ов в антропологии, сторонники каждой из точек зрения склонны преуменьшать или даже дискредитировать значимость альтернативных объяснений»[665]. Эти медицинские антропологи предлагают взамен многопричинное объяснение, сочетающее социокультурные причины с физиологическими явлениями, которые обычно связывают с кликушеством. Суть их аргументов заключается в том, что существует связь «между стрессом, его физиологическим воздействием на организм (в частности, снижением способности организма удерживать кальций) и поведенческими проявлениями, которые могут быть связаны с трансовыми состояниями» или культами одержимости. Они утверждают, что продолжительный стресс вызывает постепенное уменьшение
запасов кальция в организме, даже при достаточном потреблении кальция у представителей обоих полов… Из-за более низкого уровня кальцитонина в организме женщины более восприимчивы к этому явлению, чем мужчины. У людей, уже испытывающих дефицит кальция, внезапный стресс-фактор или резкое увеличение силы уже существующего стресса может привести к повышению уровня адреналина, что приводит к гипокальциемии и связанному с ней поведению – такому как тремор, судороги, когнитивная дезориентация и тревога – что происходит в результате вызванного эпинефрином выделения лактата… Наконец, способствовать возникновению такого поведения может гипервентиляция, вызванная физической нагрузкой или эмоциональным стрессом.
Эти антропологи также отмечают, что симптомы, демонстрирующие «связанный со стрессом повышенный уровень вегетативной реактивности», включают «желудочно-кишечные расстройства, нарушения сна, проявления артрита или ревматизма, заложенность и раздражение слизистой носа, возбужденный, лихорадочный вид»[666].
Кликуши испытывали многие из симптомов, которые Рэйбек и его коллеги отождествляли со стрессогенными факторами. Это тремор, судороги, когнитивная дезориентация, тревога и желудочно-кишечные расстройства, такие как вздутие живота. Некоторые из российских кликуш жаловались на бессонницу, другие нет. Если они страдали от стресса, существуют ли социокультурные условия, объясняющие этот повышенный уровень стресса?
Подразумевая этот вопрос, Рэйбек, Шуби и Граубергер в своем исследовании современных культов одержимости дифференцируют жертв одержимости по возрасту и социокультурному опыту в разных возрастных группах. Они предполагают, что физиология женщин в постменопаузе с «низким уровнем эстрогена и меньшим количеством кальцитонина и витамина D» делает их «более восприимчивыми к истощающим кальций эффектам стрессоров». В то же время при снижении числа стрессовых ситуаций более благоприятные социальные условия для пожилых женщин могут противодействовать этой уязвимости. Изучая антропологическую литературу, посвященную культам одержимости, Рэйбек и его коллеги демонстрируют большое количество как пожилых, так и молодых замужних женщин в числе жертв. Так, среди жертв одержимости часто оказываются женщины, которые недавно вышли замуж и испытывают напряженность в отношениях с супругами и их родственниками в расширенных домохозяйствах, замужние женщины, чья семейная жизнь находится под угрозой, и женщины, пережившие менопаузу, чей социальный статус снизился. Церемонии исцеления или экзорцизмы, по мнению этих антропологов, способны вызвать быстрое выздоровление одержимых, потому что их участие в этих ритуалах, к которым они относятся с величайшим уважением, «часто устраняет или снижает первоначальный стресс»[667].
Если применить аргументацию Рэйбека, Шуби и Граубергера к русскому кликушеству, возрастные различия и опыт окажутся релевантными факторами. Из 72 кликуш крестьянского происхождения (включая недавно переехавших в города), для которых имеется информация о возрасте, более двух третей впервые испытали приступы одержимости в детородном возрасте (между 18 и 40 годами). При этом 20,8% приходятся на первые годы брака (в возрасте от 18 до 24 лет), 34,7% состояли в браке уже несколько лет (в возрасте от 25 до 34 лет), остальные 13,8% испытали первый приступ кликушества в поздний детородный период (35–40 лет). Женщины в постклимактерическом периоде чаще встречались в эпидемиях (25,5%), чем в индивидуальных случаях (4,8%). У некоторых из них признаки одержимости проявлялись и до эпидемий. Также в эпидемиях часто фигурируют женщины в возрасте от 25 до 34 лет, что составляет 35,3% жертв эпидемий. Среди индивидуальных случаев чуть более трех четвертей крестьянок испытали первый припадок в детородном возрасте: 47,6% в возрасте от 16,5 до 24 лет, из них 19% – до 18 лет, а 28,6% – от 18 до 24 лет, обычном возрасте для вступления в брак. О чем говорят нам эти показатели?
Во-первых, из приведенных выше профилей следует: важно проводить различие между жертвами эпидемий одержимости и отдельными кликушами. Во время эпидемий опасения быть испорченным через заколдованную еду или каким-то другим способом, а также страхи потери фертильности усиливались из‐за массового характера одержимости. Женщины старше 40 лет с большей вероятностью вовлекались в этот коллективный опыт, чем в индивидуальные случаи, когда одержимость ограничивалась одним эпизодом. Точно так же одержимые мужчины чаще встречаются при эпидемиях.
