Питер убивал время по-другому. Он подражал Тэду. На столике перед ним лежала книга, на его мальчишеском лице было выражение сосредоточенности — он что-то писал в тетрадке, тщательно подражая почерку отца. Я заглянула в тетрадку со своего места — он делал уроки. Он начал подражать Тэду после развода — живой и чувствительный мальчик, он подражал холодному безразличию. Сегодня это мне действовало на нервы. Я встала и подошла к окну, надеясь увидеть Джоэла, идущего по улице, но увидела только пустую мостовую, небольшие дома, гаражи и снег на фоне уличных фонарей. Снег уже лежал на голых ветвях росших вдоль улицы деревьев.
— Он идет? — спросила Кэрри.
Я покачала головой, и она снова вздохнула. Джоэл и впрямь поступал очень нехорошо. Мне показалось, что в последнее время он стал более эгоистичным. Еще год назад он не был таким. Мальчишкой он больше напоминал Питера. Те же прямые черные волосы, та же сообразительность. Наша семья отнюдь не являлась книжным образцом. После серии нервных взрывов наша мать покончила с собой в клинике. Наш отец, несмотря на всю его выдержку и мягкий характер, был постоянно в отъезде, и наше финансовое положение было неопределенным. Он имел урановые рудники в Канаде. Короче, не углубляясь в детали, он имел акции и играл на их повышение. Мы получили обычное американское воспитание — в нашем распоряжении были деревья, газоны, летние лагеря, нам выпрямили зубы… Но наш большой и уютный дом был арендован, и частенько мне приходилось уговаривать владельца подождать, пока из Канады не придет очередной чек. Отец хотел сделать нас миллионерами, но умер в семьдесят лет, так и не найдя новых перспектив в добыче редких металлов.
Так как я была на десять лет старше Джоэла, а отец приезжал очень редко, я стала для него чем-то вроде матери. По пути в школу я вела его в детский сад и забирала на обратном пути. Я покупала продукты, готовила. Я мыла посуду, а он помогал мне вытирать ее. Он был хорошим, послушным, сообразительным, с чувством юмора. Он много читал. Возможно, в этом была и моя заслуга, но он никогда не носился по улицам в толпе других мальчишек.
Потом, когда ему стукнуло десять, все кончилось: я забросила его. Ему могло показаться, что я как бы испарилась. Конечно же, во всем был виноват Тэд. Мы поженились и вскоре переехали в Калифорнийский университет. Дом был слишком большим для десятилетнего мальчишки, отец которого пропадал неизвестно где. Джоэл был направлен в интернат, и его привычная жизнь пошла прахом. Уже многие годы я чувствую свою вину за это. Но тогда я боролась за свое будущее, мне казалось, что Тэд и мое счастье исчезнут навеки, если я поступлю по-другому. Возможно, мне стоило подготовить к этому Джоэла, или даже взять его с собой. Хотя я сомневаюсь, чтобы Тэд согласился. Следующий год был очень жестоким для Джоэла — новая школа, новые лица, видимо ему казалось, что все в мире перевернулось вверх дном. Он заболел пневмонией, и я вернулась на Восток, думая, что он не перенесет этого. Но он выкарабкался: худой, бледный, но прежний Джоэл. Хотя мне показалось, что в его глазах появилось какое-то новое, настороженное выражение.
Он приехал к нам на каникулы, а потом, когда мы переехали в Кембридж, приезжал к нам из Колумбии на выходные. Внешне все было как прежде. Но внутри мое чувство вины сплелось с его чувством заброшенности. Я ничего не могла поделать. За все годы не подвернулось удобного случая высказаться по этому поводу. Его дела в колледже шли блестяще. Быстрая смена мест работы по окончании учебы казалась лишь поиском молодого человека своего места в жизни. Его неудача в любви не насторожила меня. Чем раньше познать все это, тем лучше, думала я. Но его переезд в Марокко и беззаботность, с которой он растратил там все деньги, обеспокоили меня.
Но самые большие волнения начались после того, как он вернулся оттуда. Он не стал искать работу и зарабатывал лишь как редактор рекламных буклетов. Когда я заходила к нему в середине дня, я поднимала его с постели. Однажды, когда я вынула какую-то книгу из его книжной полки, оттуда выпало что-то, завернутое в фольгу.
— Это «кайф», — сказал Джоэл, когда я развернула пакет.
— «Кайф»? — слово казалось знакомым, хотя я не припоминала его значения.
— Турки называют это гашишем.
— Гашиш! Значит, вот он какой… — я долго разглядывала его, пока он не выпал из пакета. — Зачем он тебе?
Он пожал плечами, делая вид, что не желает выслушивать дальнейшие расспросы.
— Я привез это из Марокко.
— Ты стал наркоманом? — спросила я, стараясь выдерживать обычный тон.
Но он, я видела это, мне уже не доверял и легко сменил тему, оставив меня с чувством огромного беспокойства.
Мне вспомнилось все это, когда я стояла у окна — его побег, беззаботность… Мне это очень не нравилось. Ожидание перешло в беспокойство. Я поставила стакан на стол и подошла к телефону.
Дети быстро соображают. Слыша, как я набираю номер, Кэрри поняла, куда я звоню.
— Думаешь, он еще дома? Очень маловероятно.
— Может, он просто уснул.
— Прекрасно, — с иронией заявила Кэрри, — пожалуй, я съем кусок хлеба.
