«Когда моя душа уходит ввысь, телом моим завладевают заблудшие в Срединном мире души. Для них это что-то вроде игры. Но они становятся тем сильнее, чем больше им удастся вас напугать, поэтому нельзя показывать им свой страх, нельзя бояться».
В таком кошмаре мы просидели рядом с Кюннэй, пока она не пришла в себя.
Но жизнь продолжалась, и однажды ее пригласили спеть в Табагинской колонии – кажется, это было время ысыаха[4]. Я уже упоминала, что моя девочка видела позади людей тени. «У хорошего человека тень белая, у обычного – серая, у плохого – черная, – объясняла она. – У большинства тени серые, белые чаще у детей увидеть можно». По возвращении из колонии она сказала мне: «Мама, я думала, там у всех черные тени будут, но у двух-трех из них тени были белые».
Еще она смеялась: «Я каждый раз вижу в зале вдвое больше людей, чем вы». По ее словам, тех, кто должен был вскоре умереть, всегда сопровождали две тени, поддерживая за плечи. А если эти тени оставляли человека, он хирел и с ним могло случиться любое несчастье. Однажды летом Кюннэй вдруг попросила срочно позвать нашего хорошего друга, а когда он приехал, предупредила его: «Ты в большой опасности – твоя тень тебя покинула. Тебе лучше побыть здесь, пока она не вернется». Он послушался и три дня прожил у нас. На третий день вечером, когда мы сели пить чай, Кюннэй вдруг встала, подошла к двери и, распахнув ее, сказала кому-то: «Заходи». Мы никого не увидели, а она со смехом сказала нашему другу: «Твоя пропажа вернулась. Отругай его хорошенько – столько времени пропадал. И можешь уже возвращаться домой, теперь с тобой все в порядке». Так постепенно раскрывался, становился очевидным ее тайный дар.
Как-то раз, услышав крик дочери, вбежала в ее комнату и увидела, что голова ее и ноги развернулись на 180 градусов, руки – тоже и словно прилипли к спине. «Мама, что со мной?» – кричал мой бедный ребенок. В ужасе вцепившись в дочкину голову, я пыталась развернуть ее в нормальное положение… Позже тоже произошло нечто похожее: однажды весной, сидя, как обычно, дома втроем, мы с Тууйей вдруг потеряли Кюннэй. Куда она могла запропаститься в закрытой квартире? Пока мы метались, не зная, что и думать, я услышала: «Мама!» Голос шел из-под кровати, точнее, из ее выдвижного ящика. Если бы мне до этого сказали, что человек ее роста и возраста может уместиться в ящике для белья, я бы не поверила. А тут пришлось поверить, увидев скрючившуюся, согнувшуюся в три погибели Кюннэй. Как она могла забраться туда? И какая сила задвинула ящик обратно под кровать? Утопающий хватается за соломинку: я везде искала помощи, к кому только не обращалась за советом, в том числе к людям, работающим с тонкими энергиями. Все без толку – будто бьешься о глухую стену. И страх, постоянный страх, что Кюннэй сочтут помешанной. Разве для этого не было оснований? Через четыре года после того, как она покинула этот мир, я рассказала о неизвестной для других стороне ее жизни по телевидению, в передаче «Талбан», поведав о своей боли, камнем лежащей на сердце, своем неизбывном горе и гложущей душу тоске. Я решилась на это, думая, что, может быть, в этот самый день и час кто-то где-то мучается, как мое дитя, не видя для себя выхода, запертый в своем одиночестве. Я и сейчас хочу верить, что хоть кому-то помогла, согласившись на это интервью. Но среди отзывов на эту передачу оказались и такие, от которых мне было очень горько – люди писали: «Да там вся семья на голову больная – и мать, и дочь». А я помню, как однажды, когда мы с Кюннэй были в районе рынка «Манньыаттаах», она вдруг остановилась и, повернувшись в сторону улицы Котенко, показала на одно из зданий со словами: «Сколько там таких, как я». То, что это психоневрологический диспансер, она не знала.
Моя девочка всегда была готова протянуть руку помощи любому человеку, обратившемуся к ней, и вовсе не для того, чтобы получить известность или разбогатеть. «Мне этот дар дан не для того, чтобы зарабатывать на людском горе, – говорила она. – Я пришла сюда ненадолго, а успеть помочь должна многим».
Зиму 2013 года мы пережили благополучно. Кюннэй исполнилось 16 лет. Она хотела жить обычной жизнью своих сверстников, а так как с самого детства пела и вне сцены себя не мыслила, поступила на эстрадно-джазовое отделение Якутского музыкального колледжа. Осенью началась учеба. В один из дней потерявшую сознание Кюннэй привезли и внесли домой на руках (до этого она уже несколько раз падала в колледже в обморок). Очнулась она не скоро. На следующий день после обеда пришла ее однокурсница, а еще через какое-то время – парень, учившийся курсом старше. В начале сентября они втроем съездили в трехдневный тур на теплоходе «Демьян Бедный» – пели для туристов. Там и увидели то, что происходит с Кюннэй. Однокурсница еще была подготовлена, а вот ничего не подозревавший парень перенес большой стресс. Когда эти двое были у нас, подошла еще одна наша подруга, дальняя родственница. Сказала, что они с мужем вообще-то ехали в Покровск, но, проезжая мимо поста ГАИ, ее муж вдруг развернул машину: «Я тебя к Любе отвезу, останешься у нее». По ее словам, она восприняла эту резкую перемену планов как должное.
