Именно так Анаис обычно прижималась к нему, Линдсею. Но с момента его возвращения домой она не позволяла обнимать себя вот так. Анаис делила с Линдсеем свое тело, свое пристрастие к чувственным удовольствиям, но не вручала ему свои слабости или свои страхи. Все это точно так же, как и свое доверие, она отдавала Броутону.
Стекло запотело от учащенного дыхания Линдсея, и он с яростными ругательствами принялся снова кружить кулаком по стеклу, увеличивая поле видимости.
Броутон взял Анаис за руку и повел ее к постели. Линдсей не мог ни шевелиться, ни моргать, ни дышать. Замерев на месте, он в ужасе наблюдал, как Анаис с готовностью последовала за Броутоном и уселась рядом с ним, позволив Гарретту снять с себя шляпку и провести кончиками пальцев по своей белоснежной щеке. Линдсей видел, как двигались их губы – сейчас он отдал бы все, что угодно, лишь бы услышать, что соперник и Анаис говорили друг другу. Может быть, Броутон признавался ей в любви? А она отвечала на его чувства?
Из глаз Анаис покатились слезы, струйками устремившись по ее щекам. Линдсей представил, как смахивает эти слезы большим пальцем, а потом и прикосновением губ, целуя нежную кожу до тех пор, пока с нее не исчезнет влажная горечь. Совсем как те слезы, что проливала Анаис, когда он привел ее на вершину блаженства. Счастливые слезы. Прекрасные слезы. Линдсей задавался вопросом: какие же слезы роняла Анаис сейчас, сидя рядом с Броутоном?
Гарретт склонил набок свою темную голову, и Линдсей, вне себя от ревности, увидел, как мужчина, когда-то слывший его близким другом, закрыл глаза и нежно поцеловал Анаис в подбородок. Это был влюбленный мужчина, осознал Линдсей, призывая всю свою выдержку, чтобы не ворваться в дом и не начать мутузить Броутона до тех пор, пока его тело не превратится в окровавленный, смятый мешок.
Анаис откинула голову, ее губы приоткрылись – в рыдании? Стоне удовольствия? Острой потребности? Или боли? Плечи Анаис вдруг задрожали, и она зарылась лицом в шею Броутона. Анаис так сильно прильнула к Гарретту, что тому пришлось поднять лицо от копны ее волос и глотнуть воздух ртом. Вздохнуть глубоко, словно захлебываясь в ней.
Они сидели и крепко обнимались, словно сцепившись, их руки обвились вокруг друг друга. Броутон еще сильнее прижал к себе Анаис и принялся мягко укачивать, позволяя дать выход всем тем чувствам, что так яростно терзали ее.
Было что-то глубоко сокровенное, интимное в этих объятиях. Линдсей не мог не изумляться тому, что творилось у него на глазах. Разве она когда-нибудь бросалась к нему с такой готовностью? Предлагала ли вот так легко большую часть себя, принимала ли вот так просто его поддержку? Его потребность в ней?..
Линдсей попытался вспомнить те времена, когда он обнимал Анаис. И не мог воскресить в памяти ни один момент, когда она так же безудержно и доверительно плакала на его груди. Нет, с ним она никогда не представала столь ранимой. Она никогда не нуждалась в нем так же сильно, как в Броутоне.
Впервые с момента возвращения домой Линдсей в полной мере поверил в то, что, возможно, Анаис действительно простила его и решила двигаться дальше – начать новую жизнь, в которой ему уже не было места. А Линдсей не мог ни простить себя за то, что натворил, ни продолжать жить дальше. Ему не нужна была такая жизнь – унылая жизнь, в которой не было улыбки Анаис, ее теплого тела рядом.
Тихий звук достиг его ушей – смесь рыдания и грустного смеха. Подняв взгляд, он увидел, что Анаис и Броутон теперь стояли, Гарретт сжимал ее прекрасное лицо в своих ладонях. Он нежно смахнул слезы со щек Анаис и взял ее руки в свои. Дверь дома распахнулась, ржавые петли скрипнули в тишине, послышался стук сапог по деревянному крыльцу, эхом отозвавшийся в стволах безлистных деревьев. Линдсей ждал, затаив дыхание, сердце замерло в груди, когда раздался звук удаляющихся от дома шагов.
– Значит, увидимся в Лодже, сегодня вечером? – спросил Броутон. – Тихий уединенный ужин восстановит твои силы.
– Я там буду, – отозвалась Анаис, все еще еле слышно шмыгая носом.
– Все будет хорошо, Анаис. Он не узнает нашу тайну – я обещаю.
– Мне очень жаль, что я оторвала тебя от работы, я ведь знаю, как ты занят. Просто… – снова захлюпала носом она.
– Предоставь Реберна мне. И не тревожься так сильно. Тебе стоит заботиться о самой себе. Тебе нужна вся твоя сила.
Волосы на затылке Линдсея зашевелились. Все внутри завязалось тугим узлом, когда перед мысленным взором вдруг ярко высветилась страница из медицинского справочника доктора Стюарта. Боже праведный, Линдсей больше не мог отмахиваться от того, что говорила ему интуиция!
Закрыв глаза, он вызвал в сознании образ Анаис. Линдсей увидел ее с округлившимся животом, который был теперь чуть больше, чем в тот раз, когда он впервые увидел ее обнаженной в конюшне. Да и ее груди, которые всегда были крупными, казались еще более полными – налитыми. А тошнота за завтраком? А бледность ее кожи?
Сколько же еще он мог оставаться слепым?..
