С тех пор я научилась получать удовольствие от волнения, когда я тянусь за пальто, вожусь с ключами и выключаю свет, а сигнализация выдает последнее предупреждение.
В ресторан я прихожу первой, Ноа – вторым.
– Умираю с голоду! – Он запихивает рюкзак под стол. – Где хлебная корзина?
– Еще не приносили. И тебе тоже привет.
Телефон вибрирует: Калеб прислал сообщение. «Я уже за углом», – и я смотрю, как он входит в ресторан и прокладывает к нам путь через лабиринт столов, накрытых белыми скатертями. Машу ему рукой и замечаю, что за ним следуют мои родители. Они одновременно добираются до столика, словно это засада.
Калеб не знает, кого приветствовать первым, но мой отец берет инициативу на себя и пожимает ему руку.
– Вживую он еще симпатичнее, – шепчет мне на ухо мама, а затем, прежде чем я успеваю ответить, направляется к Калебу, чтобы представиться.
– Я слышал, ты отвечаешь за предупреждение человечества о надвигающейся гибели, – начинает отец после того, как мы все уселись. – Сообщишь нам, когда пора будет искать укрытие?
– К сожалению, я математик, а не экстрасенс, – отвечает Калеб. – Однако я могу подробно описать для вас все наихудшие сценарии.
– А, понятно. Ты перешел на темную сторону, чтобы работать на страховые компании?
– Деннис! – шипит моя мать.
– Они хорошо платят. – Челюсть Калеба подрагивает.
– Он шутит, – успокаиваю его.
– Ну разумеется! – восклицает отец. – Ты ведь понял, что я не всерьез, Калеб?
– Да, конечно, это было понятно.
– Наша семья искренне завидует людям с количественными навыками, – продолжает отец. Он из тех людей, которые носят шляпы-котелки (и не одну), часто используют слово «шик», погружаются в культуру мемов, чтобы удивить своих студентов соответствующими аллюзиями, и предпочитают слова с четырьмя и более слогами, например, количественные. – Ты, случайно, не посещал никакие семинары по литературе в Сент-Эндрюсе? Дочка наверняка говорила, что я преподаю.
– К сожалению, нет, но я люблю читать.
– Что ты читаешь?
– Что за допрос с пристрастием? – прерываю отца. – Это клише.
– Нет, это хороший вопрос. – Калеб посылает моему отцу ободряющую улыбку.
Обменявшись взглядами, мама и Ноа проявляют внезапный интерес к хлебной корзине, которая наконец-то появилась на столе. Потянувшись за одним и тем же куском фокаччи, они сталкиваются костяшками. Начинаются приглушенные споры, и это дает Калебу время собраться с мыслями.
– В последнее время я читаю нон-фикшен. «Необитаемая Земля» Дэвида Уоллеса-Уэллса, «Между миром и мной» Та-Нехиси Коутса.
Отец одобрительно кивает и задает следующий вопрос, но из-за внезапно нахлынувших тягостных воспоминаний я его не слышу. Розмари недавно написала в «Твиттере» о «Необитаемой Земле», процитировав отрывок оттуда: «Все намного хуже, чем вы думаете».
Совпадение? Пытаюсь поймать взгляд Калеба и ищу на его лице подсказки. Но он не смотрит на меня. Вместе с отцом они выбирают бутылку красного вина. Когда ее приносят, отец просит пять бокалов и подмигивает Ноа.
– В Великобритании в этом возрасте уже можно, – говорит он после ухода официанта. – Давай же, в честь Калеба.
Ноа смущенно закатывает глаза, но бокал берет.
– Ноа в прошлом году поступил в Колумбийский университет, – объясняет отец. – Он взял академический отпуск, чтобы сосредоточиться на актерской карьере, но я постоянно говорю ему, что нужно какое-то разнообразие, какая-то интеллектуальная стимуляция. Правда, Ноа?
Ноа проглотил вино, как воду, и повернулся к Калебу.
– Родители не хотят осознать, что я могу не вернуться в университет.
– Это несправедливо, – вставляет мама. – Ты знаешь, как мы гордимся тобой, ты знаешь, что мы поддерживаем тебя и твою карьеру!
– Но образование – это тоже привилегия, Ноа, – подхватывает отец своим профессорским тоном. – Подумай о том, как курс психологии или литературы может углубить твои актерские навыки, расширить твой инструментарий.
– Если я еще раз услышу выражение «расширить свой инструментарий», я закричу, – обещает Ноа.
– Многие люди убить готовы за возможность учиться в Лиге плюща, это все, что я хочу сказать, – замечает отец.
Я вклиниваюсь в разговор.
– Мне так жаль, что мой университет не входит в Лигу плюща и что я не пошла по вашим священным стопам в Йель.
– Сплошная драма! Мне достались двое детей с любовью к драме, – усмехается мама, глядя на Калеба.
– И по природе, и по воспитанию, – добавляю я.
– Неплохо. – Ноа протягивает мне кулак через стол.
