— Лиза была твоей бывшей женой?
— Нет, — скидываю ладонь Дианы, встаю. Прячу руки в карманы брюк, подхожу к окну. — Мы просто жили вместе. Я думал на ней жениться. Думал об этом, когда она забеременела, когда родился Тимур. Потом то время неподходящее, то нельзя было, позже это стало не нужным, а через полтора года после рождения Тимура мы поняли, что быть вместе нет смысла. Мы просто стали чужими друг другу. Расстались без претензий. Сумели договориться по поводу сына.
— Обычно отцы твоего народа забирают мальчиков.
— Не в моем случае. Смысл забирать ребенка, отдавать нянькам, видеть сына каждый день спящим. Лиза не вставала между нами, я мог в удобное для себя время забрать Тимура, проводить с ним время, летать в отпуск. Мы с ней были родителями в первую очередь, потом уже друзьями. Тимур был со мной по возможности, не так часто, как бы мне хотелось. Если бы я знал… — обрываю себя на полуслове. Если бы я знал, что нам отведено так мало, я бы слал работу в одно место. Я бы не выпускал его из своих рук. Я бы… Частица «бы» режет до крови. Диана обнимает сзади, сцепляет руки в замок у меня на животе, прижавшись щекой к спине.
— Ты говорил, что человек не должен все переживать в себе, нужно с кем-то делиться. Выговорись, Адам, — шепчет сдавленно девушка, явно плачет, потому что рубашка на спине становится влажной. Смотрю в окно на задний двор, на беседку, глаза сухие, но от сухости им больно.
— Адам… — разжимает руки, встает передо мной. — Посмотри на меня, — встречаемся глазами. Действительно плачет, ресницы мокрые, глаза блестят от слез и красные, как и кончик носа. Поднимаю руку, стираю влажные дорожки с щек.
— Отпусти ситуацию. Да, его нет рядом с тобой, но здесь, — тычет мне в грудь в область сердца, — он навсегда останется. И не надо хранить это, — окидывает взглядом комнату, возвращается к моему лицу.
— Ты до конца не понимаешь глубину этой боли, Диана. Не понимаешь… — грустно улыбаюсь, вновь стираю с ее щек слезы, она отводит голову в сторону. Не согласна со мной.
— Да, мне не дано понять, потому что я никогда не была матерью, но я знаю, каково это терять очень дорогого человека. Я грущу, плачу, но это грусть больше светлая, а твоя грусть, она ядовитая. Она, как кислота, сжигает тебя изнутри. Она выжжет тебя однажды дотла, ты перестанешь чувствовать вкус радости от обычных вещей. Ты станешь эмоционально мертвым человеком, если позволишь этой боли сожрать тебя. Что я могу для тебя сделать?
Полюби меня. Полюби меня так же сильно, как я тебя. До дрожи. До страха потерять.
Обнимаю ее за плечи, прижимаю к себе. Утыкаюсь в макушку, поглаживаю ее предплечья. Может быть однажды она взглянет на меня так, как я смотрю на нее, когда она спит. Она запала мне в душу так сильно, что теперь мысль о том, что может уйти мне невыносима. У меня еще чуть больше полугода, чтобы влюбить малышку в себя. Не так уж много осталось времени.
34
PRO Диана
Впервые просыпаюсь и вижу рядом Адама. Обычно, когда я открывала глаза, его уже не было в кровати. Я тогда торопливо вскакивала, быстро собиралась и спускалась вниз. Мне нравилось с ним завтракать. Сейчас приподнимаю голову, смотрю на его расслабленное лицо и вспоминаю вчерашний разговор.
Сын.
Чужая боль стала моей. Каждое слово, сказанное скрытой тоской, показательным спокойствием впивалось в меня глубокой занозой, нарывая изнутри. Я чувствовала его боль, как свою. У меня было ощущение, что это я потеряла сына, что это я разрывалась на куски от боли. Я плакала за него, сам Адам не проронил и слезинки, только сильнее сжимал челюсти, и суше звучал его голос.
Многие моменты в истории гибели Тимура для меня остались с пробелами. Я не поняла, кто такой Артем. Не поняла, куда пара с ребенком ехали перед праздником, когда обычные люди сидят дома и готовятся. Еще хотелось узнать, что для Адама была эта самая Лиза. Какая она была, что в ней было такое, что он с ней жил, думал жениться, и даже появился на свет общий сын. Вопросов много, надеюсь вскоре получить на них ответы. Не факт, что именно сегодня, но когда-нибудь.
Осторожно встаю с кровати, Адам хмурится, но не просыпается. Мне везет, что его руки в этот раз не обнимаю меня за талию. На цыпочках иду в ванную комнату, привожу себя в порядок, так же крадучись направляюсь в гардеробную. Пока одеваюсь в излюбленную современную классику, в голову приходит замечательная мысль, как перебить горечь прошлого вечера.
— Ты сегодня рано проснулась, — сонно раздается голос со стороны кровати. Я улыбаюсь, подхожу к стороне Адама, присаживаюсь. Он прищуривает свои кофейные глаза, скребет щетину на подбородке.
— Какие у тебя сегодня планы на вечер?
— Ты что-то хочешь мне предложить?
— Как ты смотришь на то, чтобы сходить в Новую Третьяковскую галерею? Представлена сейчас коллекция Коваленко. О билетах не волнуйся, я достану.
— Сегодня пятница.
— Да, они работают до девяти вечера. Как раз после работы можем поехать.
