[278]. Мысль о том, что священник защищал предполагаемую ведьму потому, что он тоже был одержим, санкционировал дальнейшее жестокое обращение с Сиклитиньей.
В большинстве случаев священнослужители играли решающую роль в драме одержимости. В конце концов, именно священники или монахи совершали обряд изгнания бесов. Экзорцизмы куда ярче, чем святая вода, молитвы, заклинания, хомуты для лошадей и другие средства демонстрировали противостояние божественных сил дьявольским. Это были ужасающие битвы, не всегда заканчивающиеся изгнанием нечистых. В 1901 году священник Лев Матвеев стал свидетелем того, как Иоанн Кронштадтский чудесно исцелил бесноватую. В своих воспоминаниях об этом случае о. Лев Матвеев описывает не только сам экзорцизм и чудесное исцеление, но и личный опыт общения с одержимой. К моменту исцеления она была прихожанкой Матвеева восемь лет, в течение которых «она ни разу не могла сознательно поцеловать Святой крест или причаститься Св. Тайн». Когда к нему обратились родственники, чтобы он прочел заклинающие демонов молитвы, он согласился. Несмотря на семнадцатилетний опыт пастырства и опыт столкновений со многими примерами кликушества, экзорцизм о. Льва Матвеева провалился и оказал ужасающее влияние на одержимую:
Больная шипела по-змеиному, мяукала по-кошачьи, лаяла совершенно как собака и кричала криком различных птиц, свистала, нечеловечески кричала: «выйду». Ее живот вздувался при этом на три четверти аршина, образуя непостижимо острый угол, имеющий коническую форму. Засим больная катилась бревном по церковному полу, причем это верчение остановилось при преграде – амвоне. Особенно ужасны для присутствующих были два последних явления[279].
Эта демонстрация убедила священника в силе и упрямстве терзающих ее демонов, и он предложил страдающей женщине обратиться за помощью к Иоанну Кронштадтскому.
Действительно, кликуши и их семьи не ограничивали свои поиски лечения народными методами, обращаясь за помощью также и к чудотворным иконам, инокам и другим духовным целителям. Они присоединялись к больным и ищущим духовного утешения или давшим обеты Богу для весенних и летних паломничеств – в период легкой дороги, но интенсивного труда в поле[280]. То, что кликуш освобождали от домашних обязанностей и работы в поле, еще раз свидетельствует о сочувствии семей к их состоянию. Жертвы одержимости передавали из уст в уста новости об успешных экзорцизмах и читали в религиозных публикациях о чудесных исцелениях в святых местах и перед чудотворными иконами, а затем покидали родной кров и в сопровождении родственников или друзей отправлялись к чудодейственным иконам или в ближние и дальние монастыри[281].
Паломники регулярно появлялись в деревнях, следуя к тем или иным местам поклонения. На рубеже XIX–XX веков сотни тысяч богомольцев изо всех уголков империи ежегодно отправлялись в Киев и различные монастыри[282]. В июне 1891 года репортер «Смоленского вестника» описывает множество паломников, прибывших в село:
В день праздника Вознесения в селе Рыбки Дорогобужского уезда стекается народу иногда до четырех и пяти тысяч. Однако идет православный народ сюда не столько на ярмарку, сколько для того, чтобы помолиться чудотворной иконе Божией матери. Особенно баб приходит много на богомолье, – из них многие идут за сто и более верст. Судя по наружному виду богомольцев и прислушиваясь к их разговорам, заключаешь, что люди эти почти все больны тою или другою болезнью. Каждый из этих богомольцев идет сюда с твердой верой получить исцеление от болезни…[283]
Другой смоленский корреспондент также прокомментировал ежегодное паломничество в день Вознесения Господня: несколько тысяч крестьян, в основном женщин, из окрестных деревень прибыли в Смоленск, чтобы поклониться и помолиться перед чудотворной иконой Божией Матери «Одигитрия Смоленская»[284]. Как важное социальное событие, во время которого заводили дружбу и обменивались сплетнями, паломничество, кроме того, также служило частью ритуала исцеления[285]. Богомольцы, возвращающиеся к месту своего исцеления, чтобы поблагодарить святого за выздоровление, давали надежду тем, кто совершал паломничество впервые.
Религиозные газеты и журналы призывали христиан приурочивать паломничества к провозглашению новых святых или открытию святых мощей. Например, в свидетельстве о чудесном исцелении кликуши Марии Микешиной из Пензенской губернии говорится, что именно сообщение об обретении мощей святителя Феодосия (в рамках подготовки к канонизации) в 1896 году побудило Филиппа Микешина, мужа Марии, дать обет отвезти больную в Чернигов помолиться у мощей нового святого[286]. Точно так же в 1903 году в Тамбовской губернии молодая кликуша, только что исцелившаяся на могиле Серафима Саровского, объясняла:
Когда до нашей деревни Ново-Курчак (Бобровский уезд Воронежской губернии) достигла весть, что Батюшке-Царю повелеть угодно было открыть св. мощи старца Серафима, наши крестьяне, как молодые, так и старые, решили идти на богомолье в Саров. Они захватили меня, в то время больную, и моего крестника Костю (слепого с рождения)[287].
