Моя подруга, измерив ей пульс и давление, готова была сейчас же вызвать скорую: «Пульса нет, давление на нуле, сердце не бьется – она же в коме, ей реанимация нужна». Любина подруга на это сказала: «Ничем ей скорая не поможет, в полнолуние с ней всегда так, надо только ждать, и больше ничего».
Девочка корчилась так еще четыре часа, а мы, три медицинских работника, сидели вокруг нее и ждали, когда этот приступ закончится. В конце концов все-таки не выдержали и позвонили 03. Те приехали, поставили систему с глюкозой и уехали, заявив на прощанье: «Диагноза нет, так что увезти ее мы не можем».
А вскоре Кюннэй очнулась. Вела себя как ни в чем не бывало. При виде меня улыбнулась: «Тетя Таня, привет. Вы тут такой переполох устроили, а я все видела». А подружке своей сказала: «Так устала… И страшно хочу есть. Сейчас бы “Доширака”!» Та сразу же умчалась в магазин. Вот таким образом мне пришлось убедиться в том, что при приступах болезни, исстари именуемой «эттэтии», медицина бессильна. А память о Кюннэйке навсегда в моем сердце. Она была доброй, улыбчивой девочкой, человеком со светлой душой.
Моя подруга, измерив ей пульс и давление, готова была сейчас же вызвать скорую: «Пульса нет, давление на нуле, сердце не бьется – она же в коме, ей реанимация нужна».
«Все сложнее, чем кажется»
А.
(имя автора не указывается по ее просьбе)
Дружа с матерью Кюннэй, Любой, я знала, что дочка ее с девяти лет мается животом, а врачи никак не могут установить диагноз. И знала про поездку в Москву, где девочка впала в кому, после которой никого, кроме матери, не узнавала.
Люба тогда меня предупредила: «Она тебя не узнает». Но и я ее не узнала: в комнату вошел совсем другой ребенок. Взгляд, выражение лица, манера держаться – все отличалось от той Кюннэй, которую я знала и любила.
А мать потом рассказала, что она впадает в странное состояние, говорит чужими голосами… Верить в это не хотелось, но пришлось, когда я своими глазами увидела, что с ней творится. Тяжко такое видеть, тяжко – и безумно жалко ребенка. Видно было, что ее телом управляет какая-то неведомая сила, и что не она сама говорит на разные голоса, а ее заставляют. Причем сила эта могла овладеть не только ею, но и теми, кто находился рядом. Однажды это случилось с сидевшим около нее парнем – он заговорил голосами уже умерших людей. Помню, один из них жаловался на то, что его убили, когда он шел по улице, что из-за этого его душа не знает покоя, блуждая по миру, который давно должна покинуть. Еще он вспоминал своих детей, оставшихся сиротами, и говорил, что на улицу его тогда погнала водка, жалел, что лишился жизни из-за пьянства.
Кюннэй постоянно видела то, чего мы не видели. «Вот он, вот», – показывала она нам, а потом зарисовывала скрытое от наших глаз, чтобы все-таки показать нам.
Скольким людям она помогла благодаря своему таинственному дару! А мы благодаря ей поняли: если ты чего-то не видишь, это не значит, что его действительно нет. Все устроено намного сложнее, чем нам кажется.
«Ты выполнила все, что должна была»
Людмила Петрова,
подруга Кюннэй
Мы вместе учились в музыкальном колледже, но, знакомясь с Кюннэй, я не подозревала, что делать это придется снова и снова: после комы она меня забывала.
О ее даре я узнала, придя однажды к ней ночевать. Я так испугалась, что зарыдала, и ее маме пришлось меня успокаивать.
Довелось мне присутствовать и тогда, когда дар Кюннэй впервые раскрылся всерьез, и не только присутствовать, но даже участвовать. Мы тогда протанцевали три дня и три ночи. Я еще и на хомусе играла, хотя до того ни разу его в руки не брала – играла так, что губы растрескались и кровь пошла.
Потом я ездила с Кюннэй в улус искать дерево для обода ее бубна.
Позже она время от времени звала меня помогать, когда кого-нибудь лечила, но я практически ничего из этого не помню – только то, что в голове у меня раздавались команды Кюннэй, которые я выполняла. А так мне казалось, что в это время я сижу в какой-то дальней комнате.
Все это кончилось в один день, когда она мне сказала: «Я тебя отпускаю, ты выполнила все, что должна была».
«Хочу думать, что она просто уехала»
Галина Кириллина,
тетя Кюннэй
Солнышком она озарила нашу жизнь, оставив о себе светлые воспоминания.
Кюннэй была славным ребенком – добрая, отзывчивая, приветливая, она всегда была готова отозваться на чужую беду или проблему хотя бы советом, и советы ее, к нашему удивлению, были дельными, как у взрослого человека.
Летом 2008 года я приехала в Якутск поступать на учебу. Кюннэйке тогда было одиннадцать лет, Туйаарке – пять. Время от времени я приходила к ним ночевать – у них была просторная трехкомнатная квартира.
Девочки называли меня «Галя Малкович», а откуда они взяли это прозвище, я не знаю. Мы вместе увлеченно копались в соцсетях.
