Он не видит, что в комнату влетает взъерошенный, но живой и здоровый, что для меня главное, Валерий.
Однако когда брат попадает в поле зрения Артёма, то резко меняется в лице.
Валерий тоже умеет нехило ехидничать, в этом я лично убедилась. И сейчас за словом в карман не лезет:
— Рано ты меня хоронишь, братишка, — произносит он с той же интонацией, что давеча — Артём. — А пока я твою жену заберу, а ты полежи и пораскинь мозгами — может, со мной таки лучше, чем с Лютым. Нечужие всё же…
Потом подходит ко мне, и я смотрю на него то ли как на спасителя, то ли как на губителя. Не знаю, чего теперь ждать? Куда он собирается меня забрать?
Валерий произносит предельно вежливо, холодно и официально:
— Инга Юрьевна, разрешите переправить вас в более безопасное место?
Слова застревают в горле, поэтому всё, что могу, кивнуть.
Валерию хватает и этого, он легко поднимает меня на руки, будто я ничего не вешу. И меня окутывает удивительное ощущение силы и нежности. Понимания, что в его руках мне бояться нечего. Что я могу быть слабой и хрупкой. Меня спасут и защитят. Доверчиво закрываю глаза и склоняю ему голову на плечо. Быть его — это так правильно.
Уже возле порога нас догоняет вопль Артёма:
— Валера! Брат! Не бросай меня здесь! Валера! Я боюсь, — и рыдания.
Мне становится жаль его: одинокого, больного. Так жаль, что я даже всхлипываю.
Он сильнее прижимает меня к себе и шепчет, уткнувшись в волосы:
— Тсс, девочка моя. Всё будет хорошо.
Валерий приносит меня в комнату под самой крышей и бережно ставит на пушистый ковёр.
Рядом появляется верная Айгуль, готовая прикрыть меня от всех невзгод.
Валерий взволнован и всё время оглядывается:
— Посидите обе пару часиков тихо, пока я всё улажу, — говорит он.
Но мне очень не нравится это «я всё улажу». Там было слишком много вооружённых до зубов парней. Не все они любят разговаривать.
Я переживаю.
Валерий тоже нервный и резкий, хоть и старается выглядеть доброжелательным:
— Инга Юрьевна, тут относительно безопасно, притаитесь здесь, пожалуйста. Скоро я разрулю ситуацию и приду за вами.
Нет, этих заверений мне мало. Я в шаге оттого, что бы повиснуть у него на шее с визгом: «Не пущу!»
Не знаю, как нахожу в себе силы спросить максимально спокойно:
— А как же вы, Валерий Евгеньевич? Это же может быть опасно!
Но Валерий, судя по всему, не привык, что о нём может кто-то искренне беспокоиться.
Его красивые губы кривятся в презрительной усмешке, глаза покрываются корочкой льда, а слова полны яда. Он швыряет их в меня, как отравленные ножи:
— Ну что ж, избавитесь от ненавистного чудовища, мерзкого монстра. Радуйтесь, Инга Юрьевна, иногда мечты сбываются! Ваша, очевидно, была избавиться от меня
Гад! Как он может!
Я же с ума схожу от страха за него!
Глотаю злые слёзы и, размахнувшись, залепливаю ему звучную пощёчину.
Но отвести руку не успеваю, Пахомов молниеносно перехватывает её, целует в центр ладони и шепчет:
— Спасибо…
Ненормальный! Невыносимый! Такой…нужный…
Он уходит, а я, как подкошенная, падаю на ковёр и реву. Плачу и прошу того, кто рулит всем в этом мире:
— Спаси его! Сохрани! Верни мне целым и невредимым!
Айгуль сидит рядом, гладит по волосам, бормочет:
— Правильно-правильно, Инга Юрьевна. Молитесь за него, это защищает мужчину.
Постепенно я успокаиваюсь и прихожу в себя. И уже могу здраво осмотреть комнату, в которой оказалась.
Это — студия художника: мольберт, этюдник, кисти, краски, карандаши. И портреты. Множество портретов. Мои.
Так удивительно видеть столько копий себя. Словно когда я смотрюсь в зеркальную плитку в ванной. Но там — миниатюры одинаковы. Тут — везде разная я. Кое-где — обнажённая, в лучах света, похожая на богиню.
Я замираю, будто попала в храм. Тут неуместны никакие слова и жесты, только величественная музыка и молитвенный шёпот.
Даже не замечаю, как уходит Айгуль.
Встаю, хожу по комнате, любуюсь своими портретами.
У Валерия явный талант, отточенная техника.
Интересно, почему он зарыл в землю такой дар? Почему, будучи одарённым художником, подался в бандиты?
Мои размышления прерывает обеспокоенная Айгуль:
— Там…Там… Валерия Евгеньевича принесли…
Принесли?
Бросаюсь вниз по лестнице. И действительно двое ребят тащат окровавленного Валеру.
Бегу за ними следом.
Идиот! Зачем так подставился?
Хороший мой…
Его укладывают на кровать, и я принимаюсь обтирать красивое любимое лицо, которое сейчас в гематомах и ссадинах…
У меня дрожат пальцы… В глазах стынут слёзы...
А он — глупый — зовёт меня ангелом и молится мне…
— Валера! Валера! — окликаю его, стараюсь прорваться сквозь марево, что застилает сейчас его сознание. — Я Инга! Вернись ко мне!
Ангел…О, милый, это так для меня много! Не возлагай такую ответственность на мои плечи.
