Проплывали виденья — навстречу и мимо, выставив руку… Из какого-то дома, корабля затонувшего, доносилось спасительное — трепыхалась и хлопала крыльями птица, душа инструмента… И брел Доменико, а куда — и не ведал. И, приметив желанную, милую тень, замер, застыл, а она подступала, вытянув руку, медленно, тихо и при этом легко необычно; приблизившись, стала, и стояли друг против друга, и чудилось — виделась зелень косо прорезанных глаз, устремленных к нежным вискам.
Тень ступила еще шаг, один-единственный, и изящным движением прорвала туман, опустила на плечо ему руку:
— Ты, Доменико?
— Я…
— Откуда ты?..
И зябкий, призрачный туман сразу пропитался ее низким мягким голосом, она приблизила к нему лицо, и Доменико действительно различил ее глаза, лучившиеся зеленым светом, а всмотревшись, вздрогнул — опечалена была Тереза.
— Я у Артуро… У Артуро был.
— А я вот за лекарством ходила, — тихо сказала Тереза. — Отец болен.
Промолчал Доменико, да и что мог сказать…
— Домой иду… Не проводишь? — спросила Тереза. — Иди впереди.
— Я же не знаю дороги.
— Покажу. Иди, я за тобой.
И, повернувшись, ощутил вдруг плечом ее руку, будто в нежных когтях очутилось плечо, запылало, ощущая длину острых пальцев.
Выставив руку, шаг за шагом пробивался в тумане, на плече была ноша, такая… о, ноша… И правил им голос, низкий и нежный: «Сверни теперь вправо, прямо немного и снова направо…»
— Вот и дошли. Ты куда теперь?.. Может, зайдешь?
— Ждут меня там.
— Не найдешь дороги. Отвести тебя?
— Нет, что вы, не беспокойтесь.
— Хочешь, поцелую? В щеку…
— Да.
И Тереза потянулась к сомкнувшему веки, и щека ощутила ладонь, теплую, нежно-сухую; острые пальцы скользнули к виску, к волосам, а другую щеку обожгло — приложили клеймо, жгучее, мягкое, дивное, и, не размыкая век, бездумно повернул неожиданно голову и крепко поцеловал ладонь, а она, потрепав по щеке, едва ощутимо ударила дважды и сказала:
— Ты славный. А теперь ступай.
Сколько пили… Пьяному разгулу не виделось конца. Возбужденный, воскрыленный Доменико осушал стакан за стаканом; без меры, без удержу веселился Тулио; без меры пили Цилио, Винсентэ, Кумео, Дино; пил и Эдмондо, отчаявшись приобрести себе друга; пил неизвестный прохожий, с превеликой охотой за драхму приведший Доменико обратно… Пили из кубков и чаш, резных и простых, припадали к горлу кувшина… Под конец пили, стоя, гогоча, шатаясь, обливаясь вином, пили, глуша, утоляя неутолимую жажду, и когда смиренно подошедший Артуро, приниженно, жалко вобрав голову в плечи, нагло потребовал шесть драхм, Доменико тут же запустил руку в карман и дал ему гордо все, что выхватил… И, качнувшись, поспешил подставить под кувшин, из которого разливал Антонио, свою красивую, блестящую, емкую чашу…
ВЕЧЕР ПОЭЗИИ И СКАЗКАО ТРАВОЦВЕТНОМ ЧЕЛОВЕКЕ
— Я все же думаю, — продолжал чинно-степенный сеньор Джулио, — что муж должен быть старше жены.
— Это почему? — спросила тетушка Ариадна.
— А потому, что женщины раньше старятся… К вам это не относится, понятно… Вы рождены под знаком вечной молодости.
— Ах, Джулио, проказник… А вообще, что значит возраст там, где налицо истинная, возвышенная любовь!
— Я знал одну достойную супружескую пару — жена была на двенадцать лет старше мужчины, вернее, юноши, — сказал Дуилио.
— И им хорошо было вместе, да?
— Прекрасно! Жена вставала рано, готовила завтрак, повязывала ему нагрудник и кормила серебряной ложкой. В ландо сажала его у окна, потому что юному созданию доставляет радость созерцание пленительных видов.
— А разве не юным, более взрослым не радостно любоваться пленительными пейзажами, — тетушка Ариадна обиженно поджала губы.
— Радостно, а как же!.. Вам, рожденной под знаком…
— В ландо и я сажаю Кончетину у окна, но значит ли это, что она мой муж? Фу, что за чушь…
— Конечно, конечно…
— Помимо того, Васко был несколько моложе меня, но это вовсе не исключает той истины, что он был истинным мужчиной.
— Прекрасно, прекрасно!
— А раз наши души открыты прекрасному, — воодушевилась тетушка Ариадна, — давайте петь красивые, прекрасные песни!
— Да, да, утолим жажду прекрасного, — одобрил Винсентэ и расстегнул воротничок. — Молодчага, Ариадна!
Тетушка Ариадна насупилась, но великодушно сказала:
— Выпьем сначала мятную настойку, пей, Тулио, и другу предложи, кажется, милый юноша, стеснительный, как его звать, забыла я…
— Доменико.
— Прошу вас, отведайте…
— Давай тяпнем, Доменико, — шепнул ему Тулио. — Хорошо с похмелья рюмки три.
— Вон и зима настала, самое холодное время года, — сообщил стоявший у окна Цилио и глянул на Розину, ту самую, что в роще…
На Красу-город падал снег, мелкий, бессильный.
