Тем не менее презрение Достоевского в его ранней работе 1859 года к религиозным шарлатанам, выдающим себя за святых юродивых, резко контрастирует с более поздними образами юродивых, ярчайшим примером которых можно назвать христоподобный характер князя Льва Мышкина в романе «Идиот» (1869). Наивность и духовное превосходство Мышкина практически обрекают его на гибель в современном мире. Действительно, расщепление его души, чья русская сторона воплотила христианские истины, борющиеся со злом современного европейского рационализма, гарантировала ему окончательное исключение из европейского общества и заточение в швейцарскую клинику для душевнобольных[469].
Мастер психологических характеристик, увлеченный противоречиями между людьми в целом и в русской культуре, объединяющей западные и восточные характеристики и ценности, в частности, Достоевский присоединился к писателям-реалистам, обратившим свое внимание на феномен кликушества. Как и портреты юродивых, образы бесоодержимых и народных святых в его творчестве изменились с развитием его философских идей. Отвращение Достоевского к самопровозглашенным святым, в глубине души которых, по его мнению, таилось зло, нашло выход в повести 1847 года «Хозяйка». В повести есть и «полоумная» Катерина, находящаяся под непонятной властью колдуна и богомольца Ильи Мурина. Катерина обладает лишь некоторыми характерными признаками, приписываемыми одержимым, в то время как кликуш в шедевре Достоевского – романе «Братья Карамазовы» (1879–1880), написанном более тридцати лет спустя, – легко узнать благодаря тщательному вниманию автора к православному контексту драмы одержимости. Одержимые лечатся в монастыре у старца Зосимы, которого в романе называют святым. Матери главных героев «Братьев Карамазовых»[470] Достоевский придает черты Богородицы, что делает ее образ более запоминающимся, чем образ Катерины, несмотря на то что Софья Карамазова практически не появляется в этом романе, где мужчины сражаются за христианские и атеистические принципы. Два упомянутых шедевра документируют развитие мысли Достоевского от радикальной фазы, когда он был очарован материализмом и позитивизмом (то есть тем, что Запад мог предложить России), до фазы неприятия западной философии и глубокой веры в русский народ, долженствующий спасти страну. Кликуши в этих произведениях – женщины, ставшие жертвами. В «Хозяйке» издевательства над Катериной обнажают темную сторону народной религии, которая в ходе повести сводит на нет гуманистические усилия философа Ордынова, материалиста и рационалиста. Софья Ивановна же в «Братьях Карамазовых» через свои страдания и слезы становится образцом красоты и силы, которые дарит миру православие, в отличие от разрушительных тенденций холодного рационализма и материализма.
Литературные критики не видят в главной героине «Хозяйки» Катерине кликушу. Обычно они пишут об этой недооцененной повести как о выражении раннего увлечения Достоевского философскими исследованиями противоборствующих идей, в этом случае утопического социализма и популярного манихейского мышления, противопоставляющего добро злу[471]. Виктор Террас, например, навешивает на «Хозяйку» ярлык «художественной неудачи», но признает, что повесть «содержит семена некоторых из самых глубоких идей Достоевского, включая тему «Великого инквизитора» из «Братьев Карамазовых»[472]. Рудольф Нойхаузер, напротив, предпочитает рассматривать эту повесть как отражение современных автору революционных идей, называя ее «социально-политической аллегорией, отражающей интеллектуальную сцену 1846–1847 гг.». В то же время он ставит Катерину в один ряд с другими героинями Достоевского, воплощающих в себе качества «животворящей Матери-земли» и Богородицы. Отстаивая идеалы любви и красоты, Катерина, согласно Нойхаузеру, тем не менее не может остаться неиспорченной «злом… в извращенном обществе»[473]. Хотя интерпретация Нойхаузера убедительна, она не дает полного портрета главной героини, которая считает себя одержимой.
В начале «Хозяйки» Достоевский изображает свою героиню страдающей от какого-то загадочного недуга, для исцеления которого она ищет духовной помощи. Лишь постепенно читатель узнает, что прекрасная Катерина считает, будто ее заколдовал ее возлюбленный – Илья Мурин. Мурин ранее был любовником ее матери. Достоевский предвосхищает откровение Катерины о том, что ее испортили, показывая ее при первом появлении в церкви, традиционном месте припадков у бесноватых. Однако у Катерины припадок довольно легкий. Она не корчится, не кричит подобно животному и не падает замертво, как можно было бы ожидать от кликуши. Она просто рыдает. Ее припадок вызван не богослужением – служба давно закончилась, – а сияющей иконой Богородицы, покровом от которой Мурин накрывает ей голову. Когда Катерина приходит в себя, она поднимает голову, и лампада освещает ее заплаканное лицо:
На губах ее мелькала улыбка; но в лице заметны были следы какого-то детского страха и таинственного ужаса. Она робко прижималась к старику, и видно было, что она вся дрожала от волнения.
