е всего в наложении чар они обвиняли других женщин. Обвиняемые в колдовстве, становившиеся жертвами народной расправы, будь то женщины или мужчины, как правило, были наиболее слабыми членами своих общин или нищими незнакомцами, а нападавшие на предполагаемых ведьм были сильнее, чем гипотетическая магия их жертв.
В силу того, что часть территории Украины находилась в свое время под властью Польши, в верованиях украинских крестьян не могли не отразиться некоторые элементы европейских представлений о колдовстве XVI–XVII веков. Богатые предания украинских и русских крестьян в последние десятилетия царской России свидетельствуют о культурном заимствовании европейских традиций: шабаш ведьм, вероотступничество и общая демонизация зла, которую образованная элита в свое время добавила к народным верованиям европейских крестьян в стремлении создать более рациональный религиозный и политический порядок[305]. Эта устная культура также была несколько преобразована представителями российской и украинской элиты, которые отправлялись в деревни изучать крестьян, опираясь на свои предвзятые представления об этих крестьянах. Вопросы, которые этнографы и врачи задавали подопечным, проистекали из их знакомства с западноевропейскими работами по колдовству. Упоминания о шабашах ведьм, например, могли исходить не от самих крестьян, а от этнографов, что объясняет, почему крестьяне не всегда имели представление об идеях, которые им ошибочно приписывали. Сообщая о своих недугах разным собеседникам, крестьяне могли варьировать свои объяснения в соответствии с ожиданиями. Например, русские крестьяне не возражали поговорить с этнографами о человеческом источнике несчастий, но в то же время подчеркнули бы демоническую сторону одержимости, обращаясь к священнику или монаху для изгнания терзающих их бесов. Добраться до истинного крестьянского менталитета – трудная задача, поскольку все данные искажены из‐за предубеждений исследователей, а также попыток крестьян подстроиться под ожидания.
Этнографические материалы XIX – начала XX века позволяют предположить, что русские и украинские крестьяне не делали различий между ведьмами и колдунами. В отличие от африканских племенных обществ, они объединяли «врожденные психические способности» ведьмы со способностями жреца причинять вред другим при помощи вредоносных зелий и заклинаний[306]. В речи крестьян (или, по крайней мере, у образованной элиты при описании верований крестьян) термины «ведьма»/«відьма» (на русском и украинском языках соответственно) и «колдунья» были взаимозаменяемы с явным предпочтением последнего, но мужчин с соответствующими способностями называли «колдунами». В конечном счете любой в деревне и за ее пределами мог оказаться колдуном. Обвинение человека в причастности к колдовству не обеспечивало обвинителю иммунитета от подозрений того же рода при других обстоятельствах.
В то же время более уязвимыми для обвинений в колдовстве и злом умысле в украинских и российских селах были целители. Согласно этнографическим данным, русские крестьяне XIX века среди прочего иногда называли ведьму или колдуна «знахарем/знахаркой», «лекарем/лекаркой», «шептуном/шептуньей» или «заговорником[307]. Украинские крестьяне в Харьковской губернии также путали ведьм и колдунов со знахарями, предполагая, что существует тонкая грань между черной и белой магией – магией при помощи злых духов и без нее[308]. Поскольку крестьяне считали, что болезнь имела сверхъестественные причины, они искали тех, кто имел доступ к сверхъестественному.
Действительно, у знахарей и ведьм было много общего. Чтобы обеспечить эффективность своих целительных способностей, ясновидения или способности снимать проклятия, они делали тайну из своих практик, шепча и бормоча заклинания над лекарствами и зельями, из‐за чего пациентам было трудно узнать, просил ли целитель помощи у Бога, Богородицы и святых или дьявола.
Вильо Мансикка, исследователь русских народных верований начала XX века, утверждал обратное: знахарь и ведьма или колдун («чернокнижник») – полные противоположности. Целитель просит о помощи Бога, а колдун полагается на помощь дьявола. По словам Мансикки, колдун обычно специализировался на абортах, любовных заговорах, снятии проклятий, «присаживании» болезней и порче новобрачных. Однако данные свидетельствуют о том, что четкого различия между ведьмами и колдунами с одной стороны и целителями с другой не существовало. И те, и другие делали аборты, снимали заклятия и насылали болезни, хотя знахарей крестьяне, как правило, в порче молодоженов не обвиняли. Более точным выглядит предположение Мансикки насчет значимости намерений: если знахарь действовал кому-то во вред (или подозревался в намеренном вредительстве), он становился в крестьянских умах колдуном, а его силы – злыми[309].
