39
PRO Диана
Последний раз прохожусь кисточкой по скулам, румяна придают моему лицу свежий вид. Ничего страшного, что под слоем тонального крема, корректора скрыты синяки под глазами от бессонной ночи, бледность кожи. Немного блеска на губы, и я похожу на человека с болью в глазах.
Мне все еще больно. Больно, потому что утром равнодушный голос медсестры сообщил мне о том, что состояние больного не изменилось. Сейчас мне предстоит заехать в студию, немного поработать. Не представляю, как мне это сделать, мои мысли рядом с Адамом, о нем. Но надо. Он рассердится, узнав, что я безбожно забиваю на работу и провожу время возле дверей реанимации с надеждой на хорошие новости. Будет ругаться. Пусть, пусть ругается, шипит, кричит, метает в меня молнии в своих красивых глазах, только бы пришел в себя. Пришел бы в себя…
Звонок в дверь заставляет удивленно обернуться. Я никого не жду. Иду в прихожую, открываю и поджимаю губы.
— Я могу войти?
— Только недолго, я ухожу, — отворачиваюсь от папы. Я на него сержусь. Я очень на него зла, не знаю, когда гнев уляжется; когда смогу с ним нормально разговаривать, но сейчас мне не хочется его видеть. Я почти на сто процентов уверена, что в сегодняшнем состоянии Адама виноват он. Есть повод, причины, есть возможность нанять ужасных людей, которые за деньги могут покалечить или убить. Вздрагиваю. Спасибо ему за то, что оставил Адама в живых.
— Ты в больницу?
— Нет. Я в студию, потом уже в больницу, — встаю спиной к окну, скрещиваю на груди руки и смотрю на дорогого мне человека с осуждением. Вот еще одна боль — боль от предательства.
— Это не я, если ты думаешь, что имею какое-то отношение к произошедшему.
— А разве нет?
— Я, конечно, не в восторге от Адама, — делает паузу, я склоняю голову, оценив его шаг. Впервые называет Адама по имени. — Но мне никогда не придет в голову вредить ему физически.
— Тогда кто?
— У него полно врагов, недоброжелателей. Тайсум все же не овечка с белой шерсткой, он волк, опасный хищник.
— Во всяком случае я надеюсь, что найдут виновника и посадят в тюрьму. А еще лучше, пусть его так же изобьют, как избили Адама! — дрожу от гнева, обхватываю себя руками. Я теперь понимаю, как можно сильно желать смерть обидчику. Меня раздирает это жгучее желание наказать. Наказать, как можно больнее, изощренно, чтобы никогда этого человека не посещала мысль кого-то за деньги уничтожать.
— Ты его так сильно любишь? — папа сокращает между нами расстояние, ласково проводит пальцем по щеке. Я дергаю головой в сторону, вздыхает. — Так сильно, что готова закрыть глаза на то, какой он человек?
— А какой он? Я не знаю, как он относится к другим, ко мне у него самые лучшие чувства! Со мной он улыбается. Со мной он смеется. Ты видел его улыбку хоть раз? Ты слышал его смех хоть раз? — горько усмехаюсь, рассматривая серьезное лицо отца. Он постарел за ночь. Выглядит изможденным и уставшим. Наверное, не только я не спала этой ночью.
— Да, папа, я люблю его, — с вызовом смотрю, — люблю очень сильно. И без него не смогу.
— Сможешь… Я же смог.
— Смог? — тычу пальцем ему в грудь. — А тут ты живой? Тут ты что-то чувствуешь? — опускает глаза, я понимающе улыбаюсь. — Нет. Без нее ты внутри мертв. Так вот и я без него буду мертва. И пусть тот, кто нанял тех людей, горит в аду, никогда не зная покоя.
— Ди, ты еще слишком молода, чтобы понимать, какие игры ведет Тайсум.
— Мне плевать. Я буду рядом с ним.
— Что если он никогда не встанет? — мне не нравится его взгляд и приподнятые брови, как и вопрос. — У него раздроблены ноги, никто не дает никаких гарантий. А теперь на минутку представь, что тебя ждет рядом с ним?
— Он встанет. Это же Адам! — папа качает головой на слова. Я улыбаюсь и смеюсь. — Встанет!
— Диана…
— Он встанет! И я буду рядом с ним, ясно? Мне плевать, что ты думаешь по этому поводу, — обхожу отца, хватаю сумку со стула. — Будешь уходить, захлопни дверь!
— Добрый день, где я могу найти Виктора Антоновича? — на посту на меня смотрят раздраженным взглядом, но подсказывают, где найти врача Адама. Благодарю недовольную медсестру. Бодрым шагом направляюсь к кабинету. Я не сомневалась, что Адама доверят самому лучшему врачу. Эдик подсказал имя, фамилию, я уже в интернете и поспрашивала некоторых знакомых о репутации Виктора Антоновича. Врач от Бога. Моя вера в то, что мы справимся утроилась.
— Можно? — заглядываю в кабинет, постучавшись. — Добрый день, Виктор Антонович. Я по поводу Тайсума Адама Сулимовича.
— Проходите. Вы не первая кто о нем спрашивает.
— Да? — присаживаюсь на офисное кресло возле стола. Сегодня врач выглядит более отдохнувшись, чем ночью. — Надеюсь, что вы всем сообщаете хорошие новости.
— То, что он живой, всех радует, — мужчина иронично улыбается. — Но как невесте, я скажу, что во время операции у него останавливалось сердце, — я холодею внутри, стискиваю пальцы рук, нервно дергаю уголком губ.
— Это плохо?
— Завели моторчик, мужик крепкий, передумал оставлять бренный мир. Наверное, ради вас, — копошится в папках на краю стола, вытаскивает белую, задумчиво ее листает и хранит молчание.
