— Чай? Кофе? — ощущение, что Адам ток сейчас осознал мое присутствие. Пить хочется, от волнения у меня до сих пор сухо во рту. Согласно киваю головой, он вопросительно приподнимает бровь.
— Чай.
— Хорошо. Позвольте вас оставить на десять минут, — указывает на дверь за спиной, я поворачиваюсь, затылком чувствуя внезапный жар. У меня даже волосы приподнимаются от напряжения. Смотрю через плечо на мужчину, поспешно отвожу глаза в сторону. Его взгляд пугает до мурашек. Какой-то демонический, черный, затягивающий в свой омут.
— Иван, — это обращается к водителю, тот материализуется словно из воздуха. — Проводи гостью в столовую. И две чашки чая.
— Хорошо, Адам Сулимович, — Иван улыбается мне, вновь меня куда-то ведет. Я не оглядываюсь, борюсь с этим желанием, мне достаточно того, что его взгляд чувствую до тех пор, пока не скрываюсь за поворотом. Сразу становится легче дышать, сердце обретает свой умеренный ритм.
Меня приводят в просторную столовую, оформленную в светлых тонах, с белой мебелью. Присаживаюсь за стол, положив несчастный венок на соседний стул. Он тут будет выделяться, потому что я не вижу новогоднего декора, даже не чувствую запаха елки и мандарин.
В одиночестве нахожусь недолго, появляется пожилая женщина с подносом. Передо мной появляется чашка, чашку ставят во главе стола, ставят чайник, сахарницу. Как только она уходит, приходит Адам.
Боже, чего меня так лихорадит от его присутствия? Руки потеют, вновь сердце волнуется и дыхание сбивается. Проходит мимо, а я улавливаю запах его геля. Пахнет хвоей. Еще собой. Садится во главе, я нервно тереблю под столом свои пальцы, стараясь не пялиться на расстегнутый ворот рубашки кофейного цвета, подчеркивающий насыщенность его глаз.
— Извините, что заставил вас ждать в одиночестве, — берет чайник и наливает мне чай. Я как малолетка залипаю на его пальцах. Они идеально длинные, как у музыканта, с аккуратным маникюром. И кольца нет. Хмурюсь. Какое мне то дело до его статуса.
— Ничего страшного, это я свалилась, как снег на голову, — нервно заправляю волосы за ухо, пододвигая чашку к себе.
— Снега в этом году не помешало бы, — иронично замечает Адам, мимолетно улыбаясь. У него улыбка, как солнечный зайчик, попробуй еще поймать.
— Вы любите снег?
— Нет. Я не люблю снег, не люблю мандарины, не люблю Новый год, — поджимает губы и взгляд тяжелеет, смотрит перед собой. Я переживаю за ручку чашки, слишком сильно он ее стискивает в руке, но тут же лицо смягчается, и в глазах проявляется интерес.
— Как вы пришли к тому, чем сейчас занимаетесь?
- О, это у меня с детства. Мы с мамой постоянно что-то плели, вышивали, декорировали, красили. Наши ручки никогда не знали скуки. После смерти мамы я решили, что хочу создавать красоту. Так появилась идея моей сегодняшней студии-декора. Я довольна, миллионы лопатой не гребу, но на жизнь хватает.
— Отец не поддерживает?
— О нет, — смеюсь, — Я уже отдала деньги, которые у него занимала для развития своего бизнеса. Папа гордится мной, — смущаюсь от пристального взгляда Адама. Вот блин, сижу и разливаюсь тут соловьем о себе хорошей. Звучит, как скрытая реклама. Вспоминаю о венке, беру его в руки.
— Не знаю, правда, куда его повесить в вашем доме.
— Найдем место. Самое видное, которое только есть, — улыбается. Я подвисаю от его манящего взгляда, от этого невообразимого притяжения, которое вновь меня толкает к нему. Я не знаю, что между нами происходит, но каждый раз, когда оказываюсь рядом с ним, меня парализует. Я превращаюсь в какого-то другого человека, которому нужен вот этот мужчина. Нужен до скрежета зубов. Нужен до нервной дрожи. И меня это пугает, потому что остатки разума увещают до хрипоты бежать, бежать без оглядки, если хочу сохранить себя себе. Я всю ночь не спала, перебирая каждую секунду нашей встречи, разгадывая оттенки его взгляда и тембр его голоса.
Моя жизнь слишком пресна, скучна. Я принадлежу обществу с деньгами, так называемой элите. Для меня открыты двери многих известных домов, но у меня нет ни желания, ни потребности контактироваться с людьми, которым важен внешний лоск, статус, кошелек. Мне откровенно скучно находиться среди лицемерия, наигранности. Мне тяжело постоянно анализировать слова своего собеседника и думать, предаст он или нет, искренне он со мной или за спиной говорит гадости. Адам — вот загадка. Он очень сложный ребус. И мне очень хочется его разгадать, даже если это будет моя последняя головоломка. Но… я никогда не иду на поводу своих желаний, поэтому улыбаюсь мужчине вежливой улыбкой.
— Если у вас есть камин, можно над ним или над телевизором. На крайний случай, можно повесить на входную дверь, — поспешно передаю его Адаму, он мельком на него смотрит и отдает Ивану, который вновь неожиданно появляется возле стола.
— Спасибо за чай. Очень вкусный, — встаю, хозяин дома тоже встает, его глаза мерцают. — С наступающим вас новым годом.
