– А сколько льда он набрал? – спросил Корсаков.
– Никак не меньше тридцати тонн, – припомнил Чернышев, – Но дело не в количестве льда, у него еще и танки были почти пустые – элементарно потерял остойчивость. – Чернышев желчно усмехнулся. – И с тех пор товарищ Васютин настолько поумнел, что истины изрекает, лекции по радио нам, дуракам, читает!
Мы тактично смолчали: с «Буйного», который маячил на горизонте, час назад пришла радиограмма, рекомендовавшая капитану «Семена Дежнева» держаться ближе к берегу и при малейшей опасности покидать зону обледенения. Ничего особенного в той радиограмме не было, обычная перестраховка, но Чернышев вышел из себя и долго орал на ни в чем не повинного радиста. Впрочем, все знали, что одно лишь упоминание фамилии Васютина совершенно лишает Чернышева и подобия чувства юмора.
– Как-то увереннее себя чувствуешь, когда спасатель рядом, – простодушно и абсолютно не к месту поделился Баландин. И, увидев наши вытянутые лица, неспешно добавил: – При условии, конечно, что он не будет слишком назойлив, не так ли?
Чернышев великодушно сделал вид, что не слышал этого оскорбительного замечания.
– Ну, с Васютина чего спрашивать, – с непередаваемым пренебрежением произнес он, – удивительно другое: даже настоящие капитаны, такие, к примеру, как Сухотин и Григоркин, и те к обледенению относятся легкомысленно. Вернее, относились – до нашей январской истории в Беринговом море: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Да и японцы, и англичане, и немцы, и шведы – все на лед поплевывали: вместо того чтобы потратить сущую чепуху на оснащение экспедиции, забивали публике головы тайнами всяких там треугольников, где нечистая сила корабли в пучину втягивает. Я, конечно, не знаю… – Чернышев еле слышно трижды постучал по столу, – есть эти самые тайны или нет, а то, что от обледенения сотни судов идут на дно, – факт. И только потому, что многие капитаны понятия не имеют, когда и каким образом нужно окалываться или, если позволяет обстановка, выходить из зоны обледенения.
– Чуточку сгущаете краски, – возразил Корсаков. – Лабораторные испытания на моделях в масштабе 1:48 и 1:12 мы все-таки провели. Я не хочу сказать, что нам полностью удалось имитировать процесс обледенения, но теоретические расчеты у нас теперь имеются. А это, Алексей Архипыч, уже кое-что.
– Я имел случай, Виктор Сергеич, выразить свое уважение к вашей плодотворной работе, – с не очень ловко скрытой иронией сказал Чернышев. – Уверен, что она исключительно полезна, даже необходима… для написания диссертаций. Но практические выводы, которые вы сделали, вызывают… как бы по-научному, помягче выразиться… А можно по-простому?
– Докторскую, между прочим, я защитил на другую тему. – Корсаков старался сдерживаться. – Прошу говорить конкретно.
– Хорошо, конкретно. Вот мы будем давать рекомендации Морскому регистру. Какое, по вашим расчетам, предельное количество льда может набрать судно, чтобы обеспечить высокую степень безопасности?
– Вы прекрасно помните: два процента от водоизмещения.
– Значит, на средний рыболовный траулер восемь-девять тонн, – кивнул Чернышев. – Сказать, что получится, если ваша рекомендация войдет в Морской регистр и станет законом? – Чернышев сжал до ниточки губы и выдержал паузу.
– Добыча рыбы зимой прекратится! Да мы едва в море вышли, а набрали примерно столько – и что, бить во все колокола: спасите наши души?! Знать не знаю, как в бассейне вела себя ваша модель с такой нагрузкой, но рыбак выходит в море не дышать свежим воздухом, а ловить рыбу, и наша задача – научить его бороться со льдом, а не напугать до смерти! Если он наберет восемь тонн и драпанет с промысла, спасибо за это нам скажет только рыба. Ваши аргументы, Виктор Сергеич, я внимательно изучил и отношусь к ним плохо: голая теория. Извините, если обидел.
– Мы собрались не для того, чтобы осыпать друг друга комплиментами, – сказал Корсаков. – Расчеты по остойчивости вы тоже подвергаете сомнению?
– Вот уж нет, в этом вопросе вы дока.
– Спасибо, – усмехнулся Корсаков, – приятно сознавать, что кое для чего мы еще годимся. Насчет рекомендаций спорить не буду, проверим их, как говорится, на своих шкурах. Но, памятуя недавнее прошлое, я настаиваю, чтобы начальник экспедиции согласовывал с ее членами свои планы. Надеюсь, мы имеем на это право?
– Само собой, что я, волюнтарист какой-нибудь, – с важностью сказал Чернышев. – Я за коллективное руководство.
– Отлично. – Корсаков пристальнейшим образом смотрел на Чернышева. – Тогда один вопрос: если условия для обледенения останутся стабильными, сколько льда вы намерены набрать?
– А сколько сможем, – благодушно поведал Чернышев и с некоторой мечтательностью добавил: – Хорошо бы побольше, правда, Митя?
– Снег да лед – наш доход, – легко согласился Ерофеев. – Алесь без льда совсем одичал, еле уволок его с палубы.
– Куй железо, пока не украли, – пояснил Кудрейко. – Птаха грозится из пожарных шлангов смыть кашу в море.
– Я ему смою! – пообещал Чернышев. – Значит, сколько сможем, Виктор Сергеич. Я бы хоть сейчас приказал начать околку, да Митя с Алесем обидятся, им замеры нужно сделать, где и сколько нарастает, да Илья Михалыч, опять же, предъявит претензию за непроверенную эмаль… как она называется по-научному, Илья Михалыч?
