Подробный рецепт того, как стать виритником – особо могущественным колдуном, чьи чары практически нельзя отменить, – поступил из Болховского уезда Орловской губернии. Надо идти глубокой ночью на распутье за пределами деревни, где сходятся шесть дорог в честь шести нечистых духов: Вельзевула, духа хитрости, духа лжи, духа болезни, духа сглаза и духа злобы. Стоя на распутье, желающий стать колдуном должен призвать одного из этих нечистых, который, в свою очередь, велит искателю колдовских сил совершить на распутье ряд жертвоприношений. Первым жертвоприношением был петух, украденный у попа во время службы. Взяв петуха, нечистый разрывает его на шесть частей и бросает на каждую из дорог для каждого из духов. Ночь за ночью будущий виритник должен приносить разнообразные жертвы, включая овцу, человеческие кости (которыми он еще должен отравить любимого родственника) и под конец – свою рубашку. Контракт, написанный кровью новоявленного чародея, скрепляет договор, по которому его тело и душа при жизни и в смерти принадлежат нечистому духу[319].
Украинские крестьяне конца XIX века из села Колодежная Купянского уезда Харьковской губернии рассказывали о ведьмах, которые учились своему ремеслу у природных ведьм, снимая нательный крест и кладя его в сапог. В том же районе крестьяне добавили деталей об отречении от христианской веры, отметив, что женщина, желающая стать ведьмой, должна отнести под водяную мельницу – одно из любимых прибежищ злых духов – икону Богородицы, которой родители благословили ее в день свадьбы. Там, вдали от посторонних глаз, будущая ведьма должна была топтать икону, читая при этом молитву «Отче наш» наоборот. Это вызовет нечистых духов, которые и займутся обучением ведьмы. Завершением обучения ведьмы должен стать шабаш в Киеве на Лысой горе – институциональное выражение социальной девиации[320].
Вера в шабаши ведьм среди русских и украинских крестьян XIX века отражает влияние западноевропейских верований, которые со времени присоединения Левобережной Украины в XVII веке распространялись через Польшу на восток. Это влияние заметно было в популярных гравюрах и книгах последующих столетий, и в конце XIX века литература о ведьмах и колдунах все еще оказывала влияние на крестьянских читателей. К концу века авторы подобных историй пытались предоставить читателям научное объяснение колдовским силам и тем болезням, которые они якобы вызывали. Как ни парадоксально, такие попытки, скорее всего, только поощряли веру в волшебство, привлекая внимание к колдунам и ведьмам и тем самым подтверждая их существование[321]. Описания шабашей в печатной литературе, несомненно, тоже повлияли на крестьянскую устную культуру.
Один из наиболее подробных рассказов о шабаше ведьм взят из сказки 1891 года, записанной в Смоленской губернии. Ее вариации были популярны в российских и украинских губерниях. Как и западноевропейские аналоги, сказка повествует о ведьмовском зелье и сексуальных отношениях между женщинами-ведьмами и нечистыми духами. Главный герой сказки – солдат, женившийся на дочери крестьянина, у которого квартировал. Солдат обнаружил, что его жена и теща – ведьмы. Заметив, что они часто отлучаются из избы по ночам, солдат решил проследить за женщинами в ночь на Ивана Купалу – праздник летнего солнцестояния, по мнению крестьян, ночь максимальной активности ведьм и нечистой силы. В полночь, как по команде, женщины встали с постелей, оделись и бросили в огонь волшебный порошок. Таинственный голос приказывает им лететь – и обе женщины исчезли в дымоходе. Солдат подражает действиям женщин и обнаруживает себя летящим в сторону Кармилицкой горы[322]. На вершине горы он видит множество ведьмаков и большого семиглавого змея, сидящего в кресле. Когда змей свистит, участники шабаша начинают танцевать и петь. Видя простоволосую тещу, отплясывающую со стариком без штанов, без шапки и пояса, солдат привлекает к себе нежелательное внимание участников оргии громким смехом. Однако жена, предупреждая возможное несчастье, приказывает солдату лететь домой, и он делает то, что велено. Когда женщины возвращаются домой, они запрещают солдату впредь использовать их зелье[323]. В одном из вариантов этой истории, записанном в Купянске, хозяин шабаша назван сатаной с буйволовыми рогами и львиным хвостом. Еще одна украинская сказка оказывается ближе всего к своему западноевропейскому аналогу, называя дьявола Люцифером, сидящим во главе накрытого стола с наполненными кровью человеческими черепами[324].