Будучи источником культурных знаний и играя важную роль в домашнем хозяйстве, пожилые русские женщины пользовались уважением в деревне. В расширенных домохозяйствах они занимали статус большух, то есть главных женщин в семье. Руководя всеми остальными женщинами домохозяйства, они отвечали за все домашние функции. Овдовевшие большухи с несовершеннолетними сыновьями также могли выступать в качестве глав домохозяйств на публичной арене и, соответственно, имели право голоса на деревенских собраниях, состоявших в основном из мужчин. Эти пользующиеся авторитетом женщины едва ли могли оказаться жертвами одержимости бесами.
Другое дело – маргинализированные пожилые женщины. Статус пожилой женщины как главы домовладения снижала ее бедность и зависимость от общинных запасов зерна. Также их положение оказывалось под угрозой в пореформенный период, когда мужчины-односельчане жаждали заполучить и их земельные наделы. Проблема обострялась по мере роста цен на недвижимое имущество начиная с 1880‐х годов[668]. Не всегда старшие женщины пользовались уважением со стороны невесток. Об этом свидетельствуют приведенные ранее примеры, когда из‐за семейных конфликтов возникали обвинения в колдовстве, рассматриваемые деревенскими и волостными судами. Маргинализированные пожилые женщины становились главными кандидатками в кликуши, особенно во время эпидемий, когда большое число жертв не позволяло сосредоточить внимание исключительно на них. Внимание общества к отдельной пожилой женщине могло иметь неприятные последствия, если бы ее соседи сочли, что она замышляет недоброе. Опасения, которые выражали эти пожилые кликуши по поводу напряженности в деревне, а также агрессии со стороны соседей или членов семьи, усиливались в периоды наибольшей уязвимости, когда эпидемии одержимости были в самом разгаре, а ведьмы или колдуны без разбора нападали на членов общины. Катарсис для этих женщин наступал через идентификацию и изгнание нечистых сил посредством контрмагии, экзорцизма, примирения или насилия.
Поскольку об одержимых мужчинах крайне мало сведений, можно только предположить, что случаи массовой одержимости предоставляли этим мужчинам публичную обстановку, в которой они могли выразить свои эмоции. Во время свадеб, когда колдуны, как считалось, поражали своих врагов, у многих возрастал страх утратить мужскую силу. В случае мужчин среднего возраста подобное несчастье могло сопровождаться понижением в статусе или и другими видами маргинализации в семье и общине. Но была возможность и получить сочувствие вместо порицания, а также, несомненно, некоторую власть во время опознания злонамеренной ведьмы или колдуна.
Что касается женщин детородного возраста, то важно помнить, что статус женщины в российском (крестьянском) обществе определялся множеством факторов. Количество детей (особенно сыновей), которых она родила, ее способности как работницы и кормилицы, ее покорность мужскому авторитету и, пока она не достигла статуса большухи, пожилым женщинам семьи – все это формировало социальную репутацию крестьянки. Когда женщины не могли оправдать ожиданий, их «самовосприятие, социальное положение и, в конечном счете, здоровье в целом… [оказывались] под угрозой»[669]. В то время как подавляющее большинство русских крестьянок справлялись со всеми этими требованиями, те, кто им не соответствовал, могли оказаться уязвимы для бесоодержимости. В обществе, где почти все состояли в браке, незамужние женщины, несомненно, боялись не соответствовать общественным ожиданиям. Их выбор сводился к тому, чтобы вообще покинуть деревню, принять постриг или остаться в деревне один на один со злобными пересудами соседей и родных.
Точно так же женщины, недавно вступившие в брак, чувствовали на себе особое оценивающее внимание со стороны семьи и общества. Уязвимость женщины, меняющей статус девушки на статус жены, проявлялась в тревоге относительно половой близости и фертильности, заметных во время свадебных торжеств. Даже после консумации брака семья и общество внимательно следили за частотой и исходом беременностей. В то же время постоянные требования свекровей и невесток резко отличались от более заботливого отношения родных матерей и относительной свободы, предоставляемой девушкам, достигшим брачного возраста, когда им позволялось насладиться ухаживаниями, вниманием и восхищением молодых людей. Чем старше становились жены, тем больше они тяготились авторитетом свекровей. Особенно, если их мужья жестоко обращались с ними или надолго уходили работать за пределами деревни, оставляя жен со своими родственниками и более тяжелой работой. Отхожий промысел мужа мог быть благословением для женщины, подвергающейся насилию. Но с другой стороны, это также могло увеличивать нагрузку на нее до невыносимого уровня: женщина лишалась союзника, защищавшего ее от родственников мужа, регулярно подвергавших сомнению ее преданность семье, рабочие привычки и супружескую верность