— Спасибо. Вас так же с наступающим.
Он молчаливо меня провожает до холла, под его равнодушно-вежливым взглядом одеваюсь, откидываю волосы на спину. Мы смотрим друг другу в глаза. Невидимые нити тянут меня в сторону Адама, все тоже самое, как вчера. Вновь делаю несколько шагов в его сторону. Замираю перед ним и судорожно делаю несколько вздохов, чтобы заполнить свои легкие до отказа его запахом. Его губы так близко. слишком близко, и порочное искушение толкает меня на безумие: поцеловать его в губы. Его дыхание опаляет мое лицо, его жар тела чувствуется на расстоянии, руки уже тянутся к нему, чтобы прикоснуться… Боже, я схожу с ума без причины. Мне все же удается шагнуть назад, вырваться из этого порочного круга или бермудского треугольника, отвести глаза в сторону, вздрогнуть от его шумного вздоха.
— До свидания, — хриплю простуженным голосом.
— До свидания, — его голос звучит не лучше. Нужно уходить. Срочно, иначе что-то случится. Отворачиваюсь, стараюсь не бежать, но мой уход со стороны, наверное, выглядит побегом. Я последний раз поднимаю глаза на дом, смотрю на мужчину, стоящего на крыльце, и предчувствие подсказывает мне — это последняя наша встреча в этом году, но не вообще.
7
PRO Адам
Пытаюсь вчитаться в текст, а буквы плывут перед глазами, мысли уносятся совсем не в рабочее русло. Мысли все о ней, о моей девочке. Она была тут. На моей территории. Я мог ее запереть и не отпускать. Мог стереть ее с лица земли, мог подстроить ее гибель, поприсутствовать на спектакле под названием «похороны», пряча довольную усмешку. Я бы выразил соболезнования Щербакову, посочувствовав его горю по утрате единственной дочери. Ее бы все оплакивали, а она находилась в моем доме, прикованная к кровати, абсолютная голая. Я бы ее целовал каждую ночь, трахал бы каждую свободную минуту до искр из глаз, до крика. Она бы меня ненавидела, а я бы ее любил. Ненормально, сумасшедше, отчаянно и до полного упоения. Иногда меня пугают собственные чувства к этой девочке. Никогда ничего подобного не испытывал.
Откладываю бумаги в сторону, смотрю на журнальный столик, где лежит ее венок. Я сохраню это украшение, буду помнить в какой день малышка переступила порог моего дома. Пришла туда, куда никто до нее из посторонних ни разу не приходил. Гостей не люблю, приглашаю очень узкий круг людей, с которыми знаком не один год.
— Адам Сулимович, вам накрывать стол? — на пороге робко топчется Зина, моя домработница. Когда-то я ее подобрал на трассе в одной захудалой кафешке, подарив тем самым новую жизнь.
— Уже пора провожать старый новый год? — иронизирую, бросая на настенные часы равнодушный взгляд. Семь вечера, за окном уже темень, еще и снег неожиданно повалил.
— Как вы сами пожелаете.
— Давай ближе к десяти.
— Хорошо, — согласно кивает, тихонько закрывает за собой дверь. Смотрю на черный монитор, пытаюсь побороть свое желание открыть фотографию Дианы. Я ее лицо могу вылепить из глины с закрытыми глаза, только вот руки у меня не для этого дела. Сжимаю кулак, рассматриваю костяшки. Когда-то ими я себе зарабатывал на жизнь, потом отстаивал право вести свой бизнес, сейчас только сбиваю пыль с боксерской груши.
Вибрирует мобильник. Удивленно приподнимаю брови. Все близкие, родственники, друзья знают, что меня поздравлять с новым годом не надо. Банальных фраз о новом счастье, крепком здоровье, финансовом благополучии лучше не произносить. Поэтому два дня — тридцать первое декабря и первое января — меня никто не беспокоит. Но вот этот человек, может звонит мне в любое время дня, я всегда отвечу. Диане многое прощу и на многое закрою глаза, другие таким отношением не могут похвастаться. Сердце сладко сжимается, так сладко, словно она мне сейчас звонит, чтобы сказать, какие на ней сейчас трусики, и как она меня хочет.
— Да, — не единой эмоции в голосе, я ведь должен держать себя в руках, хотя хочется промурлыкать.
— Адам, извините, что беспокою… Я бы и не беспокоила, только у меня небольшое чп, и вы моя последняя надежда, — тараторит быстро, взволновано. Считаю до трех, чтобы не сорваться с места и не рвануть ее искать.
— Что случилось?
— У меня похоже машина сломалась. Эвакуатор занят, сказали ждать свободной машины, я вот жду уже четыре часа, — мне хватает ума прикусить губу, чтобы не выругаться вслух. — Папа застрял в Москве, но я его убедила, что со мной все в порядке, не хочу его волновать, — чихает в трубку. Еще не хватало мне, чтобы заболела.
— Где ты застряла? — в сторону эти пируэты с вежливостью. Диана шмыгает носом.
— На повороте к трассе.
— Садись в машину, сейчас приеду.
— Хорошо, — послушно отвечает малышка, отключаемся. Секунду я смотрю на свои подрагивающие руки. Меня трясет от перенапряжения. Какая же, блять, она идиотка. Четыре часа простоять на дороге и только сейчас додуматься до меня дозвониться, бабы удивительные существа. Сколько живу, столько и не перестают удивлять, а с виду бывают такие умницы.