Я — твоя девочка. Помнишь? Та, которую ты нёс на руках. Та, которую ты рисуешь.
Сжимаю его крепкую большую ладонь, роняю на него слёзы. И словно в сказке — он пробуждается ото сна. Взгляд серых глаз становится осмысленным, руки сжимаются в кулаки.
Он возмущён.
— Инга?! Что ты здесь делаешь?
— Ты… я думала, нужна помощь…
— Я велел тебе сидеть и ждать!
— Я не игрушка, которую можно посадить, и она останется на своём месте!
Валерий фыркает и отворачивается.
— Я не нуждаюсь в твоей помощи, — грубо и зло бросает мне. — Не кисейная барышня, чтобы из-за пары царапин в постели валятся.
— Конечно, не барышня, — в тон ему ехидничаю я. — И я могу уйти. Этого хочешь?
Я встаю, порываясь покинуть комнату заносчивого гордеца, но он хватает меня за руку, дёргает на себя, и я падаю на его широкую твёрдую грудь.
Он тут же кладёт свою большую ладонь мне на поясницу, ещё теснее прижимая к себе.
Собственник, улыбаюсь про себя.
— Куда собралась? — хрипит он. — Я тебя не отпускал.
— Не отпускай, — говорю я, прикрывая глаза от блаженства.
Мне так хорошо. Так правильно. Ощущать жар его большого сильного тела. Быть с ним.
Чуть приподнимаюсь, заглядываю в лицо, тону в светлых омутах глаз.
Он такой красивый! Даже сейчас, в царапинах и ранах.
Тянусь выше, касаюсь губами губ и…попадаю в плен.
Мои запястья нежно перехвачены, а поцелуй… он становится сумасшедшим.
Мы с трудом отрываемся друг от друга.
Теперь он нависает надо мной, почти вдавив в постель. Но мне приятно ощущать тяжесть мужского тела. Приятно быть хрупкой рядом с ним. И я хочу, чтобы он не боялся…
— …показывать мне свою слабость. Я знаю, какой ты сильный. Но ты — человек. Люди болеют, бывают слабы…Это нормально.
— Нельзя! — мотает он головой. — Показать слабость в нашем мире — дать своре повод растерзать себя.
— Но со мной же можно, — возражаю я.
Валерий снова переворачивается на спину, увлекая меня за собой. Я, видимо, задеваю ушиб, потому что он шумно выпускает воздух сквозь зубы, но ни малейшего стона не издаёт.
— И с тобой — нельзя. Тебя я должен защищать.
Ничего не говорю, просто обнимаю и прижимаюсь крепче. Веду пальцем по литым мышцам, с наслаждением ощущая гладкость кожи. Натыкаюсь на полоски шрамов. Трогаю бережно, будто они болят до сих пор, как свежие раны.
— Расскажешь? — спрашиваю, поглаживая очередной рубец.
— Нет, — ожидаемо отвечает Валерий, — пусть прошлое остаётся в прошлом. Не будем его тревожить.
— Хорошо, — миролюбиво соглашаюсь я, — тогда расскажи о себе. Где ты учился, умник мой?
Он хмыкает:
— Таки прям твой.
Я смущаюсь, он целует в макушку и вздыхает:
— Да нечего мне рассказывать. Ты перед родителями превознесла меня до небес. А у меня даже школьного аттестата нет.
— Что? — приподнимаюсь и заглядываю ему в лицо. — Как такое может быть?
— Очень просто — для того ремесла, что отец мне выбрал, образование не нужно.
— Но откуда же всё это — ты в импрессионизме разбираешься лучше меня!
Он смеётся:
— Кто-то прогуливал лекции?
Мотаю головой:
— Наоборот — ни одной не пропустила. Просто преподавательница была занудная.
Валерий крепче прижимает меня к себе.
— А у меня как раз учителя по теории искусства были отменными. Отец просто крышевал нелегальный вывоз культурного достояния из страны. И ему нужен был свой человек на этом направлении, который разбирается в теме. А я же рисовал с детства. Вот отец и бросил меня на это дело.
— Стало быть, рисовать ты тоже профессионально не учился.
Он горько смеётся:
— Я вообще не рисовал с десяти лет. Пока отец не погиб и ты не появилась…
Он говорит об этом буднично, боясь вызвать жалость, а у меня всё равно заходится сердце, когда представляю себе мальчика, чья душа полна образов и красоты, а его бросают в кровавую грязь…
— Как только Артём поправится — я разведусь с ним.
— Лучше не надо, — Валерий зарывается лицом в мои волосы. — Пока ты жена моего брата — ты под моей защитой. Просто теперь, даже если ты и порвёшь с ним, от преследования того же Лютого не избавишься — он уже на тебя стойку сделал.
— Но… — робко привожу самый важный аргумент, — пока я жена Артёма — я не могу быть твоей.
Валерий прижимает меня к себе с такой нежностью, что в груди начинает щемить.
— Ты и так не можешь быть моей. Я — коронованный авторитет. Мне не полагается жена и даже любовница.
Я хочу возразить, но он не позволяет, приложив палец к губам.
— Молчи! Я знаю, что ты хочешь сказать… Но нет никаких «нас» и быть не может. Ты заслуживаешь другой судьбы.
Я замолкаю, утыкаюсь носом ему в грудь и затихаю. Чуткие пальцы мерно поглаживают мою спину и волосы…
Я засыпаю…
…теперь у меня на руках целых два больных мужчины.