— А у нас тепло, и зимой тепло, — задумчиво изрек Дуилио. — Я очень люблю наш город…
— Знаешь, Сильвия, по-моему, и этот богатый дурень любит меня, — шепнула подружке Кончетина. — И знаешь, как я догадалась?
— Нет.
— У нас он всегда растерянный, смущенный.
— Дуилио, Дуилио! Восхитительная мысль пришла мне в голову! — воскликнула тетушка Ариадна. — Предлагаю в этот дивный вечер говорить языком поэзии.
— Какую изберем тему? — с готовностью спросил Дуилио.
— Тема — снег!
— Снег? Но он еще не выпал… Не укрыл землю!
— Но уже падает с неба, и это хорошо.
— Тема — наш город, — объявил Дуилио.
— Может, все-таки снег?
— И то и другое найдет отражение.
— Слушаем, слушаем вас, прооосим!
И услышали:
В наш город снежная баба
Входит всегда без шубы,
А в горы — нельзя без шубы,
Но всюду одинаково хорошо:
И в нашем Краса-городе,
И во всех других местах.
И ты, мама, матушка,
Не горюй обо мне,
Не все люди плохие,
Встречаются и хорошие.
— Как голова? Все болит? — шепотом спросил Тулио у Доменико. — Пропусти еще рюмочку…
— Легче стало немного…
— Браво, Дуилио! Великолепный белый стих, продолжайте!
Ах, какие славные кружатся снежинки,
Ах, как жаль, что нет их среди экспонатов
Музея красоты!
— Да, жаль, — подтвердила Кончетина, прижимая щеку к плечу.
— Изумительное чувство красоты! Изумительный стих!
— Прошла голова?
— Да.
Но голова раскалывалась, не хватало воздуха, нащупал стоявший у кровати кувшин, поднес ко рту и снова увидел над собой пятно. Присел в постели, натянул синюю рубашку, а сверху, с потолка, так сурово смотрел кто-то. Спустился вниз, стараясь не шуметь, и все же Артуро высунул голову из-за двери:
— Пожалуйте, Доменико, входите.
— Мне ничего не нужно.
— Обидел вас чем? — забеспокоился Артуро.
— Нет, дело у меня.
Моросило. У срубленного дерева огляделся и присел на корточки; мокрая земля раскапывалась легко, только руки стыли. Набил карманы и снова засыпал мешочек. Счистил с пальцев налипшие комки, но упрятать руки в карманы уже не смог — полны были. Закутался в плащ поплотнее и пошел через реку — никого не хотелось видеть. Долго бродил он, отяжелел плащ, лицо намокло.
Огромное, безбрежное озеро сливалось с низкими серыми тучами. Стал на берегу. Шел дождь. Вспомнилась Тереза, смелая женщина, повел рукой по щеке и услышал вдруг:
— Эх, разнесли, разрушили, но ничего…
Оказалось — Александро. Присев на доску, он смотрел в воду. Доменико передернуло: у озера, в тумане, один на один с полоумным!
— Думаешь, я вправду ненормальный? Нет. Тебя Доменико звать?
— Да.
— Хорошее имя.
Безотчетно пощупал карман и приободрился, стал уверенней — переполнен был золотом.
— Видишь доски? — сказал Александро, а Доменико оглядел его латаный-перелатаный плащ, и страха как не бывало. — Кто-нибудь спьяну развалил, не станет трезвый разрушать то, что может ему пригодиться. Люди укрывались тут под навесом, дожидаясь корабля, и вот развалили. — Взглянул на Доменико и добавил: — Не печалься, я новый построю, а вообще, нравится наш город?
— Ничего, как будто, хороший, — равнодушно ответил Доменико — мок под дождем.
— На, — Александро протянул ему зонт, — совсем забыл, — и раскрыл для себя другой. — Присядь, чего стоишь…
Туго набитые карманы мешали, с трудом присел на мокрую доску и с удовольствием вытянул ноги, раскрыл над головой зонт.
— Я очень люблю сказки, — сказал Александро и опустил зонт на голову, освобождая себе руки. — Хочешь, расскажу одну? О травоцветном человеке.
— Валяй, — и объяснил, почему не прочь послушать: — Все равно нечем заняться.
Они сидели рядом и смотрели на затянутое туманом озеро.
— Видишь ли, Доменико, — начал Александре. — Не все, что говорится в сказке, надо понимать прямо, за всем скрыто нечто другое, более значительное, в сказке все имеет переносный смысл. Но эта сказка особенная, в ней все сказано прямо и, между прочим, просто и ясно. Итак, начинаю: «Сказка о травоцветном человеке». Нравится название?
— Да.
— Так вот, за два дня до того, как в город каравельцев пришел травоцветный человек, они изгнали самого честного, порядочного человека, представляешь?!
Случается и такое, Доменико… А знаешь, за что его осудили на изгнание? Однажды на большом совете перед охотой каравельцы отметили, что их город самый лучший, а тот человек сказал, что Вишневый город еще лучше. Между нами, Доменико, но это было правдой, оттого и разозлились каравельцы и ополчились на него, обвинили в том, что он не любит родной город и потому недостоин жить в нем. Великий каравелец — не спутай с каморцем — великий каравелец сказал ему, потрясая ружьем: «Сейчас же покинь наш любимый город, не то получишь пулю!» Человек пристально посмотрел на него, осуждающе покачал головой и покинул город. Слова его послужили лишь поводом для изгнания, причина-то была совсем другая. Каравельцы не терпели честных, порядочных людей. От изгнанного каравельцам не было никакого вреда, просто когда кто-нибудь поступал скверно, он взглядыв