И вот, собравшись у нас, три нежданных гостя сидели в зале с Кюннэй, общались, говорили о том о сем, и вдруг внезапно все изменилось: моя дочь осталась сидеть на диване, а эти трое разом встали и принялись танцевать. Странно было видеть, как люди, сроду не занимавшиеся танцами, двигаются слаженно, как солисты ансамбля, имитируя движения и голоса зверей, птиц. Девушки вставляли в этот диковинный танец движения из известных всем «Узоров», а парень воспроизвел другую якутскую пляску, родившуюся из игры, то приседая, то прыгая на одной ноге. Сколько гибкости и грации было в каждом их движении – глаз не отвести!
Потом и Кюннэй, вскочив с дивана, присоединилась к их танцу. Танцуя, она периодически падала, а партнеры подхватывали ее – ни секундой раньше, ни секундой позже, будто были связаны неведомой нитью и чувствовали друг друга на расстоянии.
А скоро должна была вернуться с тренировки Тууйа. Позвонив ее тренеру Виолетте, которой я всегда доверяла как самой себе, попросила оставить дочку у себя до утра. Сидеть одной со впавшими в транс четырьмя людьми мне было страшновато, и я позвонила своему хорошему знакомому и попросила приехать, осторожно предупредив, что у меня тут нестандартная ситуация.
На его приезд танцующая четверка не обратила ни малейшего внимания – как плясали, так и пляшут, но когда парень проскакал на одной ножке мимо вошедшего, тот спросил: «Ты профессиональный танцор?» – и услышал в ответ: «Нет. И пить хочу, умираю от жажды». Кинувшись на кухню, принесла ему стакан воды, но он его не взял – руки и ноги двигались в танце помимо его воли. А когда мы попытались сами напоить его, он сел на шпагат – потом еще раз, еще и еще.
Тем временем подъехал муж родственницы, доставивший ее к нам вместо Покровска. Жена на его прибытие никак не отреагировала. Из транса ни один из четверых так и не вышел, но Кюннэй объяснила, чего нам ждать дальше. Однокурснице велела привезти хомус[5], а на наш вопрос, как долго это продлится, ответила, что три дня и три ночи: «В среду закончим».
Так и вышло. Иногда танцующие забывались коротким сном, и в один из таких промежутков мы, сидя на кухне, заговорили о том, что было бы, если бы кто-то из посторонних увидел все это: «Решили бы, что мы тут коллективно спятили». А муж родственницы, с тоской глядя на жену, протянул: «Что, если она в себя так и не придет? Что я делать-то буду? Да еще в субботу ее родители приехать в гости должны…» Вот в такой обстановке мы и жили.
Потом и Кюннэй, вскочив с дивана, присоединилась к их танцу. Танцуя, она периодически падала, а партнеры подхватывали ее – ни секундой раньше, ни секундой позже, будто были связаны неведомой нитью и чувствовали друг друга на расстоянии.
За несколько дней до этого одна семья договорилась с Кюннэй о том, чтобы показать ей своего девятилетнего ребенка, страдающего от неведомой болезни. Когда на второй день танцевального транса она сказала, чтобы его привезли, я поняла, что неспроста ее «партнеры» накануне пришли и включились в этот странный танец: Кюннэй собрала их здесь, чтобы они помогли ей. И действительно, во время первого в ее жизни серьезного сеанса лечения каждый из них выполнил отведенную ему роль. А того, что она сказала напоследок, я никогда не забуду: «Рано на этом малыше крест поставили. И я поняла важные вещи. Во всем должен быть баланс. Этот ребенок расплачивается за все грехи своего рода, несет их на себе, как тяжкий груз. Сейчас я сняла с него эту тяжесть, но совсем убрать не смогла – это зависит не от меня. Грехи эти висят над родом, как Дамоклов меч, и снова когда-нибудь падут на одного из потомков. Если он сам не будет грешить, беда его минует, но сделанное предками зло может вернуться к детям, внукам, правнукам – девять поколений будут расплачиваться». На третий день вся четверка засобиралась на природу. А мы на ногах еле держимся от недосыпа.
Кюннэй велела мне напечь оладий. Потом сказала, что им будут нужны подстилки, и я сдернула с дивана накидку, взяла еще два покрывала.
Ближе к вечеру девушки принялись краситься – макияж был очень броский, рты у всех троих ярко алели. Мы спросили, когда выезжать. «Когда стемнеет», – был ответ. Все это время подруга Кюннэй как заведенная играла на хомусе, не замечая крови на своих губах, а ее было столько, что она струйкой стекала по подбородку, но девочка и глазом не моргнула. Однако хомус они сменили несколько раз – говорили, плохо звучит, дребезжит и бьется о зубы.
Наконец стемнело, и мы тронулись в путь. Куда, зачем – не знали. Кюннэй сказала, что парень покажет дорогу. Когда мы выезжали, она постучала по стенке машины, сказав владельцу – мужу родственницы: «Слушай внимательно. Нам нужно то, что звучит вот так. И где это взять, ты тоже знаешь». Тот послушал и сказал: «Бас-барабан». По указанной Кюннэй дороге мы доехали до одного дома, где, как оказалось, жил пе