У меня дыхание перехватило. В горле стало обжигающе горячо. Не знаю, что Эгги увидела на моем лице, но она снова замолчала и стала ждать, словно решила, что я могу заговорить. Я выглядела как чироки. Говорила на языке чироки. Пока жила в приюте, читала историю племен чироки, в основном старые записи Джеймса Муни, надеясь найти зацепку, какую-нибудь связь с моим расщепленным прошлым, но ничего из прочитанного не напоминало мне себя. Я вновь обрела дыхание, покачала головой и жестом показала, чтобы она продолжала.
— Его еще называют «меняющий кожу». Существует несколько племенных преданий о пожирателе печени. В одном из них это женщина. В своем человеческом обличье она обычно предстает почтенной матроной, поэтому в течение многих лет вызывает уважение и доверие. Но по достижении преклонного возраста ее одолевает жажда молодости и силы, и она ищет возможностей заменить то, что потеряла, и искушение толкает ее на греховное дело. Она меняет свою кожу на кожу другого человека. Это самая черная из магий. — Наши предания творят, что, когда она задумывает свое дьявольское дело, у нее вырастает один ноготь и она вонзает его в ребенка, чтобы достать печень. — Я ничего не ответила, и Эгги продолжила: — Еще одного скинуокера зовут Калона Айилиски, Ворон-пересмешник. Ему нравится забирать сердца. — Женщина пристально смотрела на меня не отрывая глаз. — Пожирателем печени обычно называют скинуокера, который сошел с ума. Скинуокеры могут быть отвратительными существами, — подвела она итог. — Однако в давние времена, перед тем как появились белые люди со своей вечной страстью получать все больше и больше, перед тем как испанцы в металлических шлемах пришли, чтобы поработить нас, скинуокеры были защитниками народа. Они оберегали наших предков от злых сил и черной магии. Только состарившись, уже после прихода белых людей, многие из них перешли от защиты к дьявольскому ремеслу и черной магии, — закончила Эгги совсем тихо.
Женщина наблюдала за мной. Она сидела расслабленная, спокойная, и глаза ее видели больше, чем мне бы хотелось.
— Некоторые называют пожирателя печени Палец-Копье. У'тлун'та. — В устах Эгги имя прозвучало как хут луна. В ее произношении слово отличалось от того, что всплывало в моих отдаленных воспоминаниях, но я встречала это слово в книгах Муни. Эгги улыбнулась. — Вижу, ты знаешь про Палец-Копье.
Я кивнула и спросила:
— Существует хотя бы один шанс, что пожиратель печени не скинуокер, а вампир?
— Нет. Вампиры — чужаки. Они пришли с испанцами, первыми белыми людьми.
Я снова кивнула, хотя не уловила в этих словах особого смысла. Я слышала, как в глубине дома тихо вращаются лопасти вентилятора и двигатель, приводивший их в движение, издает монотонное жужжание. Холодильник гудел и пощелкивал, а автоматический генератор льда с грохотом выбрасывал морозные кубики. Я вернулась к столу и села на стул.
— Разговор между старейшиной или шаманом и тем, кто пришел за помощью, остается тайной, так ведь? — спросила я. — Как беседа психолога с пациентом?
Эгги покачала головой:
— Не всегда. Если ты скажешь мне, что планируешь кого-то убить, то я поставлю интересы Народа, да и белых людей тоже, выше твоих. Но если тебе нужен совет, Я помогу, чем могу, и сохраню твой секрет. — Она склонила голову, словно птица, которая с дерева рассматривает землю, и на губах ее заиграла улыбка. — Ты же не собираешься убивать?
— Собираюсь. — (Эгги дернулась. Это было всего лишь едва заметное движение лопаток, но улыбка ее исчезла.) — Я собираюсь убить существо, чей путь проследила до вашего дома. Старого выродка-вампира мужского пола, в чем я не сомневаюсь. Однако мой источник информации… мой источник говорит, что он не вампир, а пожиратель печени.
Спустя секунду Эгги сказала:
— Скинуокеры принадлежали к Народу, до того как перешли на сторону зла. Они жили среди нас с ранних времен и были защитниками и воинами, участвуя в нашей истории. — Она пожала плечами, — С приходом белых людей мы понесли много потерь, пережили много перемен. Я слышала такую фразу: «Скинуокеры делили с народом одну кровь. Пожиратели печени украли ее».
Пантера встрепенулась. Кровь. Эти странные запахи от куска ткани, на которой осталась слюна вампира и кровь его жертв, и это зловоние гниения. Она затихла, словно поняла, в чем дело; только если она и поняла, то мне ничего не объяснила. Мне нужно было вернуться домой и еще раз обнюхать кровавую тряпицу.
Неожиданно Эгги прорвало. Ее безмятежный взгляд напрягся, губы изогнулись в улыбке.
— Из всех преданий о старом пожирателе печени больше всего я люблю историю о чикелили, — начала она. — Слово это означает «говорящий правду». Чикелили — маленькая птичка, дрозд-рябинник. Только она говорит правду о старике-пожирателе. Но чикелили невелика, незаметна, и голосок у нее негромок, поэтому вороны и сойки заглушают ее слова, лишь один мальчик слышит птичку и предупреждает своих родителей о том, что поблизости ходит убийца детей. А смысл повествования таков: иногда единственный тихий голос важнее множества громких.