Рассказывая этнографам, что на шабашах ведьмы флиртовали с чертями, не вовлекая их в половые сношения, украинские крестьяне, без сомнения, адаптировали истории для посторонних ушей[325]. Убежденный, что сексуальные оргии были частью крестьянских представлений о ведьминских шабашах, историк и этнограф начала XX века Владимир Гнатюк, возможно, находился под влиянием украинских рассказов о бесах, являвшихся девушкам в облике их возлюбленных и вовлекавших их в половые акты, а также рассказов о демонах, сосущих кровь из женской груди[326]. Таким образом, то, что сегодня назвали бы истощением, украинская народная культура объясняла одержимостью бесами[327].
Подобные истории о женщинах, вступающих в сексуальные отношения с демонами, были популярны в Центральной России конца XIX века. Однако в них основное внимание в качестве потенциальных жертв дьявольского обольщения уделялось вдовам и молодым женщинам, чьи мужья-отходники подолгу отсутствовали. Соблазненные демонами, приходящими в виде умерших или отсутствующих мужей, эти женщины иногда беременели. Подчеркивая роль демонических чар, такие истории дают приемлемое объяснение беременности у женщин, живущих без мужей, а также происхождения урожденных колдунов и ведьм[328].
Популярные среди русских крестьян сказки отразили также неоднозначную реакцию крестьян на рост несельскохозяйственного труда среди взрослых мужчин. К 1890‐м годам почти в каждом доме в Центральной России был член семьи, работающий за пределами деревни, обычно в Санкт-Петербурге и Москве. Отходники, чьи городские привычки и доступ к материальным благам делали их желанными женихами для сельских девушек, могли вызывать и определенные подозрения: они отказывались от тяжелого сельскохозяйственного труда ради якобы разнузданного образа жизни в испорченном городе. Оставляя своих жен и родителей заботиться о земле, налогах и общественных обязательствах, отходники представлялись завистливым соседям уклоняющимися от своих обязанностей, особенно если они не присылали деньги своим семьям. Когда рабочие возвращались в деревню в перерывы между работой или уходили на покой, оставшиеся в деревне крестьяне критиковали чуждые им непатриархальные привычки, перенятые их бывшими соседями в городе. Иногда доходило до того, что властям поступали жалобы на «пагубное влияние» и религиозное инакомыслие. Веками обвиняя женщин в возможных сексуальных отношениях с дьяволом, теперь крестьяне сосредоточили внимание на женах отходников, которых зачастую подозревали в колдовстве. Нападать на этих женщин, уязвимых без защиты супругов, было относительно легко. На самих мужчин-отходников крестьяне предпочитали нападать при помощи доносов через официальные каналы[329]. Внутренние крестьянские институции просто не были приспособлены для выслеживания отходников вдали от деревни.
Готовность русских крестьян верить в сексуальное влечение мужчин-демонов к женщинам также привела к феминизации жертв колдовства, что соответствовало более частому опознанию женщин как ведьм среди украинских крестьян. Если в русской деревне XVII века среди обвиняемых в колдовстве мужчин было значительно больше, чем женщин, то к XIX веку это соотношение изменилось в сторону женщин (в соотношении более 2:1). Среди украинских крестьян в пореформенный период женщины-ведьмы преобладали над мужчинами-колдунами в соотношении 5:1, что согласуется с цифрами, характерными для Европы более ранних периодов: в большинстве стран Западной Европы и в Польше XVI–XVIII веков примерно 80% так называемых ведьм были женщинами[330].
Русские и украинские крестьяне не только приписывали женщинам-ведьмам плотские отношения с дьяволом, но и определяли урожденных («природных») ведьм как «выродков», либо же иногда как результат девиантного сексуального поведения[331]. Например, русские крестьяне из села Барятинское Мещовского уезда Калужской губернии верили, что урожденные колдуны и ведьмы или родились от ведьмы или колдуна, или «незаконнорожденные от третьего поколения незаконнорожденных»[332]. Полагая десятую дочь или тринадцатого ребенка (любого пола) женщины, которая раньше рожала только девочек, ведьмой или колдуном, русские крестьяне Тульской губернии таким образом интерпретировали неестественное количество беременностей, в результате которых рождались девочки, как свидетельство сверхъестественного вмешательства и сексуальных отклонений[333]. Слишком много дочерей, по мнению русских крестьян, было большой финансовой нагрузкой для семей, потому что родители должны были обеспечить их приданым и не могли рассчитывать на то, что те будут заботиться о них в старости (это обязательство выпадало на долю их старшего или младшего сына). Украинцы считали рождение в семье рождение семи детей одного пола ненормальным и считали, что седьмая дочь обязательно должна быть ведьмой, а седьмой сын – вампиром