Списки подобных чудесных историй, публикуемые церковью в популярных религиозных журналах и брошюрах накануне канонизаций, убеждали кликуш и их семьи, равно как и крестьян, страдавших от других недугов, в необходимости искать исцеления у открываемых святых мощей. Например, автор свидетельства о чудесном исцелении одержимой Анны Стефановой Двуреченской в 1861 году высказывает мысль, что святитель каким-то образом намеренно подавлял свои целительные силы до дня торжественного обретения своих мощей, чтобы все состоящие в комиссии о прославлении святого могли увидеть богатый источник чудес[288].
В то время как празднование канонизаций привлекало толпы богомольцев, одержимые не всегда могли позволить себе ждать этих нерегулярных событий и вместо этого предпочитали путешествовать в монастыри, прославившиеся экзорцизмами. До приезда в Саров в 1903 году Елена Афанасьева Шибакова, замужняя крестьянка из села Слободка Московской губернии, успела посетить четыре монастыря в Калужской и Московской губерниях и одну суздальскую церковь. Она обращалась за помощью в Лаврентьев монастырь (Калуга), Тихонову пустынь (Калуга), богадельню в Суздале[289], Симонов монастырь в Москве и, наконец, в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру в Сергиевом Посаде[290]. Ей нигде не отказывали: присоединяясь к мифу об одержимости, монахи предлагали жертвам бесов множество лекарственных средств.
Точно так же после праздника Крещения в 1898 году кликуша Василиса Алексеева из смоленского Ащепкова посетила несколько монастырей, где монахи подтвердили ее одержимость, читали над ней особые молитвы и отслужили службы во здравие. Сначала семья отвезла ее в деревню Лешково, где больных, особенно бесноватых, отчитывал святой старец. Потом Василиса с семьей поехали к Тихону Преподобному. Там ее «причащали, купали, хотели соборовать, но она не пожелала». Когда многочисленные службы не победили бесов Василисы, родственники повезли ее в Калецкий монастырь, где отстояли двенадцать обеден. Оттуда Василиса и ее сопровождающие, прежде чем временно вернуться домой, отправились в два других монастыря, в том числе в Лужецкий монастырь в Московской губернии[291]. Поездки Василисы по монастырям и отказы от полномасштабных экзорцизмов могут отражать ее желание продлить пограничный статус, который предоставила ей одержимость. Приступы Василисы, возможно, также демонстрируют разочарование городской женщины, оказавшейся в низком статусе невестки, как в семье ее мужа, так и в деревенском сообществе. Куда бы она ни обращалась, монахи подтверждали подлинность ее порчи и уделяли ей должное внимание.
Примерно в то же время Пелагея, кликуша из Мокровского прихода Калужской губернии, рассказала земскому врачу, что тоже обращалась за помощью в монастыри. Однако, в отличие от Василисы, она винила себя в том, что не выдержала пост, который должен был избавить ее от бесов. После того как многочисленные паломничества и купания в купелях не избавили Пелагею от демонов, она обратилась за помощью к богомольной старушке, которая помогала таким несчастным. Старушка это, «вся в черном, точно монахиня», посоветовала Пелагее ничего не есть и не пить в течение трех дней. Но Пелагея проиграла битву с демоном и тайком съела немного сухого хлеба всего через два дня. Страдая от одержимости с шестнадцати или семнадцати лет, она философски заключила: «Уж верно Бог судил целую жизнь мне мучиться»[292].
Не столь философски смиренная, Василиса обратилась за помощью в Симонов монастырь в Москве, в котором одновременно собиралось до 30–40 кликуш. Там отец Марк, как и другие до него, подтвердил, что Василиса одержима, и посоветовал ей остаться в монастыре на шесть недель. Все это время она должна была ежедневно посещать службы с трех часов утра до часу дня и принимать лечебные травы, масла и просфоры. Однако Василиса снова отказалась оставаться в монастыре на полные шесть недель[293].
Другая женщина, тридцатитрехлетняя Мария Федорова из села Жихарево (расположенного всего в трех верстах от Ащепкова, деревни Василисы), подробнее описала целительскую методику отца Марка и отметила, что ритуал включал в себя выяснение имени индивида, который ее околдовал. «Я пошла навестить его [отца Марка] в его келье», – сказала Мария посещавшему ее психиатру.