Ничего не понял Доменико; растерянный, привычно потянулся к кувшину и, поднося ко рту, вскинул голову — знакомое пятно смотрело хмуро, но все же ободрило.
— Иди, чего ждешь…
— Иду, хале.
— Постой, мерку почему не снял?
— Как не снял, — обиделся Скарпиозо, — столько времени мерил тебя глазами.
— Ступай тогда.
Когда Скарпиозо вышел, Доменико бессильно опустился на стул. Мысли в голове мешались, страшные предположения беспощадным ударом взбивали и трепали их, словно клочья шерсти. Убьют его? Нет, нет, уцелел же ночью, избежал смерти… А вдруг у Скарпиозо есть второй ключ? Нет, не посмеет — меня убийцей считает… Мало ли кто еще может прирезать… Нет, сказал же — мирные часы сейчас… Утешай себя, утешай — плевать им, мирные или немирные!.. У них тут всё деньги решают, а денег у меня навалом! Не тронут?..
Бросил сбереженные сорок драхм на постель и опустился на колено достать из-под кровати мешочек, зашарил там рукой, а кто-то цепко, как клешнями ухватил его за запястье. Хотел вырваться, но сковало всего; обмякший, отяжелевший, безвольно перевалился на бок, покорно, блаженно потонул в пышной рыхлости лиловых облаков, но грубые пальцы терли ему виски, кто-то ударил по щеке, не хромой ли работник? Нет, нет, вяло подумалось Доменико, отстали б лучше, ему хорошо, хорошо — ни забот, ни печалей, оставьте… но его не оставляли, кто-то настырный даже водой побрызгал в лицо. Доменико недовольно приоткрыл глаза и тут же погрузился в облачную пушистость — страшная, жуткая была личина! — а неизвестный сказал:
— Я старший брат Александро.
Он лежал на постели… Как оказался на ней?.. Успокоенный, снизу смотрел он на ночного спасителя, а узкая косая щель в маске шипела:
— Слушай хорошенько, времени мало. Зря думаешь, что Скарпиозо принимает тебя за бандита. Он отлично знает — ворота его дома ночью не открывались и ты не выходил на улицу, а кровь у тебя — на верхней губе. Обождет немного — проверит, вправду ли ты родственник маршала Бетанкура или полковника, а потом уж сходит к портному. Учти, если одежда будет тебе великовата, значит, решил прикончить тебя, заведет в безлюдное место, убьет и наденет твои вещи — он чуть полней. Слушай внимательно, времени мало. — Человек в маске подошел к двери, выудил из-под деревянной накидки-щита тесак, какие-то инструменты и вытащил из гнезда замок. — Наверняка в лес пойдет с тобой, заморочит голову, уговорит помочь вырыть яму — могилу тебе, но ты рой, рой, пока не запоет дрозд, тогда замахнись, будто кидаешь нож в дерево, не бойся, я буду за твоей спиной, но не вздумай оглянуться, не то в тебя угодит мой нож — проткнет горло. — Человек что-то вставил в дверь. — Метко бросаю, нет мне в этом равного.
Угрожающе шипел голос под маской.
— Я под твоей кроватью провел ночь — Скарпиозо запросто мог пробраться сюда, прикончить тебя и сбежать с твоими драхмами, хотя и знает — далеко убежать не дадут, схватят люди надзирателя Наволе, но такая уйма денег все равно помутила бы ему разум. Потому и остался я тут. — Человек запер дверь и подошел к Доменико. — Я сменил замок, держи ключ, сам запрешь, уходя. Скарпиозо ничего не узнает, с виду ключи похожи, а когда вернетесь, ему не удастся отпереть своим ключом, откроешь ты, и он окончательно убедится, что с тобой не справиться, не по зубам ты ему, и сам начнет трястись за свою шкуру. Понял меня?..
— Понял, хале, — ответил благодарный Доменико.
— Покажу тебе «хале», — зло прошипел человек. — Начнешь с «хале», и втянешься, во всем уподобишься и-им… — протянул он совсем как Александро.
— Вы что, уйдете? Извините…
— Останусь пока.
— А как выберетесь? Я же запру дверь…
Показалось — улыбнулась маска, и ласково прошелестело:
— У меня второй ключ есть! — И как будто теплее посмотрели на него сквозь узкие щелки. — Не забудь: как защелкает дрозд, трижды замахнешься… Ясно?
— Да.
— Возьми вот эти ножи. Здесь принято иметь при себе пять ножей, они будут и в одежде, которую принесет Скарпиозо: два на поясе, один в воротнике плаща, два ножа — в узких карманах сапог на внешней стороне, но все наверняка не настоящие. Заменишь их этими вот, настоящими. Понял?
— Да.
— Отвернись, заберусь под кровать. И помни — в лесу ножи из ствола не вытаскивать, и Скарпиозо не позволяй.
— Послушается?
— Да.
— Почему б вам прямо сейчас не пойти… Дожде-тесь нас… у леса.
— Нельзя. Ему ничего не стоит и здесь прирезать тебя. Сомневаюсь, правда, а кроме того, интересно, как поведет себя, что скажет.
— Как вы… узнаете?..
— Что?
— Что… надумает убить…
— По голосу. Отвернись… Никто не видел меня лежащим на полу.
Отвернулся Доменико, стоял, ждал.
Скарпиозо бережно внес на вытянутых руках расшитые золотом великолепные брюки, рубашку с пышным воротником, под мышкой держал пару высоких сапог с золотым кантом по бокам.