Будет считать крестьянин знахаря добрым или злым, часто зависело от результатов лечения. Хотя крестьяне не спешили называть злым колдовством каждую врачебную неудачу, серия неудач вполне могла привести их к такому выводу. Так, например, в 1880 году в Пензенской губернии произошло со старушкой-знахаркой, которая якобы околдовала двух своих пациентов. Впоследствии жители деревни обвинили ее в том, что она вызвала серию расстройств желудка[310].
Зелья и травы, которые лекари и колдуны обычно давали своим клиентам при всевозможных недугах и запросах, еще больше стирали грань между злым и добрым колдовством. Некоторые из этих зелий имели явное демоническое значение и могли быть изготовлены только злым колдовством, в то время как другие могли применять как колдуны, так и знахари. Например, в рассказе из города Купянск Харьковской губернии описана мазь, изготавливаемая из собачьих костей, кошачьих мозгов и человеческой крови, которая дает ведьмам возможность летать[311]. Такие источники ведьмовских сил описываются и для европейского колдовства, хотя это может быть и отражением западного влияния на украинский фольклор. Бальзамы других ведьм, впрочем, изготавливались из растений, бывших в ходу у знахарей. В 1870‐х годах русские крестьяне объясняли этнографу М. Н. Парунову[312], что колдуньи использовали для изготовления мазей для полетов белену, чемерицу, аконит, дурман и белозор[313]. Эти растения, обладающие ядовитыми или наркотическими свойствами, входили в лечебные средства, которыми знахари лечили пациентов с ревматизмом, подагрой, прострелами, синяками, астмой, вшами и вызывали выкидыши (для них использовался морозник)[314]. Не могла ли мазь, найденная в арсенале знахарских зелий, использоваться в качестве доказательства того, что на самом деле знахарь был колдуном?
Хотя русские и украинские крестьяне и отождествляли иногда знахарей с колдунами и ведьмами и наоборот, их представления о колдунах оставались достаточно размытыми, чтобы колдуном мог оказаться любой житель деревни. Они утверждали, что ведьмы и колдуны либо наследовали свои силы, либо изучали колдовское ремесло по выбору или случайности[315]. По мнению русских и украинских крестьян, у колдунов часто не было другого выбора, кроме как передать свои силы случайному человеку. Это представление возникло из расхожей веры в то, что, будучи орудием дьявола или нечистых духов, выученные ведьмы и колдуны мучаются на смертном одре, пока не передадут свои способности кому-то другому, обычно родственнику. Умирающие ведьмы и колдуны могли также наделить своей силой палку или другой неодушевленный предмет, который мог подобрать ничего не подозревающий прохожий и немедленно превратиться в колдуна. Все крестьяне сходились во мнении, что «природные» ведьмы более доброжелательны, чем те, которые сознательно решили нарушить моральные правила сообщества, изучая колдовство. Эти последние якобы давали клятву дьяволу или его приспешникам – это отсылает нас к идее демонической природы колдовства, общей для западноевропейских верований, но в значительной степени чуждой для средневековой России[316].
Описание того, как человек мог стать чародеем, сохранилось в судебном акте от мая 1815 года. Девятнадцатилетнего Михайлу Петрова Чухарева из Пинежского уезда Архангельской губернии обвинили в том, что он «портил икотою» свою двоюродную сестру Офимью Александрову Лобанову. Чухарев признался суду, что научил его колдовству крестьянин Федор Григорьев Крапивин. По словам подсудимого, сначала нужно было отказаться от христианской веры: «При самом начале действия, снять с шеи крест, положить в сапоги под пятку, подержать полсутки, говорить слова: „отрекаюсь Бога и животворящего Его креста, отдаю себя в руки дьяволам“». Потом надо было прошептать над солью имя человека, которому хотел причинить вред, и описать, что именно с этим человеком должно было случиться. Сделав все это, крест из сапога надо было повесить на стену. Тогда бесы и вселились бы в колдуна, лишенного божественной защиты[317].
Рецепт обретения колдовских сил через отступничество и пересечение границы морали сохранял популярность в русских и украинских деревнях пореформенной эпохи. В конце XIX века русские крестьяне из Макарьевского уезда Нижегородской губернии рассказали этнографу, что желающим познать секреты колдовства нужно ходить ночами к перекрестку – порогу между скрытым и явным. Сняв крест и отрекшись от Христа, родни, земли, солнца, луны и звезд, можно было призвать приспешников сатаны (чертей). После надо было поклясться в верности темным силам и умолять чертей открыть тайны колдовского искусства. Сделка подтверждалась начертанным кровью договором с сатаной