— Ты на работу собралась? Я думаю, тебе после вчерашнего лучше дома остаться. Тем более Иван должен тебя отвести в клинику.
— Зачем?
— Обычные анализы сдать, убедиться, что у тебя все хорошо.
— Со мной все хорошо. Не переживай.
— Давай не будем по этому поводу спорить. Хорошо?
— Тебе так будет спокойнее?
— Да, — впервые со вчерашнего дня улыбается не только губами, но и глазами, сердце предательски екает от мысли, что причина кроется во мне.
— Хорошо. Я сдам анализы. Так что там по поводу вечера?
— Я постараюсь вовремя приехать.
— Вот и славненько, — нагибаюсь и целую его в губы, задерживаюсь чуть дольше, чем планировала, но мне приятно. Он такой теплый, такой уютный с утра и родной. Широко раскрываю глаза, испуганно всматриваюсь в его глаза, но там безмятежность. Ух, что-то меня колбасит не по-детски, с какого перепугу вдруг стал мне родным.
— Я буду тебя ждать в столовой, — встаю, откидываю волосы на спину.
На кухне Зина накрывает на стол. Я здороваюсь с женщиной, улыбаемся друг другу. Сажусь на свое место, тут вибрирует мой мобильник. Папа.
— Доброе утро, папочка.
— Доброе утро, Ди. Как твои дела?
— Все отлично.
— Может сегодня встретимся?
— Прости, сегодня никак, идем с Адамом в новую третьяковскую галерею. Коваленко выставляет коллекцию.
— Ты все еще думаешь, что ему интересно это искусство?
— Мне оно интересно, и Адам не отказался составить мне компанию.
— Идеализируешь ты его.
— Давай закроем тему, не будем ругаться, — после вчерашнего разговора с Адамом, любая негативная информация в его адрес сейчас вызывает во мне протест. Плохие люди не носят боль в себе на протяжении пяти лет.
— Ладно. Мне тут Андрей звонил, — я сразу же напрягаюсь. Интересно, что рассказал Захар? — Сказал, что на Захара наехал известный тебе человек.
— Сбил что ли на машине? — включаю дурочку, потому что появляется Адам. Он подходит к столу, вешает пиджак на свободный стул, садится во главе. — Надеюсь, с ним все хорошо.
— Не знаю, но Андрей очень злой. Жаждет получить ответ.
— Я думаю, что конфликт больше раздут.
— Ты присутствовала? — голос папы звенит от напряжения, а рядом на меня смотрят потемневшие карие глаза.
— Да. Могу сказать, что ничего серьезного не было. Поболтали, разошлись, — ага, кровь на лице Захара до сих пор перед глазами, как и ощущение опасности от Адама. — Ладно, пап, позже созвонимся. Я люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя. Береги себя, солнце, — тяжело вздыхает папа, отключаемся. Адам, после того, как я кладу телефон рядом с собой, подносит чашку с кофем к губам.
— Папа звонил, — отчитываюсь, суетливо намазывая на тост мягкий авокадо. — Предлагал встретиться, но я сказала, что мы идем в галерею. Потом состыкуемся, — искоса кидаю изучающий обстановку взгляд на мужчину. Адам не улыбается, изучает мое лицо, проверяет на вранье.
— И все?
— Да, — слишком торопливо отвечаю, тем самым вызвав подозрение. Приподнимает выразительно бровь. Вздыхаю. — Макаров звонил, возмущался по поводу того, что ты тронул Захара.
— Как интересно. Мальчик вместо того, чтобы самостоятельно отвечать за свои слова и поступки, бежит к папке и жалуется, как сопляк.
— Адам!
— И ты за этого не до пацана собиралась замуж? — хмыкает, ставит чашку на блюдце. — Я надеюсь, ты меня хорошо услышала по поводу младшего Захарова. Не звонить, не общаться, не встречаться. Даже из чувства сострадания.
— Но…
— Мое слово последнее, — как отрезал, я поджимаю губы. Вздох-выдох, попытка не пытка, не хочу, чтобы доверие, возникшее вчера, сейчас испарилось под гнетом недовольства кого-то со стороны.
— Ты слишком категоричен. А если кто-то другой проявит ко мне внимание, ты так же ему разобьешь лицо?
— Если надо будет, я в лесу его закопаю, — и совсем не шутит, я сглатываю, нервно откусываю бутерброд. Какое-то время мы молчим, я смотрю на Адама, пытаясь понять, куда нас завел этот разговор, он что-то смотрит в планшете.
— Ты ж пошутил? — Адам поднимает на меня глаза, несколько секунду смотрит не мигая.
— Нет. Я не шутил, — почему у меня ощущение, что я влетела в бетонную стену и сейчас медленно сползаю по ней вниз? Почему утренняя эйфория сейчас перестает возбуждающе действовать на меня, будоражить кровь? Предвкушение сменяется разочарованием.
— У меня такое чувство, что мы никогда не поймем друг друга, Адам.
— Ты слишком молода, Диана, придаешь большое значение незначительным вещам, которые никакую роль не играют в жизни.
— То есть?
— Сейчас ты на меня обиделась. Обида из-за чего? Из-за того, что я категоричен по отношению мужских особей вокруг тебя с неприкрытым интересом? Я против. Я собственник, я не желаю видеть пожирающие взгляды, похотливые слюни, не приемлю, когда кто-то тебя трогает, кроме меня.
— Я не вещь.
— Нет. Ты моя женщина, Диан