Смотрит на меня лживыми, такими нереально прекрасными змеиными глазами…и в них. О дьявол, я ненавидел ее ещё больше за это. В них боль. Разве она умеет чувствовать боль? Разве бесчувственные твари могут страдать? Или это снова игра…сети в которые я должен попасться, клюнуть, отреагировать. Схватил ее за волосы, притянул к себе и почувствовав свежее дыхание, чуть не застонал. Проклятье, как же я жаждал ее. Вдалбливаться в это тело, трахать ее до криков, до крови, ставить на ней метки и раздирать ее на части, клеймить. Моя, моя, моя.
— Значит начали трахаться и его вырубило?
Сорвал с неё лифчик.
— Отпусти, слышишь? Не смей!
Но я ее не слышал, меня уже невозможно было остановить. Кукла упиралась ладонями мне в грудь, пытаясь освободиться.
— Давай! Ты же крутой! Теперь я уже твоя Кукла. Под кого ещё меня подложишь? После себя!
Невыносимо. Ударил. Не выдержал накала. В зелёных глазах слезы и мольба. Сууука. Что ж меня так влечёт? Что ж я не могу убить эту тварь? Выдрать ее из сердца, из души? В глотке застряло рыдание и вопль агонии, прижал к себе до хруста в костях, нашёл ее губы и… я взорвался, перед глазами поплыла красная пелена. Желание стало невыносимым, диким, первобытным. Разодрал на ней одежду, кусая за губы, чувствуя, как она сопротивляется, пытается оттолкнуть. А меня уже не остановить. Хочу. Всю. Немедленно. Кажется, сдохну если не получу. Голод дикий и неконтролируемый. Повалил ее на пол, придавливая всем телом, раздвигая ноги коленом, сдирая остатки одежды, впечатывая ее в пол всем весом. Она извивалась подо мной, пытаясь освободится, а я смотрел ей в глаза и видел в них отчаяние. Нет, не ненависть и ярость, а именно отчаяние. Уперлась руками мне в грудь.
— Пожалуйста…, - ее мольба подхлестнула ещё сильнее. Не хочет тварь? Уже меня не хочет. Плевать. Я хочу и возьму.
Я разорвал ее трусики и одним толчком ворвался в неё до упора. Всхлипнула, закусила губу, а я замер, перестал дышать…вот оно бешеное удовольствие. Ни с чем не сравнимое проклятое наслаждение брать ее. Ни с кем и никогда. Не так как с ней. Ее запах, тело, голос. Почему я не перестаю любить ее, так безрассудно желать эту шлюху, до смерти хотеть, до безумия?
— Тебя только так. Трахать как суку. Как ты трахала мою жизнь.
Я яростно толкнулся в ней, задыхаясь от дикого желания, от рыдания, застрявшего в груди, от сумасшедшей яростной похоти рвать ее тело и вдалбливаться в него со всей жестокостью. Подчинить, сломать, размазать.
— Так…твою мать?! Этого ты хочешь? Ты ….пожалела? Когда убивала меня, ты жалела?
Голос сорвался, а я толкался сильнее, сжимая ее горло, чувствуя прочное удовольствие и дикое разочарование. Смесь боли и унизительного наслаждения снова ее брать. Пусть так…пусть насильно, но я уже не мог терпеть. Я сходил с ума. Я озверел от этой боли, двинулся мозгами, осатанел, превратился в зверя. Как же невыносимо любить это суку. Как же я устал любить ее. Дьявол…когда я перестану так страдать по этой твари?
Она все еще цеплялась за мою рубашку, дергалась подо мной, когда я входил слишком глубоко и грубо, билась головой об пол, но ее голос срывался на стоны, а глаза закатывались, да и я чувствовал влажность и податливость желанной плоти. Потекла. Как всегда, развратная и порочная дрянь. Потекла для меня? Или ей все равно с кем? Ее заводит боль…я помню. Заводит жестокость. Бл***ь и меня заводит. Она вся…Всегда. Один взгляд на нее и у меня стоит, болезненно, надолго, без шанса на освобождение.
— Нравится?
— Да, — протяжно застонала, когда я приподнял ее за поясницу, проникая резче, глубже, — нравится…еще…давай, трахай меня. Ты такой же, как и все они. Трахай!
Я же Кукла. Меня можно по-разному. Давай.
Я почувствовал, как засаднило в груди, как вывернуло наизнанку сердце и ударил ее наотмашь по лицу, вонзаясь еще и еще, яростно и дико. Чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
— Шлюха! Трахалась с ним? — собственный голос сорвался га хрип.
— Нет, — похоже на рыдание, а я сильнее сжал податливое тело руками, — Леша…Зачем? Я…же любила …тебя! — голос сорвался, я посмотрел ей в глаза…а в них слезы. Лживая сучка. А сердце зашлось в агонии…Мало. Пусть скажет еще, мать ее, пусть соврет снова. Я хочу это слышать и не хочу. Больно и в тот же момент рвет от порочного наслаждения.
— Плевать…твои проблемы, — зарычал я.
Схватил за лицо пятерней, размазывая ее кровь по подбородку, чувствуя, как горю внутри, словно в Аду, а она вдруг притянула меня к себе и жадно поцеловала, подалась вперед насаживаясь на мой вздыбленный член, и я сорвался, сжал ее неистово, до изнеможения, целуя, облизывая пораненную губу, проталкиваясь языком ей в рот и задыхаясь от безумия и порочного удовольствия.
— Еще, — прохрипел в ее приоткрытый, задыхающийся рот, наслаждение уже граничило с болью, — скажи еще.
— Люблю, — она всхлипнула, по щекам потекли слезы, — люблю тебя…только тебя…всегда…одного тебя….