Я уставилась на Эгги, не понимая, к чему она клонит. Однако я знала: старейшины редко начинают говорить, если в рассказе нет великой правды — правды, имеющей отношение к настоящему. Тихие голоса? Мне вдруг пришли в голову девочки Кейти, сидящие за обеденным столом.
— У того существа, которое ты проследила до парильни, был длинный ноготь?
Я мысленно вернулась к сцене в переулке, когда упырь держал в своих руках тело проститутки. Потом вспомнила, как он взбирается по стене.
— Нет, я не заметила.
— А ты видела его энергию? — спросила Эгги.
— Серый свет, черные пылинки. Я унюхала их в воздухе, — ответила я и тут же почувствовала себя идиоткой.
Эгги кивнула:
— Да, понятно. Ты преследуешь зло. Ты воительница, как те великие защитники прошлого. — (Я поняла, что краснею от похвалы, и от неловкости заерзала на твердом деревянном стуле.) — Я наложу защиту и зажгу палочки для окуривания, когда наступят сумерки, — пообещала она, — чтобы отвести порчу и сохранить дом от любого зла, которое может оказаться поблизости. И мы обе с мамой будем ночью наблюдать за тем, что происходит вокруг.
— С мамой? — удивленно переспросила я.
— Маме всего семьдесят четыре, и она все еще полна жизни. В прошлом году умерла моя бабушка. Что-то щелкнуло у меня в голове.
— Она похоронена на заднем дворе? У парильни? Та же самая мысль пришла и Эгги. Оживление ушло с ее лица, и я сразу увидела, сколько ей в действительности лет.
— Ты думаешь, это существо, этот выродок-вампир, которого ты выслеживаешь, охотится за останками моих предков? — спросила она тихо-тихо, словно трава прошелестела на ветру. — Или за одной из нас, чтобы получить власть над останками моих предков и магической силой, которая в них содержится?
В этом был смысл, и новое открытие все прояснило у меня в голове. В этом было гораздо больше смысла, чем в том, что думала Пантера.
— Если заполучить кости старейшины, который принадлежит к погребенной поблизости семье, то это поможет разбудить магическую силу шаманов? — спросила я. Эгги судорожно кивнула, глаза ее наполнились страхом. Чуть мягче я добавила: — Если существо, которое я выслеживаю, вампир и если оно обратит одну из нас, может ли оно потребовать у ваших предков, мах э и а еллоу, чтобы те дали ему силу?
Эгги прошептала:
— Вероятно. Зависит от того, что он знает. И какой магической энергией обладает.
— Он старый, — сказала я. — Очень, очень старый. Подозреваю, ему несколько сотен лет. Сколько поколений ваших предков похоронено на заднем дворе?
Эгги опустила взгляд на руки и сплела пальцы на столешнице.
— Моя бабушка, ее родители, моя прапрабабушка, которая сбежала с Дороги слез во время переселения и обосновалась здесь. — (Если я и прореагировала на упоминание Дороги слез, то Эгги этого не заметила, поскольку ее глаза были опущены.) — Останки моей сестры, умершей еще ребенком, лежат там. И мой дядя, и его жена, белая женщина, которая стала одной из нас после свадьбы. И брат моей бабушки, который был намного старше ее. Еще семеро членов нашего племени и один чужак, присоединившийся к народу.
— Получается целое скопление могущественных останков в одном месте, — подвела я итог.
— Я спущу собак на ночь, чтобы они охраняли двор, — сказала Эгги.
— Эгги, — осторожно возразила я, — он уже убил двух ваших собак.
Она закрыла глаза, словно пытаясь отгородиться от правды. Но когда снова их открыла, они пылали огнем ярости. Низким, резким голосом она пообещала:
— Я уничтожу его. — Ее руки, маленькие, темные и хрупкие, сцепились на столе с внушающей страх силой, демонстрирующей мощь ее намерений. — Если он явится сюда, я уничтожу его. — Она набрала воздуха, и казалось, вдох причинил ей боль. — У тебя есть мобильный телефон?
Из кармана на футболке я вытащила визитку и положила на середину стола. Эгги взяла ее и осторожно потерла, как будто проверяя фактуру бумаги, но я знала: она изучала мою энергию, скопившуюся на карточке.
— Ты решила не рассказывать мне о том, кто ты такая? — спросила она.
— Извините. — Я низко склонила голову. Я видела много лет назад, что так делал мой отец. Мой отец! Его лицо с тонким заостренным носом возникло в моем сознании. Я сморгнула слезы, набежавшие из-за новых воспоминаний, которые были одновременно старыми… Как можно официальнее я произнесла: — Благодарю за помощь. Я обеспечу вам защиту, которая будет в моих силах. А пока могу я узнать, кто владеет землей за вашим домом, в лесу и на болоте?
— Эта земля лежит на границе Национального исторического парка Жана Лафитта, поэтому большая часть является собственностью правительства. Не знаю, кому принадлежит остальное. Тут повсюду разбросаны частные владения, как, например, этот участок, которым владеет наша семья.
Парковая территория. Вот дерьмо! То есть к услугам выродка целые гектары земли для прогулки, и некому его остановить. Кроме меня. И этой суровой, хрупкой женщины.