аций, восстановлений. Я хотела окончательно понять, что могу сделать, что в моих силах.
— Кофе или чай?
— Спасибо, ничего, — нервно тереблю ремень от сумки, наблюдая за врачом. Виктор Антонович обходит стол, садится во главе, положив руки на поверхность, устремляет на меня внимательный взгляд.
— Я слушаю.
— Это касается Адама, — откидываю волосы назад, перевожу дыхание. — Я знаю, что он вам запретил говорить о своем состоянии. Это ожидаемо. Но сейчас мне важно, чтобы вы без утайки, по-честному рассказали, как обстоят у него дела.
— Вот смотрю на вас, такую молодую, красивую, пытаюсь понять, что вас связывает с этим человеком. Вы совершенно разные по восприятию мира, между вами большая разница в возрасте, опыт жизни, ничего общего, и все равно вы рядом с ним. Почему?
— Почему? — вскидываю глаза на врача. Мне не смешно, во мне нет потребности кому-то что-то доказывать. Я за эти два дня четко поняла с кем хочу прожить жизнь, разделить все трудности, радости. Мне другого не надо.
— Я люблю его, — мои слова не вызывают у Виктора Антоновича никаких эмоций, потом он все же незаметно улыбается, потянувшись на край стола к папкам.
— Любовь творит чудеса. Даже самый безнадежный случай имеет право на шанс, — у меня сердце падает куда-то вниз. Я не дышу, пытаюсь уложить в своей голове случайно сказанные слова. Они не укладываются, я против этой правды. Нет!
— Все настолько печально? — осторожно спрашиваю. На форумах я читала о том, что иногда прогнозы не оправдываются. Бывают ошибки. Бывает так, где ставят крест, появляется сдвиг.
— На завтра запланирована операция, будем кое-что исправлять, пришивать, ломать.
— Ломать? — эхом повторяю за врачом, смотря на него широко открытыми глазами.
— Кости стали неправильно срастаться.
— А что если оперироваться в Германии или в Израиле? Я выписала несколько клиник, возможно, вы что-то порекомендуете, — достаю из сумки сложенные листы, кладу их перед Виктором Антоновичем. Несколько минут он изучает мою информацию, а я изучаю его лицо, пытаясь по нему понять, что он думает.
— В клинику Денглера я бы попытался попасть, — поднимает на меня глаза. Я киваю.
— Попадет. Я сегодня же позвоню, узнаю всю информацию.
— Мне нравится ваш энтузиазм, вопрос только в том, понравится ли ему, — мне возвращают бумаги. — Адам Сулимович не производит впечатление человека, за которого принимают решения.
— Я думаю, как только все ему разложу, покажу, докажу, он, как бизнесмен, поймет, что я права и ко мне стоит прислушаться.
— Терпения вам.
— Я могу сейчас к нему заглянуть?
— Конечно.
— Спасибо, — облегченно улыбаюсь, встаю со стула. — До свидания, — на душе легко, тревога, терзавшая меня два дня, отпустила. Почти бегом иду в сторону палаты Адама, предвкушая, как он обрадуется моему раннему приходу и новости, которой ему сообщу по поводу клиники.
Берусь за ручку, слышу грохот. С перепуганным сердцем, залетаю в палату, не сразу понимаю, что не так. Адам на кровати, сердито смотрит вниз, до крови прикусив губу. Я опускаю глаза на пол, вижу ноутбук. Видимо хотел его взять с тумбочки, не удержал, тот упал. И злится не из-за разбитой техники, злится на себя, что не может пошевелиться и поднять ноутбук.
С улыбкой подхожу к кровати, Адам вскидывает голову, зло смотрит на меня, улыбка вянет на губах. Чувствую, пытается взять себя в руки, плохо получается, лицо перекашивает гримаса боли, гнева. А еще я успеваю заметить в его глазах какую-то обреченность, смирение, но все это исчезает под натиском гнева.
— Помочь?
— Не надо, — цедит сквозь зубы, сжимает и расжимает кулаки, отворачивается от меня. Невыносимо смотреть на него, физически ощущать его напряжение, его безмолную ярость на себя, на обстоятельства. Его нежелание принимать помощь ранит, но я стараюсь его понять, не обижаться на то, что отказывается от помощи, считая, что это признак слабости.
Осторожно подхожу к ноутбуку, поднимаю его с пола, кладу его на тумбочку. Нужно завтра привезти новый. Присаживаюсь на стул, который стоит возле койки. Адам не хочет, чтобы его видели слабым. Только он не понимает, что для меня он все равно самый сильный, самый лучший.
Мы молчим. Он лежит с закрытыми глазами, только губы кусает. Замечаю как из трещины появляется кровь. Облизывает языком, вновь сильнее прикусывает, сводит брови к переносице. И пожалеть его нельзя, не примет, смеяться тоже как-то не к месту, поэтому опускаю глаза на свои руки.
— Зачем ты пришла? — тихо спрашивает. Я рассматриваю ногти, собираясь с духом. — Ты вроде выбор сделала.
— Я выбрала тебя, — встречаемся глазами, давит взглядом. — Когда ты спрашивал: рядом или по отдельности, — мне не дали возможности ответить.
— Тебя не было два дня, — сухо замечает, сдерживаю улыбку. Скучал, заметил, что не прихожу.
— Я была занята, — бросает на меня ревнивый взгляд, придирчиво рассматривает наряд. Просторное платье с горлом, ничего не видно, ничего не облегает. Пауза между нами затягивается, Адам наблюдает за мной сквозь опущенные ресницы.
— Я была у Виктора Антоновича.
— Зачем?
