— Если будет угодно… — Артуро изобразил смущение.
— Тогда оставьте.
— А на ночь устроились, сеньор?
— Нет.
— Можете у меня заночевать.
— Пошли со мной, если не устал, — шепнул Тулио. — К скверным женщинам поведу. Хочешь?
Доменико показалось, будто Джузеппе стиснул ему горло своими лапами, но Джузеппе стоял далеко.
— Нет.
— Пошли, голубчик, — ласково молвил Артуро. — Рядом живу.
И действительно жил рядом.
Отворил желтую калитку, повел его по усыпанной гравием дорожке и, поднявшись на второй этаж, оставил одного: «Постойте тут, сеньор, на веранде, минуточку…»
Из комнаты, обхватив руками толстый тюфяк, одеяло, подушку, продолжая спать на ходу, выбралась женщина, задев плечом дверной косяк, и, не почувствовав, прошла на веранду, так и не открывая глаз.
— Пожалуйста, наша лучшая комната, отдыхайте, — пригласил Артуро. — Вот кровать, постельное белье совсем свежее, о плате сговоримся. Спокойной ночи, сеньор.
Доменико остался в кромешной тьме. Постоял немного и осторожно, чтобы не звякнули монеты, снял оборванную, обтрепанную одежду. Он лежал умиротворенный — приятно пахло свежее белье. И вдруг напал страх: «Где я… Зачем я тут…» Приподнялся на локте, чутко уставился в темноту. Присел. Тихо сунул руку в карман, вынул все одиннадцать драхм — остальные он зарыл в землю — и спрятал под подушкой: «Не убили бы!»
Одну драхму положил обратно в карман, — может, удовлетворятся ею… Чудилось, кто-то притаился за дверью. С головой укрылся одеялом… Трудно ли открыть дверь, подкрасться с ножом, взмахнуть, и… все… конец… Нет, нет… Кто-то оберегал его… А то и просто стиснут горло сильными пальцами, а другой рукой — подушку на лицо, да еще коленкой придавят, чтоб быстрей задохся… Нет, нет… Кто-то защищает его, кто-то не даст погибнуть!.. Успокоился, всем существом доверился этому кому-то, неведомому, и, расслабленный разом ощутил, как устал.
Хорошо было в чистой постели, и он, неслышно вздохнув от избытка чувств, пристроил щеку на ладони, погрузился в безмятежный сон.
…Кто-то любил его.
По ночам Краса-город обходил человек. Низкорослый, короткорукий, он то натужно приподнимал к груди тяжелый фонарь с трепетным пламенем и озирался, напряженно щурясь, то, пригнувшись, светил на булыжную мостовую, не валяется ли там что, потом распрямлялся, шел дальше, шаркая своими непомерно большими башмаками, подаренными кем-то из милости. Зимой он ютился в дощатой халупе, а когда очень мерз, разводил возле нее огонь и отогревал окоченевшие пальцы. В ненастную ночь с головой укрывался мешком и, сгорбленный, брел под дождем, обходя город. Время от времени заглядывал в свою лачугу, освещал большие песочные часы и снова ковылял по улицам, возвещая: «Два часа ночи, в городе все спокойно…»
Летом человек всю ночь проводил на улице, смущенно всматриваясь в темные окна, и, когда раззванивались часы, выкрикивал, размахивая фонарем: «Четыре часа ночи, в городе порядок, все спокойно…» Но за одним окном приглушенно рыдала женщина, видимо уткнувшись лицом в подушку, за другим — звякала, разбившись, посуда, по шторе третьего металась тень, кто-то стенал у постели больного ребенка, а Леопольдино, ночной врун, заслышав дальний звон часов, смущенно выкрикивал, замкнув ладони у рта: «Три часа но-очи, в городе спокойно…» Иногда навстречу Леопольдино брел, спотыкаясь и шатаясь, пьяный, и страж прятался за ближайший дом, пряча фонарь под свой длинный балахон… Иногда боязливо семенила, постукивая каблучками, оробевшая в темноте женщина, из тех, что считались в Краса-городе скверными и до которых так падки были мужчины. Леопольдино их тоже сторонился; фонаря, правда, не прятал, но глаза отводил… Потом рассветало… Краса-город выявлялся из мрака со всеми своими пороками и добродетелями, горестями и радостями, со своими розовыми и голубыми домами, и Леопольдино, иззябший, измученный, разбитый бессонной ночью, восклицал с непонятной радостью: «Шесть часов у-утра, в городе все в порядке, все спокойно…»— и отправлялся спать в халупу, когда все другие, лениво потягиваясь и позевывая, открывали глаза…
«Где я!»
В комнате Артуро был он.
ВТОРОЙ ДЕНЬ
В комнате Артуро был он.
Нежась на широкой постели, лишь теперь почувствовал чуждую, непривычную мягкость пружинной кровати. Потянулся блаженно и вспомнил, сунул руку под подушку — все десять драхм лежали на месте. Прощупал карманы брюк — нашел и ту одну драхму. Успокоился и снова натянул одеяло на плечи. Обвел взглядом комнату — на потолке темнело расплывшееся пятно. Доменико долго разглядывал его, и само собой проступило знакомое лицо — ясно обозначились глаза, нос, борода… и губы могли быть такими вот, поджатыми.
Встать не решался, спали, вероятно, еще хозяева, не доносилось ни звука. Но и лежать дальше стало невмоготу.
Оглядел незнакомые вещи. В Высоком селении не доводилось видеть ни подобных стульев, ни такого стола, ни такой изящной серебряной чаши… Нет, не мог больше лежать, встал, босой прошел к двери, чутко прислушался, посмотрел в замочную скважину — за дверью выжидательно стоял Артуро.
