свое и наше время?
Очень хороший вопрос он задал. А что, собственно говоря, я тут делаю? Троицкая говорила, что я способен уже сейчас сдать выпускной экзамен. Более того — я тоже не хочу здесь учиться.
Возможно, я просто стал жертвой общеобразовательной системы. Государственной машины, где каждый одаренный должен закончить Академию, быть поставленным на учет и направленным на соответствующую должность по окончании учебы. Или уйти на вольные хлеба, как это сделал Золотов Николай Николаевич. Он открыл свою лавку и живет припеваючи.
— Это не я решал.
— Я переведу тебя на последний курс. Закончишь Академию в этом полугодии, и молись, чтобы род Юрцевых не успел до тебя добраться к моменту выпуска. Судьба видит, я пытаюсь тебе помочь.