— По недомыслию сболтнул, простите, грандиссимохалле, не знаю, сколько их...
Маршал Бетанкур встал, постучал по сундуку драгоценнейшим стаканом — крышка тотчас вскинулась.
— Слушаю, гранд...
— Сколько их, по-твоему?
— Мужчин, наверно... семьсот — пятьсот...
— Тысяча двести?
— Нет, семьсот.
— А женщин, болван, детей, стариков?
— Думаю, столько же, гранд...
— Как же они все-таки связали тебя, дуралей?..
— Пятнадцать их было, гран...
— А-а... Сколько, мой капрал?
— Семь — наверняка, до зубов вооруженных...
— Ладно, лезь обратно. Слушай, мой полковник, присядь на сундук. И так... — И Бетанкур прямо в ухо зашептал полковнику, готовому уловить каждый звук его: — Отбери трех сотрудников из списанных, снабди их остро отточенными бритвами, и пусть срежут с убитых все, что срезается, — носы, уши и тому подобное, выколют глаза — мертвым не больно, обчистят карманы и вывернут; назад возвратятся окольным путем, чтобы не столкнуться с повозками, которые я отправлю туда, и, как вернутся, напои их из чаши побратимства зеленым напитком, тем, что подарил тебе, — не весь израсходовал, думаю.
— Да, гранд...
— Весь наш народ, всю великую Камору, следует настроить против этих голодранцев, чтоб покарать их беспримерно. — И добавил:
— Я ничего тебе не говорил. Ты не младенец, сам соображаешь. Ступай, пришли мне Грега Рикио.
— Кого, грандиссимохалле?
— Прекрасно слышал. Пошел!
Несчастный скиталец... Неискушенный. «Скоро вернетесь, дядя Петэ?» — «Да, Доменико». — «Не задерживайтесь там...» — «Мигом обернусь». — «Не обижайтесь, что не сопровождаю вас, — Доменико потупился. — Не могу больше... на улицу». — «Ничего, ничего, чем плохо сидеть дома!» — «Дядя Петэ... — Доменико, волнуясь, затеребил пуговицу, оторвал ее. — Просьба у меня». — «Слушаю, мой друг...» — «Мне неудобно...» — «Что, Доменико, не стесняйся». — «Вина хочется». — «Только-то! — Доктор вздохнул с облегчением, сочувственно провел рукой по поникшей голове.— Вина захотелось, значит?» — «Да. Простите, вы, врачи, считаете вино вредным... Простите, что прошу у вас». — «Чепуха, мой мальчик, захотелось, и ладно, — улыбнулся Петэ-доктор. — Тебе, однако, не выпить, а напиться охота, забыться, отвлечься от всего. Угадал я?» — «Да». — «Хорошо, я спущусь в подвал, принесу, ты не найдешь там». Доменико, не теряя времени, достал из шкафа низкий широкий бокал, приготовил закуску — отрезал хлеба, взял сыр, и вспомнились глаза Мичинио, мерка с шеи, выронил нож. На цыпочках подошел к шторе, выглянул в глазок — никого! Что-то стукнуло, испуганно обернулся — в дверях стоял Петэ-доктор с кувшином в руках: видно, ногой открыл...
— На, Доменико, наслаждайся, — доктор поставил кувшин на стол. — Пей сколько хочешь, а я пойду к больному. Запру дверь снаружи, чтобы спьяну не вздумал прогуляться по улице...
— Хорошо. — Торопливо наполнил бокал, но, стесняясь доктора, повернулся к нему боком. Первый глоток — блаженным теплом разлился по всему нутру. Сквозь зубы всосал мерцавшую жидкость. Снова наполнил бокал, проливая вино на стол, исподтишка глянул на доктора — тот укладывал лекарства в сумку, — выпил, и знакомо приятно обожгло горло, на миг окунуло в дурман, но только на миг, еще долгий был путь в туманный край, правда легко одолимый... Поставил бокал, потянулся к хлебу да так и застыл — доктор уже с сумкой в руках как-то странно улыбался ему.
— Слушай, Доменико... — И запнулся.
— Что, дядя Петэ?
— Ничего, просто... — В волглых глазах сквозила грусть, собрался с духом, сказал будто между прочим: — Может, утренняя девка нужна тебе, мой мальчик?
— Что? — Доменико вздрогнул. — Что еще за утренняя... Нет, не хочу... Зачем мне...
— Не знаю, так...
— Нет, не хочу... — повторил тише, но прозвучало не очень искренне. Снова наполнил бокал и, смущенный, возбужденно, каким-то чужим голосом крикнул уже выходившему доктору:
— А почему вы... спросили?
Понял его Петэ-доктор, улыбнулся:
— Мужчина ты, вот почему, мой друг.
— А это... не зазорно?
— Что же тут зазорного... Приведу какую-нибудь. Да и вообще, без утренней девки посмешищем станешь в городе. Знаешь что, я приведу, и, если понравится, упомяни в разговоре грушу, а нет — яблоко.
— Скоро вернетесь?
— Да, у меня один вызов... Пошел я. Всего...