— Пожалуй… — неуверенно ответила я. В трубке слышались длинные гудки, и хотя я знала, что будь Джоэл дома, он давно бы подошел, я не торопилась вешать трубку, так как и не предполагала, где еще его искать. Мне пришло в голову, что я до сих пор не знаю его друзей и есть ли они у него вообще. Когда он был в колледже, он делил комнату с кем-то из ребят. Они вроде бы дружили. Но, по-моему, тот парень переехал в Вашингтон. Были какие-то девчонки, но все они повыскакивали замуж. Была еще Шерри — большой погибший роман. Но все это давно-давно прошло. И все же, ведь должен же кто-то быть. Я посмотрела на лежащую на шкафу телефонную книгу и настолько крепко задумалась о прошлом, что чуть не пропустила ответ на мой звонок.
Хотя то, что случилось, было трудно назвать ответом. Не было ни голоса, ни слов, просто телефонную трубку подняли с той стороны, и в ней ничего не было слышно, кроме отдаленных звуков джаза.
— Джоэл! — закричала я. — Это Нора!
В трубке послышалось дыхание, глубокий вздох, а затем какое-то бормотание — как-будто он не мог справиться со своим речевым аппаратом. Наконец низкий, совершенно незнакомый голос повторил:
— Нора…
Я снова окликнула его по имени, хотя и сомневалась, что это был действительно Джоэл: голос был совершенно чужим. Но из трубки слышался лишь холодный и безразличный джаз.
Питер уже стоял рядом со мной, а с лица Кэрри, которая сидела напротив, исчезло выражение упрямой отрешенности. Она снова была хорошей маленькой девочкой, которая, к тому же, начала чего-то опасаться.
— Что-нибудь случилось? — спросила она.
Я положила трубку и попыталась собрать все свое материнское спокойствие. Где-то на задворках сознания мой мозг лихорадочно решал, что же мне предпринять. Можно было позвонить в полицию, но затем я вспомнила тот шарик из фольги. Гашиш — это наркотик. Если они найдут его, Джоэл может пойти под суд.
— Даже не знаю, — сказала я. — У Джоэла была снята трубка. Я, пожалуй, сбегаю к нему. Поужинайте сами.
— Я тоже пойду, — сказал Питер. Кэрри положила руку на его плечо.
Они выглядели храбро и уверенно, стоя вот так, друг подле друга — моя молодая гвардия. Но об этом, конечно, не могло быть и речи. Я не знала, что там обнаружу. Несмотря на их протесты, я быстро надела пальто, напялила зимние сапоги и пошла к двери. Когда я проходила мимо зеркала, то обнаружила, что лицо мое выглядело необычно худым, а глаза слишком большими. На использование какой-либо косметики не оставалось времени, и поэтому я просто завернулась в широкий кружевной шарф.
— Если он заболел, то тебе потребуется доктор, — напомнил Питер.
— Я сначала загляну к нему, и, если что, смогу позвонить вашему отцу.
Я открыла дверь, и холодный ветер заглушил их мольбы. Такси не было, и мне пришлось пройти почти до Парк-Авеню прежде чем удалось остановить машину.
Пока мы ехали, передо мной вставали ужасные картины. Я представляла, что Джоэл пытался покончить жизнь самоубийством, что на него напали грабители, еще что-то более ужасное. Эти нарушения в речевом аппарате, а затем совершенно чужой голос сильно беспокоили меня.
— Вроде приехали, — сказал таксист. — Вы не ошиблись? Вы хотели именно сюда?
Когда мы остановились возле жилища Джоэла, я поняла, что он имел в виду. Перед подъездом, над которым красовалась надпись «Не мусорить» на английском и испанском языках, стояли двое бородатых молодцов в кожаных куртках. Возле побеленной кирпичной стены стояли в ряд мусорные баки. Уличные фонари были разбиты.
— Да, это именно то место, — сказала я таксисту, доставая замерзшими пальцами деньги. Возможно, он подумал, что со мной что-то не в порядке — благополучная на вод домохозяйка в пальто с меховым воротником, растолкав в стороны кожаные куртки, вошла в подъезд дома, расположенного в ужасных трущобах.
Замок на двери подъезда был сломан, поэтому я вошла без звонка и поднялась вверх по потрескавшейся мраморной лестнице, мимо обшарпанных стен с нацарапанными на них гадостями. Джоэл жил на пятом этаже: когда я поднялась и начала стучать в его дверь, я задыхалась.
— Пожалуйста! — закричала я. — Джоэл, открой дверь! Это Нора!
Приложив ухо к двери, я услышала лишь звуки джаза. К моему удивлению дверь была не заперта.
С того места, где я стояла, была видна почти вся комната: диван, обтянутое парусиной кресло-качалка, включенный торшер, рыжий кот Джоэла, в испуге забравшийся на книжную полку и выгнувший дугой спину… Джоэл сидел у стены, его ноги покоились на мексиканском коврике, а рядом все еще лежал телефон со снятой трубкой.
— Джоэл! — воскликнула я, затем, с опаской войдя в комнату, наклонилась над ним. Крови нигде не было видно. Не было видно также следов ограбления или борьбы. Лицо Джоэла, похожее на лицо Питера — такое же худощавое, с такой же прядью темных волос на лбу, было искажено, как у человека, пережившего какой-то кошмар.