Во второй раз Катерина появляется в той же церкви перед началом вечерней службы. И, подобно кликуше, которая должна присоединиться к своим товарищам по несчастью в паломничестве по святым местам в поисках утешения и чудесного исцеления, она находится посреди «нищих, старух в лохмотьях, больных и калек, ожидавших у церковных дверей милостыни». Стоящая далеко от алтаря, будто в знак своей «нечистоты», она горячо молится, стоя на коленях у самого входа: «слезы опять катились и сохли на горячих щеках ее, как будто омывая какое-нибудь страшное преступление»[474].
Еще одно свидетельство одержимости Катерины появляется по мере того, как мы узнаем ее историю. В беседе с интеллектуалом Ордыновым, снявшим комнату в петербургской квартире, где жила она с Муриным, Катерина говорит, что книги могут испортить человека. Она также упоминает божественные тексты, которые читает ей Мурин, подобно священнику или целителю, читающему над одержимыми молитвы для изгнания бесов. Катерина проявляет себя как кликуша, когда в ответ на просьбу Ордынова рассказать ему историю ее жизни начинает биться в припадке. На этот раз припадок больше похож на приступ бесоодержимости:
Катерина сидела бледная как полотно. Она неподвижно смотрела в воздух, губы ее были сини, как у мертвой, и глаза заволоклись немой, мучительной мукой. Она медленно привстала, ступила два шага и с пронзительным воплем упала пред образом… Отрывистые несвязные слова вырывались из груди ее. Она лишилась чувств.
Только очнувшись, Катерина признается, что была «испорчена»[475]. Снова говоря о книгах, источнике как благостном, так и злотворном, Катерина представляет Мурина как колдуна и одновременно богомольца. «Здесь Мурин, соблазнитель, сатана, принимает форму Спасителя, Христа: странная метаморфоза, предвещающая мрачную фигуру Великого Инквизитора, самого антихриста»[476]. Катерина не может отделиться от человека, которому она «душой продалась». Удалившись из западного, чуждого Петербурга, она и ее возлюбленный возвращаются в деревню.
Хотя поведение Катерины соответствует культурным представлениям о кликушестве, ее заявление о том, что она продала свою душу Мурину, выбивается из этой парадигмы. В этом отношении на молодого Достоевского, возможно, повлияли «Фауст» Гёте, рассказы Э. Т. А. Гофмана и другие западноевропейские повествования о договорах с дьяволом. Однако не исключено, что он мог заимствовать эту идею из русских источников[477]. По словам доктора филологических наук Ольги Журавель, мотив договорных отношений с дьяволом встречался в Древней Руси; он появился в старославянских переводах жития византийского святого Василия и балканских апокрифических сказок об Адаме и дьяволе. Популяризация идеи, согласно О. Журавель, началась только в середине XVII века, когда она появилась в протоколах судебных заседаний и в сказке 1660‐х гг. «Повесть о Савве Грудцыне». Автор вымышленной биографии Саввы Грудцына соединил древневизантийские верования с западными образцами, пришедшими в Россию из Польши и Украины. О. Журавель заключает, что к концу XVII и, уже устойчиво, на протяжении XVIII века в народном православии укоренилась вера в то, что дьявол обладает таким же могуществом, как Бог. Этот дуализм придавал дьяволу разум и хитрость, которых не было в житиях святых, и давал ему власть над такими земными вопросами, как плотская любовь, отношения между людьми, доброжелательность бар и чиновников, успех и богатство. В обмен на земное счастье смертным приходилось платить чрезвычайно высокую цену, закладывая свои души[478]. Позже Достоевский в «Братьях Карамазовых» присоединяется к этим новым представлениям о дьяволе, описывая его устами Великого Инквизитора как «страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия… великий дух»[479][480]. Таким образом, договор Катерины с дьяволом-Муриным в «Хозяйке» для российских читателей соответствовал бы их культурным представлениям об отступничестве.
Если в «Хозяйке» Достоевский рисует импрессионистский портрет кликуши, то тридцать лет спустя, уверенный, что именно народное православие спасет Россию, он уже готов использовать большинство присущих кликушам характеристик для образов одержимых в «Братьях Карамазовых». В одной из первых глав (книга 1, глава 3) он знакомит своих читателей с Софьей Ивановной, второй женой Федора Карамазова. Как и Катерина из «Хозяйки», она необычайно красива. С ее христианским «феноменальным смирением и безответностью» она ярко контрастирует с распутником-мужем Федором Павловичем, который «с супругой не церемонился». Идентифицируя ее в качестве кликуши, рассказчик объясняет, что в ответ на жестокость мужа