— По поводу твоего дальнейшего лечения, — вытаскиваю бумаги, протягиваю Адаму, он нехотя берет их, читает. Наверное, на третьем названии больницы вскидывает на меня глаза, прищуривается. Не нравится. Это чувствую, это вижу по потемневшему взгляду.
— Я не просил.
— Ты и не попросишь. Я не собираюсь ждать у моря погоды. Нужно действовать. Завтра тебя прооперируют, думаю через две недели разрешат полететь. Я к тому времени обо всем договорюсь.
— Зачем тебе это все? Это не даст гарантии, что я встану.
— Я люблю тебя, Адам. Возможно результата не будет, но я смогу себе сказать, что сделала все возможное. Может быть потребуется полететь в Америку, может в Израиль, но я буду до последнего бороться за твои ноги!
— Зачем? — я не понимающе смотрю на него. Он не слышал, что я ему сказала? Пропустил мимо ушей? Ничего, повторю еще раз.
— Я люблю тебя. Я хочу родить тебе сына и дочь. Хочу засыпать и просыпаться рядом с тобой. Хочу быть рядом, это ведь так просто, — признавшись в чувствах, ощущаю, что вскарабкалась на самую верхушку Эвереста. Задыхаюсь от нехватки воздуха и одновременно чувствую невообразимую легкость. Адам так долго хранит молчание, сохраняя на лице бесстрастное выражение лица, что я начинаю потихоньку паниковать. Пока про себя.
— Иди ко мне, — вот, именно эти слова сейчас мне кажутся самыми крутыми, даже круче, чем «я люблю тебя». Просто «иди ко мне», протягивает руку, за которую я хватаюсь, как утопающий, притягивает к себе. Жадно вдыхаю его запах, жадно прижимаюсь губами к жилке на шее, жадно жмусь к его груди. Дай волю, залезла бы внутрь, под сердце, ребром бы его стала.
— Ты не сердишься? — робко поднимаю голову, смотрю ему в глаза. Сложно понять, о чем он думает, бесполезно даже гадать.
— Если и сержусь, ты все равно будешь настаивать на своем.
— Я сегодня все узнаю, мы обязательно попадем в эту клинику. Уверена, что весь твой пессимистический настрой уйдет сразу же, как только почувствуешь первые результаты. Я буду рядом.
— Конечно, — гладит меня по голове, приподнимает уголок губ в подобие улыбки. — Ты очень упертая, Диана, — задумчивость в голосе, во взгляде настораживает, но отметаю в сторону свои сомнения. Теперь, когда у меня есть план действий, я чувствую себя более увереннее, спокойнее. Я не собираюсь оставлять его. Ни за что и никогда.
43
PRO Адам
Хуже отходняка после наркоза, отходить от наркоза. Мое тело мне еще не принадлежит, во рту ощущение ваты, в голове вообще пустота. Утром отвезли на плановую операцию. Это не второй и не последний заход на операционный стол. Виктор Антонович надеется, что обойдемся без хирургического вмешательства, но мы с ним понимаем, чтобы мне встать, нужен неспешный подход к каждой конечности. Хочу ли я встать? Странный вопрос. Хочу, хотя бы для того, чтобы стоять рядом с Дианой и держать ее за руку, смотреть сверху-вниз в ее бездонные глаза. Пока мне приходится смотреть на нее снизу и это жутко бесит, раздражает.
Открываю глаза, первое что вижу — это улыбка Дианы. Ради этого стоит жить, бороться. Улыбаюсь в ответ, мне кажется широко, а на деле еле приподнимаю уголки губ.
— Привет, — тихо произносит, берет мою руку, прижимает к щеке. Приехала утром, зная, что именно утром запланирована операция, все три часа сидела в палате и ждала. Сидела рядом, пока я находился во сне из-за наркоза. Моя упрямая, терпеливая девочка. Сердце наполняется теплотой, хочется схватить ее и притянуть к себе.
— Привет, — сипло отвечаю, в горле першит от сухости, очень хочется пить, чтобы притупить чувство тошноты. — Я хочу пить.
— Пока нельзя, Виктор Антонович предупредил, — берет стакан с водой с тумбочки. — Только прополоскать горло, — придирчиво смотрит на меня, видимо видок совсем беспомощный, потому что выдвигает ящик и достает кусок марли. Смочив ее водой, осторожно обтирает сухие губы. Облизываю их, жажда не проходит, вздыхаю, понимаю, что не дадут сделать глотка.
— Как ты себя чувствуешь?
— Никак. Ты на работу не пойдешь?
— Придется, сегодня назначена встреча с будущими молодоженами. Я постараюсь быстро, если повезет, скину все на Лину.
— Это неправильно, Диана.
— Правильно тебя оставлять одного? Я уверена в своем бизнесе, уверена, что он какое-то время сможет существовать без моего контроля. А вот в тебе не уверена, выглядишь не очень.
— Так я только после операции. Мне положено.
— Ты стал часто прикрывать своим положением. Эй? — шутливо тыкает пальцем в плечо. — Где тот самый Адам, который одним взглядом заставлял трястись от страха? — наклоняется ко мне, ласково проводит ладонью по щеке. — Я рядом, вместе мы справимся.
— Да, конечно, — в очередной раз соглашаюсь на ее поддержку, совсем не соглашаясь внутри. Каждый день, наблюдая за Дианой, за ее неистребимой верой в лучшее, я все больше убеждаюсь, что стоит отпустить малышку. Это жестоко не только для нее, но и для меня. Но так будет лучше, сейчас я даже готов поверить в слова, как «судьба», «предназначены друг другу". Если Вселенная решит, что мы должны быть вместе, мы будем. Когда? Потом, когда я уверенно освою вертикальное положение.