«Много всего, но я стараюсь закончить дела до поездки домой».
«Когда уезжаешь?»
«17 декабря».
«Я так рада за тебя. Передавай привет семье! Я думала о всех вас».
«Обязательно».
А затем, в день отлета, от Калеба: «Не хочешь пересечься, когда я вернусь? Люблю наши встречи».
Помню опрокинутый бокал мартини Розмари, запах ее лимонного шампуня, когда она сидела рядом со мной. «Я тоже люблю наши встречи, – написала она. – Отпразднуем мое повышение!»
«О, ну наконец-то! Ты давно его заслуживала».
Слово «люблю», оброненное дважды – легко, беззаботно, как ни в чем не бывало.
И ни единого упоминания обо мне.
Разве не это – то самое разоблачение, которого я ждала? Нет необходимости ничего обострять – они сделали это сами. В том, что по-прежнему существует между ними, для меня нет места. Я никто, я ничего не значу.
Душ умолкает. Судорожно закрыв переписку, я с горящими щеками кладу телефон на прикроватную тумбочку. Калеб входит в комнату, мои пальцы нелепо застывают возле лампы на тумбочке, и я демонстративно щелкаю выключателям.
– Ты наверняка устала, завтра повеселимся.
С трудом киваю. Заползаю под простыни и, все еще дрожа, отворачиваюсь лицом к стене.
Калеб ложится рядом, целует мой затылок и тут же засыпает. Когда его дыхание выравнивается, я поворачиваюсь и смотрю на него: на округленные губы, на руку, согнутую под подушкой, на подтянутые к животу колени. Потянувшись, чтобы провести пальцем по выступающим позвонкам, я испытываю странное желание разбудить его, потребовать обещаний или признаний. Но я этого не делаю. Вместо этого пытаюсь синхронизировать наше дыхание. Мне некуда идти. Я здесь, в его стране. Что я могу сделать – встать посреди ночи, сесть на самолет, вернуться домой в поисках чего-то другого, чего-то незамысловатого и без драмы? Нет. Теперь это достойная история, не так ли? Действительно, меня обманули. Поворот сюжета, который я даже не предполагала.
В ночи, пока я неподвижно лежу в постели Калеба, пытаюсь понять, действительно ли его молчание преступно. Возможно, я провела слишком много времени в своих фантазиях вместо того, чтобы спросить Калеба напрямую. Но скоро я потребую правды, проигнорирую все его попытки что-либо скрыть. И когда мы поговорим начистоту, возможно, он наконец-то вычеркнет Розмари из своей памяти.
И меня ему будет достаточно.
Сквозь щель в шторах пробивается солнце. Я моргаю от яркого света, пытаясь осознать обстановку вокруг. Калеб переворачивается и накрывает мое тело своим.
– Доброе утро! Ты очень брёдферс.
– Прошу прощения?
– На валлийском это означает «красивая».
Я хочу, чтобы он повторял это снова и снова. Хочу купаться в этом слове, когда оно слетает с его губ.
Но потом я мельком смотрю на себя в зеркало рядом с книжным шкафом. Мои волосы спутаны, на подбородке маленький прыщик.
– Нет, я выгляжу ужасно.
Калеб смеется и целует меня, словно доказывая, что это не так.
– Кстати, мой папа пригласил нас сегодня к себе. – Он поднимается с кровати.
Мои глаза расширяются.
– Правда?
– Мы не обязаны идти, – быстро говорит он. – Если ты хочешь провести время только вдвоем, никаких вопросов. Просто здорово, что он хотя бы попытался.
Несколько месяцев назад, после секса, лежа в моей постели, Калеб сказал, что боится стать таким же отстраненным, как его отец, таким же пренебрежительным к близким людям. Это признание не встревожило меня, наоборот, порадовало. Он доверился мне. Значит, счел меня достойной. Возможно, это также означало, что мы были счастливы.
– Нам обязательно надо пойти, – стараюсь умерить энтузиазм. – То есть, ты прав, такой шаг следует только поприветствовать.
Я хочу встретиться со всеми, кто для него важен, – они научат меня, как стать воплощением его желаний.
Мы одеваемся, и Калеб показывает мне несколько своих любимых мест на побережье. Наша первая остановка – узкий утес, выступающий над океаном, почти нереальный в своей красоте.
– В последний раз я приезжал сюда подростком, – вспоминает Калеб.
Розмари никогда не стояла на этом утесе; он никогда не приводил ее сюда. Мы создаем новые воспоминания. Он будет думать обо мне, когда вернется сюда в следующий раз. Это радует меня, но мне все еще хочется крикнуть сквозь шум волн и ветра что-то эффектное, что-то, что я не смогу взять назад.
Я экспериментирую с этим желанием.
– Прошлой ночью мне приснился очень странный сон.
Моя непоследовательность, похоже, не дает Калебу покоя. Его пальцы щиплют ткань внутри карманов длинного пальто.
– И что же в нем было странного?
– Это ощущалось настолько правдоподобно, что я проснулась вся в поту. Про тебя и Розмари. Ты пошел на какое-то ее мероприятие, потому что она тебя попросила, и она всем представляла тебя как своего парня, и, хотя тебе было неловко, ты не стал ее поправлять, потому что не хотел смущать ее или устраивать сцену.
Калеб закатывает глаза.
– Почему ты мне это рассказываешь? – Судя по легкому раздражению, Калеб не верит в этот сон и не понимает, почему я вдруг решила поднять эту тему.
– Вообще-то, – резко говорю я, – меня это расстроило.