– Кремний-органический полимер с антикоррозийным подслоем, – с улыбкой подсказал Баландин.
– Обязательно выучу наизусть, – пообещал Чернышев. – Дальше, разве вам неинтересно, Виктор Сергеич, как поведет себя пароход при ледовой нагрузке, скажем, тонн сорок пять? А Никите – все это отобразить на кинопленке? Да и Паша совсем соскучился и скис без материала для статьи о героях-моряках.
– Могу ответить за себя: очень интересно, – сказал Корсаков. – Тем более что я ни разу еще не был свидетелем оверкиля. Точное, его участником.
– Вот видите, – обрадованно подхватил Чернышев, – тогда мы и вовсе единомышленники. Вы верите в шестое чувство, Виктор Сергеич? Между нами, я верю! Недаром что-то мне подсказывало, что рано или поздно мы полностью сойдемся во мнениях. Ну, сорок пять – это я, пожалуй, загнул, а сорок – в самый раз, правда?
– С вами становится трудно разговаривать, – с усилием проговорил Корсаков. – У нас не застолье, Алексей Архипыч, и вы не тамада.
– Сорок тонн, – стерев с лица ненужную улыбку, жестко сказал Чернышев.
– Я хочу знать, как будет держаться средний рыболовный траулер при ледовой нагрузке сорок тонн.
Теоретическая конференция (Продолжение)
Много спустя, когда зароненное Баландиным зерно проросло и я замахнулся на повесть, мне не раз вспоминалась эта сцена. Теперь, по прошествии времени и после всего, что случилось, она не кажется столь значительной, но тогда я сидел не за письменным столом в своей квартире, а раскачивался вместе с креслом, и глаза мои смотрели не на двор, где за Монахом гнался какой-то тип с палкой, а на угрюмо волнующееся за иллюминатором море. Одно дело – быть истолкователем событий, и совсем другое – их участником: совершенно разные ощущения.
Вспоминаю, тогда меня вдруг пронзила мысль, что капитан Чернышев – одержимый навязчивой идеей фанатик, и мне на миг стало страшно. Его взгляд показался мне безумным. Я смотрел на него и думал, что за изменчивым, как ветер на море, поведением этого человека, нарочито уважительным, а на самом деле пренебрежительным отношением к спутникам по экспедиции, скрывалась железная решимость навязать нам свою волю и любой ценой осуществить задуманную идею. А страшно мне стало потому, что я физически ощутил давящее превосходство его воли, полную свою неспособность что-либо ей противопоставить: ну что может сделать попавшая в водопад щепка? Я говорю о себе, а лучше бы сказать «мы»: на лицах моих товарищей читались такие же мысли.
И хотя нрава голоса я не имел и обязан был оставаться беспристрастным свидетелем, всей душой я склонялся на сторону Корсакова.
Теперь они не отрываясь смотрели друг на друга.
– Законная любознательность, – сказал Корсаков. – Я бы отнесся к ней с полным уважением, если бы не одно обстоятельство.
– Какое же? – мрачно спросил Чернышев. Впервые я увидел его без всякого грима: бескомпромиссный, абсолютно уверенный в себе, с холодным и даже жестоким взглядом.
– Если бы, удовлетворяя ее, вы рисковали только своей жизнью.
Баландин импульсивно сжал рукой мое колено.
Чернышев изменился в лице – хотя, бьюсь об заклад, он ждал именно этих слов.
– Кто еще так думает? – с оскорбительным вызовом спросил он. И, не дожидаясь ответа, буркнул: – Впрочем, это не имеет значения: каждый желающий может покинуть судно.
Кудрейко присвистнул.
– Под зад коленкой?
– Ну зачем так грубо, – поморщился Ерофеев, – нам, может, еще и пообедать дадут. Корсаков покачал головой.
– Не в вашей компетенции это предлагать, Алексей Архипович, состав экспедиции утверждали не вы. Воцарилась полная тишина. Чернышев напряженно о чем-то думал, кивал каким-то своим мыслям, а потом с силой ударил ладонью по столу – привычка, которая меня раздражала.
– Вы правы! – воскликнул он. – Приношу свои извинения – переборщил. Но от сорока тонн, простите великодушно, не отступлю. Тридцать у нас уже было, запросто вывернулись, а сорок нужно испытать. Вы же умные люди, поймите, очень нужно!
– Почему вы настаиваете именно на этой цифре? – оторвавшись от протокола, спросил Никита.
– А ты записывай, без тебя спросят! – прикрикнул Чернышев. – Потому, что многие капитаны считают ее критической.
– Ну а вы сами? – спросил Корсаков.
– Не знаю, у меня сорока тонн еще не было. Но мы докажем – поверьте моей интуиции, докажем! – что при правильном управлении судном оно сохранит остойчивость!
– Допустим, вы, – Корсаков сделал ударение на последнем слове, – это докажете. И что же тогда?
– Тогда, – возбужденно воскликнул Чернышев, – мы победители! Мы будем знать все! Мы пройдем все стадии обледенения, от слабого до критического, по ходу дела испытаем различные средства защиты и первыми – первыми! – познаем, как спасать теряющее остойчивость судно! Черт побери, да как вы не поймете, что это исключительно важно! Я проведу это на практике, вы дадите теоретическое обоснование – да нашей работе цены не будет! Сколько судов ушло под воду только из-за того, что не знали… Эх, – он потряс сжат