— Может вы скажете, к чему нам готовится? — мне хватает ума не испытывать иллюзий. Папины слова я осмыслила, проанализировала, поняла, что после выписки из больницы наступит очень тяжелый период. Я бы сказала это будет настоящим испытанием для меня и для Адама.
— Сейчас ждем, когда очнется, если очнется, — взгляд снайпера серыз глаз из-под густых бровей, я даже не успеваю отреагировать. — Потом месяц на вытяжке. Вы ж понимаете, что кости на ногах мы собирали по кусочкам?
— Да.
— Отлично. Если все будет хорошо, выпишем домой, будем наблюдать за срастанием.
— За месяц не срастется?
— Шутите? — приподнимает иронично брови. — Чтобы вам станцевать свадебный вальс нужно год, а то и больше. Радуйтесь, что хребет не сломали. Били целенаправленно ноги. Тут психологически главное не сломаться, — бросает на меня серьезный взгляд. — Он будет вас изводить, трепать нервы, прогонять, делать все, чтобы вымести свою беспомощность.
— Я справлюсь. Я его очень люблю, поэтому сделаю все возможное, чтобы Адам встал на ноги. Не инвалид же.
— А я говорил, что он будет полноценно ходить?
— Но… — как дурочка хлопаю глазами, совсем не понимая врача. — Вы же сами сказали, что год для восстановления для танца.
Улыбка врача подсказывает мне, что возможно что-то скрывает, утаивает, а может просто любопытствует. Ведь, наверное, такие историе в его кабинете происходят сотни, кто-то идет до конца, кто-то отказывается в самом начале.
— Вы шутите? Или проверяете меня?
— Я говорю, что вы должны быть готовы ко всему. Может быть встанет, а может и нет. Я не провидец, ничего поэтому вопросу не могу сказать. Все в руках Богах и пациента, в его желании.
— Я уверена, что Адам сделает все возможное, чтобы побыстрее встать. Уж поверьте мне, он боец по натуре. Я могу его сегодня увидеть?
— Да, вам разрешу зайти в реанимацию, как невесте, без пяти минут жене, — я и Виктор Антонович встаем, выходим из кабинета. — Лида! — подзывает молодую медсестру. — Выдай девушке халат, шапочку, повязку, бахилы и проводи в сто третью.
— Хорошо, Виктор Антонович.
— Десять минут.
— Спасибо, — шепчу доктору, он ободряюще мне улыбается. Я иду за Лидой в какой-то кабинет, где выдают вещи. Быстро одеваю все, что нужно для попадания в реанимацию. Сердце гулко бьется в груди. Я жадно всматриваюсь в белые двери, гадая которая нужна именно мне. Вот мы подходим к самой крайне в длинном коридоре. Заходим, я перестаю дышать, на глаза наворачиваются слезы.
— Десять минут. Я за вами приду, — пропускает меня в палату, оставляет одну.
— Спасибо, — запаздало шепчу, осторожно подхожу к кровати. Дрожащими руками касаюсь края кровати, провожу ладонью по белой простыне, что прикрывает тело Адама. Смотрю на неподвижные пальцы Адама, руки лежат вдоль тела. Смотрю сквозь слезы на его грудь с проводками, аппараты постоянно издают какие-то сигналы. Как же мне хочется немного понимать, что показано на мониторах, вижу, как ровно бьется его виртуальное сердце, линии с небольшими скачками. Капельница на другой стороне, кап-кап по трубке. Капли медленно ползут, прикусываю губу, рассматривая воткнутую в вену иглу.
Смахиваю слезы, присаживаюсь на стул возле кровати. Беру его прохладную руку. В палате комфортная ему температура, он не любит, когда жарко. Его лицо в ссадинах, кровоподтёках, синяках. Глаза закрыты, я смотрю долго, глупо надеясь, что именно сейчас очнется от моего взгляда. Я рядом, он должен почувствовать. Плачу, потому что не могу сдержать слез. Прижимаюсь к его ладони, целую кожу, вновь прижимаюсь, содрогаясь от рыданий.
— Пожалуйста… — поднимаю голову, всматриваюсь в лицо, вновь прижимаю неподвижную руку к лицу. — Пожалуйста, Адам! Прошу тебя, открой глаза, посмотри на меня! Я здесь, твоя малышка рядом! — трогаю его небритую щеку, стараясь не задеть трубки, вдруг они жизненно важны ему.
— Солнце мое, прошу тебя, открой глаза. Прошу тебя, Адам, ты должен очнуться! Кто мне обещал сына и дочь? Кто сказал, что так будет, если я захочу? Я хочу! Хочу мальчика и девочку с темными волосами и с голубыми глазами. Ты же обещал мне! Адам… — слезы катят по щекам, шмыгаю носом. — Я не смогу без тебя. Без тебя. Слышишь меня? Я не хочу без тебя ничего! Слышишь? Адам! Адам! Открой глаза! — на мои слова Адам никак не реагирует, даже датчики не меняют данные на мониторе. Не перестаю целовать его пальцы, целую каждый, целую ладонь, потом прижимаюсь к ней щекой, лицом, увлажняя ее своими слезами. Постоянно всматриваюсь в его лицо, ищу хоть намек на то, что чувствует меня. Ничего… И это «ничего» разбивает мне вдребезги сердце, заставляет стискивать зубы и сдерживать всхлипы, словно я могу нарушить его покой своей истерикой. Слышу за спиной деликатный кашель, выпрямляюсь на стуле, вытираю мокрое лицо ладонями. Встаю, нагибаюсь к Адаму, не могу насмотреть на его лицо. Он для меня даже в таком состоянии самый лучший, с