Доменико кашлянул.
— Проснулись, сеньор?
Доменико одним махом очутился в кровати.
— Да, давно уже…
— А я на цыпочках хожу, боюсь потревожить, — весело сказал Артуро, распахивая дверь. — Как спалось, сеньор? Прекрасно? Завтрак подать в постель?..
— Нет, зачем, — смутился Доменико. — Не больной я.
— Как угодно, мой юный сеньор, — и Артуро поклонился, улыбаясь, но, когда Доменико натянул рубаху, брюки и сунул ноги в истоптанные постолы, улыбка его сменилась изумлением.
Доменико обернулся к нему и, хотя Артуро мгновенно отвел глаза, все понял, спросил нерешительно:
— Здесь, в вашем городе… можно приобрести одежду?
— Почему же нет, как же нет, — оживился Артуро. — Были бы драхмы, простоквашу из птичьего молока достану, не то что одежду.
— Сколько понадобится?
— На обычную, какая на любом почтенном горожанине, и одной драхмы сполна хватит, а если не пожалеете еще две драхмы, я вам одежду приобрету — слепой заглядится.
— Нет, такую не надо, — замотал головой Доменико.
Оставшись один, Доменико сгреб звонкие монеты из-под подушки, сунул их в карман брюк и вышел на веранду — светило солнце. Спустился в нижнюю комнату; там уже накрыт был стол, поразила непривычно красивая посуда на белоснежной скатерти.
— О, пожаловали, сеньор? Моя супруга Эулалиа.
— В добрый час приход ваш, сеньор, — женщина слегка коснулась подола длинного платья, грациозно приседая.
— Здравствуйте, — ответил Доменико.
Женщина опешила. Метнула взгляд в Артуро и покинула комнату, оскорбленно вскинув голову.
— Ничего, сеньор, ничего, пустяки… Не стоит внимания.
— Какие пустяки?
— Видите ли, сеньор, приветствуя женщину, мужчине следует щелкнуть каблуками и отвесить поклон. Ничего, не принимайте близко к сердцу…
Доменико смутился.
— Я… я не знал. Пойду и… Как надо сделать?
— Вот так… Но сейчас не стоит к ней идти. Прошу завтракать. Вот хлеб, сыр, масло, мед… Яйца вкрутую изволите или всмятку?
— Все равно.
— Вот вам, пожалуйста, любые. Это рюмка-подставка, чтобы не держать в руке. — И ни с того ни с сего громко затянул: — Зачем тебе серебро и злато, когда нечего есть! — Высоко поднял руку. — Куда нужнее вареные яйца-а-а! — Набрал в легкие воздуха и грянул на высокой ноте: — А-а!..
Доменико оторопел, но Артуро спокойно — что тут-де особенного — указал рукой:
— А это теплое молоко, пейте, ешьте, прошу, а об одежде не беспокойтесь. Не сомневаюсь, договоримся о цене, заранее говорить незачем — разговор о деньгах портит аппетит…
Расстроенный, Доменико равнодушно положил на хлеб сыр, нехотя откусил, и таким безвкусным показался тонко нарезанный хлеб — не то что рукой отломленная краюха деревенского хлеба.
— Где можно умыться?
— Ох я, безмозглый дурень! — и Артуро стукнул себя по лбу. — Как же позабыл, пожалуйте сюда, а вон там то самое… если угодно… Это мой сын Джанджа-комо, видите, как он у меня хорошо откормлен, какие у него румяные щеки. Но так дорого стоит прокормить семью.
Когда они вернулись в комнату, Доменико сел за стол, Артуро же сказал:
— Если угодно, сударь, пожалуйте две драхмы, и, пока вы завтракаете, схожу за одеждой.
Розовые, голубые были дома в Краса-городе, островерхие, сияло солнце. По улице рука об руку прогуливались изящные женщины в красивых легких платьях, прикрывшись от солнца красивыми зонтами, иные — с детишками в белых костюмчиках. Прислонившись к стене, бездельно стояли мужчины, лениво оглядывая женщин; по мостовой катил тележку зеленщик, и при виде знакомой зелени — зеленого лука, петрушки, киндзы — Доменико воспрянул духом… На входных дверях висели колокольчики. Время от времени какой-нибудь прохожий вытирал ноги о коврик у входа и звонил. Посреди улицы стоял подвыпивший мужчина, бренча на струнном инструменте. Легкий ветерок шевелил белье на балконе… Над пестрыми заборами склонили ветки ивы, каменный лев посреди большого бассейна, задрав голову к небу, извергал из пасти вместо рыка струи воды. Женщина в красном платье вела на поводке черную косматую собачку; вдали переливалась под солнцем река.
— Нравится? — спросил Тулио.
— Что…
— Наш город.
— Очень.
На бортике бассейна, скучая, сидел Джузеппе и, судя по его вздутым мускулам, размышлял.
— Тсс, — Тулио приложил палец к губам, шепча: — Пошли, пока не заметил, неохота с ним связываться.
Они на цыпочках свернули в сторону. Сзади кто-то завопил:
— Ага, попался! Попался наконец!
Подросток лет пятнадцати грозил Джузеппе коротенькой палочкой. Рядом стояла пожилая женщина.
— Кто это? — спросил Доменико.
— Наш юный безумец, дурачок Уго, — оскалился Тулио. — Любит изводить Джузеппе.
Мальчик манерно изгибал руки, облизывая губы. Он казался полным, однако был не столько толст, сколько рыхл телом, лицом же походил на красивую женщину лет пятидесяти, но красота эта была неприятна, несуразна; оче