— Врешь тварь, — прошептал я жадно целуя ее шею, содрогаясь с каждым толчком внутри ее тела.
— Люблю…только тебя…тебя…
Выгибалась подо мной, принимая целиком, впиваясь в мои плечи, и я застонал, зарываясь лицом в ее волосы, рассыпанные по ковру, чувствуя, как спазмы давят грудь, как дико мне хочется завыть.
Посмотрел ей в глаза — она плачет?
— Моя? — невольный вопрос…вопрос из прошлого…тот самый на который никогда не было ответа.
— Твоя, — руки скользнули по моей груди, обвили шею, ее нежные губы осыпали поцелуями мои шрамы на виске, — только твоя…всегда твоя.
Она лгала, но сейчас я яростно желал эту ложь. Я уже не мог ненавидеть, я содрогался в диком наслаждении, сжимал ее грудь, соски и слышал хриплые стоны, ловил прерывистое дыхание. Я опять принадлежал ей. И мне было мало, ничтожно мало ее всегда. Слышал свое рычание и ее крики, хрипы, всхлипывания, она царапала мою грудь извиваясь, отдаваясь так, как умела только она. Я просунул руку между нашими телами, застонал чувствуя ее влагу, мягкость и тугость, набухший клитор, который я принялся яростно натирать, исторгая из нее вопли, заставляя прогибаться и выть от наслаждения. Да, я помнил, что ей нравится. Я знал каждую черточку на ее теле, каждую эрогенную зону. Когда-то я вылизывал ее всю. От безумного желания снова почувствовать, как она кончает свело скулы. Я потерял контроль, погружаясь в пучину порочного наслаждения, позволяя эмоциям топить меня в бездне…Я не останавливался, двигался в ней с бешеным остервенением, дразня, лаская, нежно сжимая ее пульсирующий клитор между пальцами, обхватывая жадными губами твердые соски и сходя с ума от безумия, охватившего нас обоих. Ее оргазм снес меня к чертям, искры из глаз посыпались, когда тугая плоть начала сжиматься вокруг моего члена, орошая влагой. Она протяжно кричала, выгнувшись дугой, обхватив мой торс ногами. Посмотрел на ее бледное лицо, на закрытые глаза и задыхающийся рот, искусанные мною губы, торчащие напряженные соски, почувствовал под пальцами пульсацию растертой мною плоти и взорвался, сжимая ее ягодицы, слыша собственный хриплый стон.
Победа плоти над ненавистью…На короткие мгновения, когда кроме безумного наслаждения, агонии страсти, не осталось ничего…но боль вернется. Я не простил. Просто получил свою дозу анестезии, очень сильную, невероятную дозу. Потом будет отходняк…ломка и новая потребность и так пока я не сдохну или не убью ее.
*1 "шакалы" — шекели, израильская валюта (слэнг русскоговорящих израильтян)
*2 мивца — акция, скидка (иврит)
23
Призрак. Израиль. 2009 год.
Я сидел на полу и курил, пуская колечки дыма в потолок и наблюдая за ней. Встала, поправляя разорванное платье и спотыкаясь пошла в ванну, придерживаясь за стены. Я сплюнул кусочек табака и сильнее затянулся. Потом поднял голову и закрыл глаза. Услышал, как течет вода и сдавленные рыдания, сжал руку в кулак, чувствуя, как хрустят суставы пальцев.
Восемь лет назад…она плакала, когда узнала, что я мертв? Она вообще хоть что-то почувствовала? Или посмотрела на свой счет в банке, который вдруг увеличился на несколько сотен тысяч? Что она чувствовала вообще? Хотя….о каких чувствах я вообще думаю?
Я помнил, как все изменилось, как наши отношения стали совсем иными, как я впервые услышал от нее "люблю" и захлебнулся от отчаянной радости. Дьявол, каким я был идиотом. Она же затягивала на моем горле петлю. Все было продумано до мелочей, до самой ничтожной детали, и я был какой-то долбанной марионеткой, она дёргала за веревочки, и я делал все в точности как научил этот гребаный кукловод, с которым они вместе решили слить всех нас. Не пожалели никого. Ни отца, ни Олю беременную, ни даже ее родителей. Всех танком, по костям, размазывая и затирая, будто и не было.
А я ей верил. Идиот. Вернулся тогда с медового месяца полный решимости забыть, начать все сначала с Олей. Изменить свою жизнь. Нихрена. Сердце, проклятое опять зашлось, видеть ее было все равно мучительный мираж или глоток воды для умирающего от жажды. Но я держался. Стойко держался. Сколько смог. Кукла пришла ко мне сама.
Прямо в офис отца. Пришла поздно вечером, заплаканная. Тогда я не мог видеть ее слезы, не мог даже слышать, как изменяется интонация голоса если она грустит. Реагировал на нее как сумасшедший. Пришла и я пропал. В тот вечер мы стали любовниками. Нет не теми, которые трахаются втихоря и потом разбегаются каждый к себе домой. Нас завертело, безжалостно и жестоко, опустошая, сметая ураганом все запреты. Она сказала, что любит и не может жить без меня. От ее слов снесло крышу. Я уже знал, что Оля беременна, но мне было начхать на все. Я хотел Куклу. Я стремился завладеть ею как диковинным сокровищем, я готов был выдрать собственное сердце и подарить ей на блюдечке. Я мог убить для нее, украсть, пойти на любое преступление, что я и делал, только спустя много лет. Но больше всего я жаждал чтобы она принадлежала только мне. Была моей. В тот момент я готов был переступить через всех. А она…она ускользала и снова приходила, манила и отталкивала, звал