Не ощущая себя, заходил он по комнате, снова выпил, но вино показалось горьким; поспешил заесть хлебом, сыром и, увлеченный едой, радовался чему-то, да — утренняя девка... Выпил еще и разлегся на тахте поудобней, подложил под голову руки, ах — утренняя девка... Придет покорная, деловитая, готовая... Каморская девка. Гм, каморская, с руками, грудями, еще кое с чем... Запьяневшего, его томило злобное желание поизмываться над каморцами, истерзать если не всех, то хотя бы одну девку, одну женщину. «Пусть придет, встретим ее, встретим, пусть пожалует», — повторял Доменико злорадно. Еще захотелось вина, вскочил — налил себе... Пошел к окну, но ноги заплетались, еле дошел, беззаботно раздернул штору и увидел озабоченно шагавшего прохожего. Чуть не прикрикнул на него: «Эээй ты, цыц!» — но удержался, не-ет, не потому, что не решился, поленился просто... И так пренебрежительно задернул штору, точно оплеуху закатил каморцу, и буркнул: «Иди ты к...» Налил себе еще, но выпить не успел — внизу хлопнула входная дверь. Замер. Шаги... Одни знакомые. И еще чьи-то... Повеселел, но все равно был в смятении. Открылась дверь, вошел один только доктор! Но доктор тихо сказал: «Посмотри в замочную скважину. Видишь ее?» Доменико припал к дырочке, глаз его изумленно расширился — на нижней ступени лестницы ждала женщина, настоящая, во плоти... Именно такая, какую хотел, — полноватая. Он выпрямился и... «Ну что, Доменико, яблоко или груша? Другой не оказалось, разошлись уже, не обессудь...» — «Груша, груша, очень даже хороша. — Доменико был доволен. — Сочная груша». — «Опьянел уже, мой мальчик?» — Петэ-доктор пристально всмотрелся в него. «Не-е, какое там опьянел, — махнул рукой Доменико. — С чего пьянеть — всего четырнадцать стаканов пропустил». — «Ладно, я пошел, запру тебя опять... Когда прикажешь вернуться?» — «Не знаю... Завтра, послезавтра». — «Выгоняешь из дому?! — добродушно рассмеялся доктор — глаза его сузились, плечи подрагивали. — Приду вечером, если еще будет у тебя, лягу спать в соседней комнате. Договорились?» — «Хорошо, — разрешил Доменико. — Только — я сам выйду к вам, вы не входите, ладно?» — «Ладно».
Петэ-доктор спускался по лестнице, шаги его отдалялись, зато чьи-то другие приближались — на пороге возникла женщина в плаще. Решительно вошла в комнату, быстро обошла ее, не обращая внимания на Доменико. Стылый взгляд ее, казалось, ничего не замечал. Второй раз обошла комнату, но совсем по-иному: ступит шаг, зацепится взглядом за что-нибудь — за сундук, скажем, — задержится на миг и устремится дальше... опять помедлит. Шла примерно так: раааз, дватри, чеетыыыре, раз, дватричетыыыре. Внезапно остановилась, резко повернулась к Доменико, развязно, вызывающе оглядела и вдруг изумилась:
— Ой, это с тобой?!
— Что?
— Как поживаешь...
— Кто, я?
— Да, забыла... как тебя?..
— Что?
— Твое имя.
— Доменико.
— Как поживаешь, Доменико, а?
— Прекрасно.
— Плащ снять или... — И погрустнела. — Если не нравлюсь, могу уйти, подумаешь. — Она выставила груди.
— Сними, конечно.
— Поможешь? — с наигранной кокетливостью спросила она и сжалась вся — пьяный был перед ней.
— Дайте повешу.
— Нет, нет, зачем... — женщина заволновалась.— Очень прошу, очень...
— О чем, сударыня? — От удивления Доменико выразился на манер краса-горожан.
— Было раз, какой-то вроде вас говорил вежливо, а потом вдруг влепил мне оплеуху. Вы не... а-а? Пожалуйста, прошу вас.
— Не бойтесь, что вы!
Женщина робко подошла совсем близко, заглянула ему в глаза и поняла — не врет он, и осмелела, заважничала, сказала с сознанием своего превосходства:
— Что, стыдишься, мальчик?
— Нет, — он отвел глаза. «Эх, и она, видно, порядочная дрянь». — Чего мне стыдиться — вор я, что ли, украл чего... — растерялся и заговорил по-деревенски.
— Ладно, нечего терять время, — сказала женщина деловито, вешая плащ, и плюхнулась на тахту — проверяла, наверное, прочная ли. Встала кокетливо, выглянула в окно и не оборачиваясь кинула Доменико: — Ты славный, да, славный, шлепанцы не найдутся? Измучилась в туфлях, ужасно жмут... Так вот, за день берем полдрахмы, за сутки — драхму. Если захочу побаловать тебя, красавчик мой, — две драхмы, а дашь четыре — в любой час прибегу, только свистни, в течение месяца, считая и этот день. Устраивает? — Взглянула на него и похолодела — им снова овладел таившийся в нем хмель, он пренебрежительно кривил губы, слегка покачиваясь, потом, налил себе, выпил.
Неторопливо, спесиво приблизился к ней, в кармане отсчитал четыре драхмы, ухватил ее руку и, вывернув ладонью вверх, вложил в нее деньги, смерил с головы до пят — умаленную, прибитую его взглядом, надежно купленную, приобретенную в собственность. Ошеломленная женщина кинула драхмы на стол:
— Не надо, не заслужила пока.
— Заслужишь, — заверил Доменико. — Заслужишь, куда денешься.
— Никуда, — покорно согласилась женщина.
О, как высокомерно оглядывал он убогое лицо, жалкое: брови почти догола выщипаны и тонко дорисованы углем, глаза — в темных провалах, и захмелевший скиталец насмешливо отметил:
— А видик у вас, сударыня, неважнецкий...
— Что делать, — женщина потупилась. — Вчера ночью двое пьяных попались... Так мучили, так терзали, чуть на тот свет не отправили.
— А ты что думала, — назидательно пояснил Доменико. — Хочешь денег — терпи.
— И денег не дали, у меня еще отняли, — горестно проговорила женщина, не поднимая головы. — Сорок грошей осталось у меня.