– В «Слоушэр» больше мест, если нужно. И подают пунш. А если туда постоянно ходить, то получите бесплатный кофе.
– Превосходно. Я постараюсь. А вы постоянный клиент?
– Да.
– Может, сходим туда прямо сейчас? Вы мне все покажете. – Так себе флирт, но мне все равно интересно, как он отреагирует: если Калеб влюбился в Розмари, а потом влюбился в меня, то, конечно, у нас с Розмари должны быть общие качества, и по этой логике Оливер может заинтересоваться мной.
Он краснеет, глаза расширяются.
– Кажется, мы неправильно поняли друг друга, я ничего такого не имел в виду, у меня есть девушка, так что…
Воздух покидает мои легкие.
– Я не это имела в виду, – настаиваю я, включая заднюю. – Но в любом случае вам пятерка с плюсом. Преданность выше среднего.
Оливер натужно смеется:
– Приятно слышать. В любом случае мне пора возвращаться к работе, но я все равно рекомендую «Слоушэр»!
Не имея другого выбора, я беру сумку и ухожу, сжимая в руках масала-кофе и помахав на прощание несколькими свободными пальцами. Небольшой обмен репликами, но, кажется, Оливер заслуживает одобрения, он достоин ее, и его не так легко увести.
Мой телефон жужжит – сообщение от Калеба. Просматриваю его, чтобы быстро напомнить себе, что мужчина, которого я люблю, со мной; почему меня все еще должна волновать верность Оливера?
В сообщении Калеба есть ссылка на сайт с билетами. Подпись: «Не хочешь сходить? Начало в восемь».
Калеб нуждается в концертах. Они раскрепощают его, позволяют ему проявить эмоции. Наши лучшие разговоры всегда происходят после выступления на бис. Я отвечаю: «Встретимся там!»
Концерт проходит в «Мюзик-холле» Вильямсбурга. Мы с Калебом приходим достаточно рано, чтобы увидеть, как концерт открывает женщина с ярко-розовыми волосами и акустической гитарой. После первой песни она обращается к зрителям:
– Есть ли у кого-нибудь особые умения? Давайте не стесняйтесь – разве не каждый в Бруклине хотя бы притворяется, что у него есть какой-нибудь талант?
После продолжительного молчания кто-то смелый, а может, просто бесцеремонный, кричит: «У меня!» – и певица приглашает его присоединиться к ней на сцене. После того как мужчина безупречно выполняет стойку на голове, переполненный зал разражается аплодисментами, и на сцену поднимается целая волна людей, чтобы продемонстрировать собственные навыки. Я замечаю в углу сцены двух мужчин, обнявшихся в тени. Понятно, что они противопоставляют это – намеренно или нет – показушности вокруг, но все же мне приходит в голову мысль, которая кажется более верной, чем большинство других, что искренняя и длительная близость – это тоже особое умение.
Когда певица замечает их, она требует, чтобы мы все последовали их примеру.
– Обнимите того, кто стоит рядом с вами! Заводите новых друзей!
В зале раздаются смешки, недоуменные и обеспокоенные, но никто не двигается с места; некоторые даже выглядят искренне напуганными ее указаниями. Но затем внезапно поднимается волна: два человека со сцены обнимаются, затем еще двое, а затем все обнимаются одновременно, как будто мы выиграли войну или выборы, и я представляю, что даже самый циничный человек в зале должен быть тронут. Я смотрю на Калеба, который, вместо того чтобы посмотреть на меня, недоверчиво оглядывает всех остальных, и у меня в животе и горле завязывается узел. Мне нужно, чтобы он прикоснулся ко мне, и побыстрее, потому что, если он этого не сделает, я могу раствориться или рассыпаться на что-то неприкасаемое.
– Эй. – Я дергаю его за руку, скорее игриво, чем настойчиво. – Обними меня.
И он обнимает.
Когда люди размыкают объятия, превращаясь обратно в зрителей, певица объявляет, что прыгнет в толпу, а затем откидывается назад в море рук. Люди хихикают, шепчутся и затыкают друг друга, пока она движется, как жертва, возвышаясь над толпой; я надеюсь, она пройдет весь путь до задней части зала, где стоим мы с Калебом, но она жестом просит вернуть ее на сцену, и все руки послушно меняют курс, и я понимаю, что до нас ее не донесут.
Когда ее ноги снова касаются сцены, она кричит под триумфальный рев толпы о группе, которая выступит после небольшого перерыва, а затем уходит со сцены.
Калеб наклоняется ко мне:
– Это было так странно! Мы платим за то, чтобы увидеть, как она поет, а не за то, чтобы она страдала всякой фигней.
– А мне понравилось. Она пыталась наладить контакт и немного встряхнуть нас.
Поморщившись, Калеб поворачивается лицом к сцене:
– К счастью, она только открывала концерт.
Здесь наше мнение серьезно расходится. Поджав губы, я тоже отворачиваюсь лицом к сцене. Мы стоим, будто застывшие солдаты, ожидая указаний, пока Калеб не протягивает мне руку – в знак напоминания или мольбы. Я сжимаю ее до тех пор, пока мое сердце не начинает биться в его ладони, пока мои пальцы не сводит судорогой и они не начинают потеть, пока не замечаю лицо Розмари в профиль под кружащимися огнями сцены. Игра света и тени сменяет друг друга.