– Спасибо тебе, Гарретт, спасибо тебе за все.
– Тсс… Между нами отныне не может быть никаких счетов – между тобой и мной. Мы ведь связаны крепкими узами, не так ли? Узами, соединившими нас навеки.
Линдсей не услышал ни ответа Анаис, ни звуков шагов, когда они с Броутоном направились к своим лошадям. Он даже не почувствовал, как земля под ним задрожала, когда лошади понеслись по дороге. Единственным звуком, отпечатавшимся в сознании Линдсея, был отдававшийся в ушах гул его яростно мчащейся по венам крови. Черт его возьми, отец был прав! Анаис с Броутоном что-то от него скрывали.
Дверь коттеджа распахнулась. Линдсей сделал шаг вперед, его сапог прижался к шероховатой половице, которая тут же скрипнула под весом незваного гостя. Дом пах ею – здесь царил аромат полевых цветов, аромат кожи Анаис. Линдсей невольно спросил себя: знает ли Броутон о том, как это благоухание сохраняется на ее волосах и одежде? Известно ли ему, как этот аромат наполняет собой воздух, красноречиво говоря о том, что в комнате была Анаис, как этот запах задерживается на коже Линдсея, когда она уходит, как цветочное облако нежно ласкает его плоть?..
Линдсей ожидал, что в доме будет пахнуть плесенью. В конце концов, у Броутона не было привратника вот уже почти три года. Казалось, этот небольшой коттедж будет пыльным, с паутиной по углам, но взору Линдсея предстала не запущенная развалюха, а аккуратный, недавно отремонтированный дом.
Ни один привратник никогда в жизни не спал на такой великолепной постели. Броутон, конечно, был весьма щедр со своими слугами, но не до такой же степени! Кровать была сделана из дорогого красного дерева, столбики украшала богатая резьба – этот стиль был последним писком моды. На постели лежали покрывала из бархатной парчи и шелка.
Черт возьми, его собственная кровать, дома, не была покрыта такими роскошными тканями, как эти! Нет, эта кровать определенно не принадлежала привратнику, в этом стиле явно прослеживался женский вкус.
Рот Линдсея скривился в отвращении, когда он подошел к кровати и провел рукой по серовато-зеленой парче, наблюдая, как черная лайка перчатки исчезла в пушистой бахроме из кремовых и золотистых нитей. Это была постель женщины – постель содержанки. Постель, предназначенная для того, чтобы дразнить и возбуждать. Постель, созданная для любовных игр.
Яростно зарычав, Линдсей сжал золотистую бахрому в кулаке. Неужели этот дом – гнездышко для любовных свиданий? Место, куда Броутон привозит Анаис, чтобы наслаждаться ее телом?
Гнев, бурлящий и порывистый, вспыхнул в душе Линдсея, и он одним движением сбросил покрывала на пол. Взгляд тут же заметался по дорогим шелковым простыням – что же Линдсей собирался обнаружить? Следы любовных ласк? Что он ожидал тут увидеть?
Неужели Анаис ублажала Броутона здесь, пока жила в Эдем-Парке? Линдсей не мог в это поверить. Неужели она развлекала его друга в постели точно так же, как развлекала его самого?
Не в силах больше смотреть на ненавистную постель, Линдсей подошел к очагу и оперся рукой о каминную доску, пытаясь обуздать безумные мысли и бурлящую кровь. Какой же цели служил этот уединенный коттедж? Линдсей уже знал ответ. Здесь Анаис тайно встречалась с Броутоном – одному Богу известно, как давно она распахивает свои бедра для него, одному Богу известно, как долго она носит под сердцем ребенка. Теперь Линдсей понимал все, мог признать эту ужасную правду: Анаис ждала ребенка от Броутона.
«У вас вот-вот должны начаться месячные, мисс», – зазвучали в ушах Линдсея слова служанки. И он вспомнил, как однажды стоял в коридоре, у двери спальни Анаис и случайно услышал этот разговор с горничной.
Линдсей не собирался подслушивать, но буквально замер на месте, когда до него донеслись слова Луизы: «Правда, я думала, что им следует прийти еще несколько недель назад, но, разумеется, ваше самочувствие было неважным. Нет ничего необычного в том, чтобы пропустить несколько месяцев подряд после того трудного периода, через который вы прошли».
Линдсей стукнул кулаком по каминной доске из толстого орехового дерева и прижался лбом к предплечью, проклиная себя за то, что не сумел вовремя разгадать все признаки. Оставалось только горько смеяться над нелепостью передряги, в которую он попал! Чтоб ей провалиться, этой Анаис! Еще вчера ночью она доставляла Линдсею наслаждение, которого он никогда прежде не испытывал, нося под сердцем ребенка Броутона!
Приступ тошноты подкатил к горлу, когда Линдсей с отвращением представил свои руки, ласкающие ее живот, свои губы, порхающие по нежному холмику плоти. Зажмурив глаза, он изо всех сил пытался прогнать образ Анаис, которая металась в любовной горячке сверху, заглушить шелест ее дыхания, соединявшийся с его дыханием, забыть об ощущении ее грудей, прижатых к его торсу. Дыхание к дыханию, губы к губам, грудь к груди…
Оттолкнувшись от камина, Линдсей машинально окинул взглядом комнату. Потом подошел к располагавшемуся у кровати столику. На нем лежала книга, и Линдсей взял ее, повернув в руках. Томик стихов лорда Байрона. Без сомнения, Броутон читал их Анаис, когда они полулежали, откинувшись на этой кровати, утомленные необузданными сексуальными играми.