— Пожалуйста, примерьте, хале, все тут, — и благоговейно повесил брюки и рубашку на стул. — Все тут… и ремень вот, и сапоги, неразлучная пара нижнего белья… носки, сударь… — И усмехнулся: — Вы достойны самого наилучшего.
— Оставь меня одного, — сказал Доменико.
— Прогуляемся потом в лес, хале? — льстиво предложил хозяин дома. — Воздух в лесу прозрачный.
— А не покинете меня там?
— Что вы, как можете думать! Когда оденетесь, ударьте три раза в ладоши.
Доменико швырнул перепачканную кровью рубашку в угол, надел новую, белоснежную. И брюки и все другое сидело мешковато, и мороз пробежал по коже. В карманах-ножнах лежали негодные, податливо гнувшиеся ножи, вытащил их, сунул под подушку, заменил настоящими — теми, что оставил брат Александро. Когда он осторожно присел на край постели надеть сапог, по щиколотке его постучали:
— Обернешься в лесу хоть раз — не миновать ножа в горло.
И невидимый человек сам трижды властно ударил в ладоши.
Они шли по тесным улицам между мраморными домами, пепельно мрачными в этот пасмурный день. На всем пути, прислонясь к великолепным стенам, стояли каморцы! С опаской поглядывал Доменико на обитателей разбойничьего города: внешне были люди как люди — по паре ног и рук, по паре глаз, ушей. Рослые, худощавые, попадались и полные. Но глаза — заглянули б в глаза!.. Хотите — заглянем, угодно? Мы с вами, бродяги-негодники, незримо за ними следящие, подойдем и заглянем — не заметят, не бойтесь; на плечо положите мне руку и ступайте за мной, посмотрите: по самые брови надвинуты шляпы — широкополые, прикрывают прищуренный взгляд, алчно каким-то желанием горящие, — да что там каким-то, сообразите, конечно, отчего загорались глаза при виде «поживы», наготове руки держали, заложив их за пояс, в том месте, где таили ножи, узкие, длинные… Повезло нам с тобой — в Средний город попали, в Верхней и Нижней Каморе пострашнее зверье обитает… Но и тут, но и эти… Давно бы всадили в скитальца свистящий пронзительно нож, но спутник его говорил: «К полковнику, хале, к самому полковнику, хале, идем…» А вот подошел к ним Чичио, переведенный недавно из Нижней Каморы, повышенный… Не слыхали о Нижней Каморе? Расскажу вам о ней и все объясню в свое время.
— С мирными часами вас, мой хале… Вчерась драхму обещали, пожаловали бы мне, хале…
Но Доменико с омерзением бросил:
— За что? За то, что дважды пытался прирезать?
Чичио немножко, самую малость, смутился, даже потупился, но быстро оправился, заглянул ему в глаза и откровенно, осуждающе спросил:
— А сами, сами бы как поступили на моем месте, хале?
Вы еще здесь ведь, рядом со мной, так запомните — редчайший был случай! — в Каморе не смотрят друг другу в глаза, нацелятся взором то в брови, то в щеки, скользнут по губам, уставятся в лоб, но в глаза не глядят, никогда, ни за что, а столкнувшись случайно, мечут в сторону взгляд — по негласному правилу, кому же охота испытывать страх… морозом по телу. К тому ж неприятно, припомнится собственный взгляд, а мы знаем, знаем прекрасно, что собой представляем, ведь не зря, когда смотримся в зеркало, наводя красоту или бреясь, избегаем старательно глаз своего двойника.
— На, бери, — бросил Доменико, и драхма звонко отлетела от мостовой, а снова упасть ей не дали — Чичио неуловимо подхватил монету и ловко упрятал в потайной карман на груди.
— Пусть продлятся для вас мирные часы, друг…
А Скарпиозо все остерегал их, отводивших глаза:
— К самому полковнику идем, хале… Кто увяжется за нами, с полковником будет иметь дело, хале!
Алчным взглядом обжигали затылок, но следом не шли… Стояли, не двигались…
— Рубашка и брюки великоваты, — заметил Доменико.
Шли лесом.
— Откормлю тебя, хале, — усмехнулся Скарпиозо. — С твоими-то деньгами не пристало быть тощим, человека по брюху видно, по брюху судят о его достоинстве, а как же! Нагуляешь у меня жир от жареного-пареного.
— Почему рассчитаться не просишь, хале… — Доменико прикусил язык, чуть не оглянулся: как вырвалось опять «хале»!
— Чего спешить, хале.
Скарпиозо остановился, осмотрелся.
— Ты в городе чужак, и я по доброте своей предложу тебе кое-что, если снизойдешь, понятно, до меня, хале.
— Говори. — У Доменико тряслись поджилки, но с виду был невозмутим.
— Давай побратаемся, трудно в жизни без побратима. — Скарпиозо настороженно озирал окрестности. — Так вот, если не чураешься, станем побратимами, хале! Знаешь, как это делается?
— Нет.
— Не знаешь?
— Нет.
— Основа основ — земля, хале, это-то знаешь! Слыхал, верно: «Прахом был, прахом будешь», миг один наша жизнь, и что в ней ценить, если не честность, а, хале? Что другое унесем с собой на тот свет, с чем предстанем в раю, если не с добрыми делами… Как говорили в старину: «Земля еси, в землю отыдеши». Вот почему братаются в земле, в глубокой яме, — земля всему основа… Вон в том дупле у меня кирка с лопатой припрятаны… Копать сумеешь, хале?
— Попробую.
Проглянуло солнце, и в трепетном свете, проникавшем сквозь листву, засияли мириады пылинок.