Но у девочек были и другие увлечения – они ходили на множество кружков, весь дом был заставлен музыкальными инструментами: фортепиано, синтезатор, даже музыкальная студия – обе очень хорошо пели. Один из шкафов был полностью заставлен разными диадемами и кубками – это все были награды за победы в музыкальных конкурсах и состязаниях по художественной гимнастике.
Все, наверное, помнят конкурс «Сана ырыа» – вот в нем они участвовали несколько раз. Все это происходило на моих глазах, и тогда я поняла, сколько труда за этим стоит.
Они все успевали. Учеба, дополнительные занятия, повседневные хлопоты – все у них спорилось. А сколько сил в это вкладывала их мама Любовь Львовна!
Все изменилось осенью 2011 года, когда у Кюннэй впервые заболел живот. Дальше было только хуже: она перестала нормально есть и спать, начались бесконечные и безрезультатные хождения по врачам. Они даже в Москву съездили в надежде, что хоть там установят диагноз. Все было без толку.
Оттуда наша девочка вернулась совершенно другим человеком.
Когда они вернулись в Якутск, я сразу же поехала навестить их и с порога поняла – случилась какая-то беда. Атмосфера в доме была тяжелая, гнетущая, и выражение лиц Любы и Степы было соответствующим.
Люба, налив мне чаю, сказала: «У Кюннэй в Москве была клиническая смерть».
Не успела я отхлебнуть из чашки, на кухне появилась моя племянница. Но в каком виде! Все тело изрисовано ручкой, какие-то каракули. «Что это ты с собой сделала?» – спросила я. А она смотрит на меня, и я ее не узнаю – куда только девался наш веселый жизнерадостный ребенок! Вдруг она заурчала, заворчала – я похолодела, потом почувствовала дрожь в руках и ногах. Степан, увидев это, подхватил дочь на руки и унес в комнату, а Люба сказала: «Ничего мы в Москве не выяснили. И… нам кажется, что это не обычная болезнь. Знаешь, как шаманы болеют. Вроде вселяется в нее кто-то. Много кто… Для них это вроде развлечения, что ли».
Услышав такое, я не поверила ушам. Разве такое возможно? В наше время?
И тут из комнаты, вытаращив глаза, прибежал Степа: «Люба, у нее на теле какие-то письмена появились!» Кинулись втроем туда, и видим – Кюннэй лежит на диване и кричит: «Мне больно!» У меня на глазах бедра девочки покрывались какими-то иероглифами – не то китайскими, не то похожими на те, что мы видели в фильме «Мумия». На спине, ногах, руках сами собой набухали и краснели странные рисунки, появлялись надписи, будто процарапанные чем-то, а мы стоим и не знаем, что делать, и только Степа отважился тихонько погладить дочку. А она вдруг резко потеряла сознание – будто телевизор выключили.
Никто из нас не знал тогда, что это было самое легкое испытание из тех, что нам пришлось пережить.
Обмороки стали чаще, и в это время в нее вселялись разные сущности. Лицо и голос ее сразу менялись, руки и пальцы закручивались так, что казалось – вот-вот сломаются. Со стороны казалось, что так развлекается какой-то невидимый человек.
Бывали и спокойные дни, когда по каким-то причинам духи не являлись.
А время шло. Степа и Люба развелись, девочки остались с матерью. Кюннэй становилось все хуже и хуже. Однажды поздно вечером мне позвонила заплаканная Туйаарка: «Галя, срочно приходи, Кюннэйке плохо!»
Я тогда жила поблизости и сразу же прибежала. Толком не помню, как неслась по темным безлюдным улицам, но самая жуть ждала меня у них: Кюннэйка лежала на полу, визжа на разные голоса, мать, навалившись на нее, пыталась удержать на месте – все как в фильме ужасов «Шесть демонов Эмили Роуз». При этом Кюннэй еще пронзала меня взглядом, если я не успевала отвести от нее глаза, – ощущение было такое, как будто тебя просвечивают сканером. А хуже всего то, что она рвалась к Туйааре, которая укрылась в другой комнате. Я, помогая Любе, тоже навалилась на нее, но держать ее было нелегко, да еще она выпускала изо рта какой-то смрад, похожий на запах газа.
У меня на глазах бедра девочки покрывались какими-то иероглифами – не то китайскими, не то похожими на те, что мы видели в фильме «Мумия». На спине, ногах, руках сами собой набухали и краснели странные рисунки.
Но самое страшное началось, когда она потеряла сознание: живот ее пошел волнами, потом «шторм» утих, но в самой его середине проступили очертания человеческой головы, которая, в довершение ко всему, стала разевать пасть. Как этот ужас мог уместиться в худеньком девчачьем животике, до сих пор понять не могу.
Потом Кюннэй, заговорив старушечьим голоском, пришла в себя и снова принялась орать и визжать на разные лады, а иногда – хохотать. У меня от этого мороз бежал по коже, а она, видя мой страх, явно наслаждалась этим, заговаривая чужими голосами. В какой-то момент я не выдержала и сломя голову бросилась к двери в домашних шортиках, с голыми ногами, позабыв о том, что на дворе зима. Остановил меня Любин крик: «Не уходи! Пожалуйста, не уходи!» Как я заставила себя вернуться в эту страшную комнату? Ноги туда не шли, тело отдавало то жаром, то холодом.