Перед сносом дома я помогала маме упаковывать коробки для переезда в Уэстчестер и наткнулась на связку старых пожелтевших писем, которые отец писал моим бабушке и дедушке за несколько месяцев до моего рождения. Я спрятала их в карман, желая познакомиться с доселе неизвестной частью его личной жизни: «Мы с Линдой очень ценим вашу финансовую поддержку, пока я заканчиваю аспирантуру, – говорилось в одном из писем. – Сейчас, на пороге отцовства, моя карьера в академической среде – причем в гуманитарных науках – заставляет меня заметно беспокоиться о моей нынешней неспособности содержать семью». И с фирменным юмором он добавлял: «Давайте же (символически, светски) помолимся, чтобы ваши будущие внуки стали врачами и юристами!»
Ирония, конечно, заключается в том, что никто из них не заработал деньги, занимаясь медициной или юриспруденцией. Писательница, домовладелец. Была бы у моей бабушки такая успешная писательская карьера, если б мой дед не был домовладельцем? Сомневаюсь.
– Наоми показала мне видео, где ты поешь. – Калеб поворачивается к моему брату. – Очень здорово!
Ноа благодарит его. Несмотря на постоянную похвалу, он каким-то образом остался очень неуверенным в себе и склонным к сильным приступам самобичевания. Это у нас семейное.
Приносят еду, и я усердно принимаюсь резать жареную курицу на мелкие кусочки. Голова отца склоняется к голове Калеба, их разговор искрится, развивается; когда официантка возвращается к нашему столу, чтобы посоветоваться с отцом насчет второй бутылки вина, Калеб кладет руку мне на колено и сжимает.
Это слишком приятно, слишком хорошо. Его прикосновение должно наполнить меня теплом, но вместо этого угнетает – напоминание обо всей моей лжи. Я чувствую необъяснимое желание спровоцировать всех присутствующих здесь, испытать их и себя.
– Я начала роман! – громко заявляю я. – Пока готово несколько глав.
– Это замечательно, – говорит мама, одновременно с отцовским восклицанием: «Давно пора!»
Заметив приподнятые брови Калеба и вопросительно вздернутый уголок рта, я немедленно иду на попятную. «Глупо, – укоряю себя, – опасно».
– Я пока не готова показать его кому-либо. Предстоит много работы. Не знаю точно, к чему все идет и о чем он вообще будет.
Только бабушка знает; она сохранит мои секреты. Ярко-синее хлопковое платье Розмари, фиолетовые ногти и кольцо в носу – это детали, которые я пока оставлю при себе.
– Мы тебя не торопим, – поддерживает мама тоном, который ужасно похож на жалость.
Когда через минуту Калеб выходит из-за стола в уборную, мои родители сразу же отмечают его обаяние, остроумие и ум. Сначала я купаюсь в их одобрении, радуясь от осознания, что сделала хороший выбор, но почти сразу же похвала застывает комом в желудке под тяжестью всех противоречий: что, собственно, я творю? Я нашла мужчину, который обаятелен, остроумен и умен, а теперь…
Страдая от физического дискомфорта, ерзаю на месте, не глядя маме в глаза, потому что писатель, которым я стремлюсь стать, не позволит обывательской морали встать на пути истории, которую я собираюсь рассказать. Писатель, которым я стремлюсь стать, безжалостен в художественном плане, всегда ставя на первое место печатное слово. Иногда я чувствую, как меня разрывает надвое необходимость забыть о человечности Калеба, разобрать его на части и пересобрать в персонажа, который будет лучше работать на сюжет, игнорируя реальность, где он приятный и хороший парень.
Иначе я никогда больше не напишу ни слова. Кто хочет читать о скучных, бесконфликтных людях, которые просто любят друг друга?
Калебу придется понять и простить. Когда книга будет закончена, я снова смогу стать цельной; нам будет дарована свобода любить друг друга открыто и без ограничений.
Пока официантка обходит стол, чтобы забрать наши пустые тарелки, я подцепляю вилкой последний кусочек курицы. Затем Калеб возвращается из уборной и снова занимает место рядом со мной.
Мама спрашивает, кто что хочет на десерт, и каким-то чудом мы все соглашаемся на шоколадный мусс и лаймовый пирог.
Ложки вонзаются в десерт со всех углов; нам приносят огромный счет, отец просовывает «Американ Экспресс» в черную папку из искусственной кожи и приглашает Калеба на предстоящее празднование Дня благодарения, которое мои родители устраивают в Уэстчестере.
– Это было бы прекрасно, спасибо, – с чувством благодарит Калеб.
До Дня благодарения десять дней. Я считала само собой разумеющимся, что он уже приглашен – и планировала приехать с ним в любом случае, – но церемониальность и торжественность, сопровождающие это официальное приглашение, означают еще одну приятную печать одобрения.
После того как мои родители уезжают на Центральный вокзал, а Ноа сворачивает на северо-запад в сторону Адской кухни, мы с Калебом направляемся на юго-восток, в Гринвич-Виллидж. Дует ледяной ветер, но он кажется уместным. Я просовываю руку в шерстяную подкладку кармана его пальто и обхватываю его теплые пальцы.
– Это было не так уж и плохо, – замечаю я, а потом через некоторое время добавляю: – Правда ведь?
– Совсем неплохо, все были очень милы. Вы так близки. Приятно это видеть. Моя семья никогда не была такой… душевной, даже до развода родителей. Мы более закрыты, более замкнуты.
Затаив дыхание, жду продолжения. Калеб так редко чем-то делится.