Каждая мышца в моем теле одновременно сжимается. Я понимаю, что прикусила язык, только когда во рту появляется металлический привкус крови. Сглотнув, отпускаю руку Калеба, как будто прикосновение обжигает, и разворачиваюсь так быстро, что едва не защемляю шею.
– Принесу нам пива, – бросаю через плечо, а сердце колотится.
Бей или беги? Похоже, я выбрала последнее – защищать, а не разрушать в угоду своему сиюминутному счастью, уклоняясь от потенциальной драмы повествования. (Но что это говорит о моей приверженности сюжету?) Спеша в сторону туалета – а не бара, – я вижу, как Розмари замечает Калеба. На ее лице нет и следа удивления, что приводит меня в замешательство. Мне отчаянно хочется посмотреть, как разворачивается их встреча, но я не могу рисковать, оставаясь рядом. Когда Розмари движется к нему, ее губы поджимаются.
В уборной я закрываюсь в кабинке, делаю неглубокие вдохи и прижимаю палец к языку, чтобы замедлить кровотечение. Я не ожидала такого поворота сюжета сегодня вечером, но это может стать идеальной кульминацией для моей книги, если я допущу это. Должны ли мы с Розмари обливать друг друга оскорблениями? Должна ли толпа предпочесть наше выступление концерту на сцене? Должна ли я получить пощечину? Должен ли кто-то заплакать?
Снова и снова я оказываюсь то в ловушке, то на свободе под влиянием своих собственных необъяснимых импульсов.
Я так устала.
Опускаю сиденье унитаза и сажусь на него, потому что я трусиха и лицемерка и, в конце концов, есть вещи, которые я не могу или не хочу делать ради писательства.
Проходит несколько минут. Дверь открывается и закрывается, голоса смешиваются со звуком работающего крана. Музыка вибрирует в стенах, в полу, в подошвах моих ног.
Девушки перекрикиваются между кабинками.
– Ты шутишь!
– Не шучу! – раздается в ответ среди приступов хихиканья.
Я спускаю воду – пустая трата чистой воды, к черту, к черту, к черту – и иду к раковинам. Фигура в черном джинсовом платье подносит помаду к губам и наклоняется к зеркалу. Рот медленно окрашивается в красный. Подхожу к раковине и поворачиваю оба крана, холодный и горячий, чтобы добиться идеальной температуры.
Когда фигура в платье выпрямляется, мы смотрим друг на друга в зеркале.
И я отпускаю шутку.
– Нам действительно пора прекратить встречаться таким образом, Розмари.
Она долго смотрит на меня не моргая, будто пытаясь понять, как отреагировать.
– Ого, – выдавливает она наконец, – кто бы мог подумать! – Вытащив бумажное полотенце из диспенсера, Розмари убирает комок туши под веками. – Я действительно люблю эту группу. Люблю так сильно, что купила себе билет и пришла одна. И представь себе: Калеб, конечно же, тоже здесь, наверху. Как и его таинственная девушка!
Таинственная девушка.
– Ну надо же, Калеб здесь?! Вы разговаривали друг с другом?
Сейчас это кажется очевидным. Розмари наверняка знала о любви Калеба к этой группе, этому жанру, этому месту, и поэтому она пришла сюда, чтобы выследить его.
– Пыталась. Буквально несколько мгновений. Но мы не слышали друг друга из-за музыки, и… я не знаю. Мне просто грустно. – Она убирает тюбик красной помады обратно в черный клатч. – Я послала ему сообщение пару месяцев назад, дружеское и ненавязчивое, но он так и не ответил. И Калеб только что поклялся, что ничего не получал, но это невозможно, разве что его новая девушка удалила сообщение или нечто в этом роде, но это полное безумие. Он просто не смог бы встречаться с кем-то таким. Очевидно, я должна смириться, что он не хочет, чтобы я присутствовала в его жизни. Никоим образом.
Кажется, я утратила дар речи.
– Хочешь помочь мне разыскать таинственную подружку? – спрашивает Розмари, демонстрируя свои зубы и разглядывая меня, кажется, немного дольше, чем это необходимо. – Кажется, она покупает им выпивку в баре.
Она знает она знает она знает – мелькает в моем мозгу, и слова рвутся потоком с моих губ.
– Ты издеваешься надо мной, да? Давай покончим с этим, и я все объясню…
– О чем ты? Покончить с чем? – Ее глаза расширяются. – О, я поняла. Теперь ты надо мной издеваешься. – Она со смехом добавляет: – Так мы идем в бар? Мне серьезно нужно немного виски.
Я чувствую замешательство и облегчение и смеюсь в попытке пойти на попятную. Громко.
– Извини, я немного под кайфом. – Я лихорадочно соображаю. – Мы с Лакланом курили до того, как приехали сюда – плохая идея, – из-за этого у меня паранойя по любому поводу…
– Я вижу.
– Фу, мне нехорошо. – Лицо горит, я бросаюсь в ближайшую кабинку – что я наделала, – просовывая палец в горло и издавая достаточно громкий звук, чтобы оправдать свое внезапное бегство.
Я быстро пишу Калебу.
Меня вдруг начало тошнить. Не знаю, с чего, но мне нужно домой. Можем встретиться через две минуты на улице? Прости.