Он вскидывает перед собой ладони, словно отбиваясь от бешеного животного.
– Мне жаль, что ты расстроена. Я не знаю, почему тебе приснилось что-то подобное, постарайся забыть об этом.
– Ты ведь не виделся и не разговаривал с ней в последнее время?
Калеб громко вздыхает:
– Нет, Наоми. Она прислала мне то письмо, о котором я тебе рассказывал. Помнишь? На этом все. У каждого из нас своя жизнь.
Я перехватываю его взгляд:
– То есть ты так и не ответил на него?
Получится ли у него солгать, глядя мне в глаза?
Калеб отвечает не сразу:
– Кажется, из вежливости написал ей, но точно не помню, это давно было. Вроде пожелал ей всего наилучшего.
Я не могу ровно дышать. Некогда автоматическое действие отказывает. Подойдя к краю утеса, смотрю вперед, пытаясь справиться с дыханием.
– Может, вернемся к машине?
Повернувшись на голос Калеба, я спрашиваю:
– Как насчет селфи сначала? На фоне океана?
Он поджимает губы. Я уже знаю – это означает нетерпение, но он все равно кивает и подходит ко мне. Уткнувшись головой в его плечо, прошу улыбнуться.
– Уже, – чеканит он.
Я делаю снимок. В кадре два превосходных лжеца.
– Мы хорошо смотримся, – замечает Калеб.
Да. Мои волосы развеваются на ветру, щеки раскраснелись, а он, как никогда, похож на человека, которого нельзя отпускать.
Возвращение к машине – коварный спуск по маленьким, скользким ступенькам, вырубленным в скале. Поддаюсь темному искушению, быстро прыгая, срезая углы, не используя руки. Где-то на полпути Калеб, который опережает меня на пару футов, наконец оборачивается проверить меня.
– Осторожно! Ты с ума сошла?
– Самую малость.
– Господи, Наоми, это был бы кошмарный звонок твоим родителям.
Его беспокойство больше напоминает гнев. Кивнув, обещаю идти медленно.
В машине он напевает под радио, а я редактирую наше селфи в «Инстаграме». Подпись: «Вот и его родина, ни о чем не жалею», что, по моей задумке, должно читаться как «Видите, как у нас все серьезно и какая у меня классная жизнь?».
– Прежде чем мы поедем к отцу, я отвезу тебя в самое мое любимое место в мире, – говорит Калеб.
Это каменный паб, расположенный между красным амбаром и маленькой церковью.
– С того поля виден океан. – Он машет рукой, пока мы спускаемся по грунтовой дорожке. – Мы с Лиамом приносили туда пиво, лежали на траве и смотрели, как солнце садится в воду.
Внутри паба вокруг затопленного камина сгрудились собаки и люди разного возраста. Люди в резиновых сапогах пьют пиво, для собак припасены кости. Шумные разговоры, общая непринужденность и очевидное знакомство между посетителями и хозяевами – я словно бы вторглась на семейную встречу.
Калеб выбирает место у камина на рваном диване, покрытом собачьей шерстью. Прежде чем сесть, я спрашиваю, где здесь уборная.
Он указывает на дверь, через которую мы вошли.
– В отдельной небольшой пристройке.
– Настоящий уличный туалет? Как аутентично.
С помощью треснувшего зеркала обновляю сливово-красную помаду.
Как только я возвращаюсь, Калеб протягивает мне пиво и пересказывает историю этого паба двенадцатого века, пока я опускаюсь на диван. Я ценю его краткость и даже задаю несколько вопросов, даже улыбаюсь.
Вскоре к нам присоединяется группа из шести местных жителей, мужчин и женщин среднего возраста, заинтригованных моим американским акцентом.
Ко мне наклоняется чье-то лицо с кустистыми седыми усами.
– Как вы нас нашли? Мы держим этот паб в стороне от проторенных дорог не просто так, знаете ли! А чтобы туристы сюда не совались.
Калеб приходит мне на помощь.
– Она здесь по приглашению, Джек. Не волнуйся – она поклялась сохранить эту тайну.
Джек хватает его за плечо:
– Не доверяй красоткам, приятель.
Этот комментарий должен был меня расстроить, но вместо этого я чувствую себя польщенной.
– Она прошла посвящение. Наоми, покажи ему, что ты пьешь.
Я наклоняю бокал в сторону мужчины.
– Местный валлийский эль, видите?
– Ах да, этот сразу в кровь пойдет, – говорит Джек. – Допьешь – и станешь одной из нас.
Я залпом выпиваю стакан и театральным жестом вытираю рот, пока местные ревут и аплодируют и наконец оставляют нас в покое.
Теплое дыхание Калеба согревает мое ухо, когда он рассказывает мне истории из юности, проведенной на скейтборде и серфе – эти занятия полностью противоречат образу того трудолюбивого и спокойного Калеба, которого я знаю. Пытаюсь представить его таким – хотя бы ненадолго, хотя бы на время, – и вскоре мы уже смеемся вместе. Если я хочу сохранить это настроение, я не могу требовать от него объяснений. Тело Калеба здесь двигается по-другому – оно излучает уверенность, оно свободное и гибкое. До этого я видела его только с согнутой спиной, полным усталости городским жителем. Здесь, у моря, когда разговоры в пабе нарастают и просачиваются сквозь каменные стены, я понимаю, кем он является и может быть, и, когда он смотрит на меня, я чувствую прилив тепла, словно прошла посвящение. На его лице выражение, которое я уже занесла в свой блокнот, –