А потом стали приходить другие письма, от родителей учеников, в которых говорилось, что, к их великому сожалению, сейчас война и все такое. И как я ни протестовала, ни выражала свое возмущение, ничего не помогало. Не вернулась даже моя ассистентка.
Мне осталось только продать дом вместе с мебелью и уехать отсюда навсегда.
Шу-Шу
Я кинозвезда.
Актриса из меня никудышная. Но меня это мало волнует. Я делаю так, как мне велел Джикс. Чуть что, ору на всех и топчу свои очки.
К тому же у меня что-то вроде дальтонизма. Мой фирменный взгляд на экране – через контактные линзы. В грустных сценах достаточно просто вынуть их, и все обливаются слезами. А потом мне вручают «Оскара». Два раза подряд, как Луизе Райнер[8]. Первого – за фильм «Губы», второго – за «Ноги». Этими статуэтками можно с двух сторон подпирать книги на полке, но их недостаточно, чтобы тебя причислили к небожителям. В прошлом году в Балтиморе[9] я должна была вручать вазу Одри Хепберн. Когда забиралась на сцену, расквасила себе физиономию. И очень удачно! Эта мерзкая фотография попала на обложки всех журналов. Она оказалась даже в Корее: я обнаружила ее на дверях тамошнего сортира, когда объезжала с концертами американские воинские части. Если взорвется атомная бомба, а в Голливуде решат сделать ретроспективу моих фильмов, вот увидите, эта фотография еще попадет на афишу! На самом деле мне на все наплевать. И не потому, что у меня такой характер. Просто делаю то, что велел Джикс.
В то время, о котором идет речь, я еще не была звездой. Я снялась во Франции в четырех или пяти черно-белых лентах. Однажды меня затащили на частный показ какой-то из них. В конце первой бобины вся компания дружно храпела. Даже киномеханик. Даже я сама. Я вообще ничего не понимала, когда снималась в этих средствах от бессонницы. Больше уже я их не смотрела.
Нужно заметить, что киношники всегда стремятся все усложнить. Например, упорно стараются снимать шиворот-навыворот. Вот, скажем, история про три поколения семьи – ни за что не разберешь, с кем целуешься: с женихом или его внуком, догадаться можно только по парику, который на тебя напялили. И еще. С самого своего дебюта я отказываюсь играть старух. Как будто видишь себя в гробу. Начинаю тогда швырять в зеркало в гримерке все, что попадется под руку.
Короче говоря, вряд ли я сумею пересказать вам тот шедевр кинематографии. «Тулуза-как-то-там-еще», уже не помню точно, на какой именно вокзал тащился этот поезд. Если не перепутали сценарии и при выходе на площадку мне всучили правильный, то, короче, играла я танцовщицу, из тех, кто крутил задом и демонстрировал ляжки в парижских забегаловках в старые времена. Партнером у меня был недомерок в шляпе, художник. Конечно же, волочет меня в свою мастерскую, чтобы запечатлеть в чем мать родила. Тут мне на листе картона пишут какой-то дерьмовый текст, и я выкладываю ему всю свою историю, как в восемнадцать осталась с ребенком на руках. Для крупного плана мне вынули линзы, он смотрит на меня и до него доходит, что с его стороны гнусно заставлять меня дрожать от холода, как овечий хвост, ради его мазни. Поскольку с его росточком на меня ему не запрыгнуть, разве что только, если решат снять комедию, он даже не собирается на мне жениться, дарит мне все свое семейное состояние, чтобы я выкупила этот кафешантан, где пляшу. Вступают скрипки. Я становлюсь королевой Парижа и вся такая дребедень, но поезд так и не появился. Или сняла его запасная съемочная группа. Самое ужасное, что танцовщица из меня никакая. О моем партнере в роли художника лучше даже не вспоминать, его вообще дублировали. Рассказываю все это, чтобы было понятно, в какое дерьмо я вляпалась.
Неважно, но главное – именно в этом фильме, в первых эпизодах, меня заметили прихвостни Джикса. Заставили пересечь Атлантику. Сам он в жизни на съемках не появлялся, сценариев не читал, даже свои собственные фильмы не смотрел. Ясон, Айвенго, Христофор, Келли Сантакалас – вот его настоящее имя. Великий продюсер, очень хитрый, очень богатый, но человек жуткий. Не то чтобы он меня домогался – наоборот, даже пальцем ко мне не прикоснулся. Говорил, что я буду нести ему золотые яйца, и все. Но зануда редкостная!
Только он имел право принимать решения. В моем контракте он расписался на семьдесят семь страниц, перечислил все, что мне запрещено делать без его разрешения, начиная от замужества и кончая марками зубочисток. Если мне хотелось предаться плотским радостям в постели, я тоже должна была просить его позволения. Можете представить себе, что это за чудовище. Я часами изобретала всяческие уловки, чтобы улизнуть из дома и оторваться от армии шпиков, которых он приставил ко мне вынюхивать и высматривать.
Ни о чем другом думать не могла. Целыми днями перепрыгивала из одного такси в другое, моталась по Лос-Анджелесу, лишь бы спариться по-быстрому в каком-то задрипанном месте. То в примерочной мужской кабине, то в багажнике какой-то развалюхи на кладбище машин, то в клозете на бензозаправке, то в лифте здания комитета по укреплению общественной морали, прошла через все. А в мотели – ни ногой. Попробовала один раз и меня сразу же застукали в самый пикантный момент – высадили дверь номера. От ужаса меня всю зажало, а может, не меня, а того типа заклинило, короче, так схлестнуло, что больше часа нас не могли растащить. Думала, рехнусь.
Таков портрет Джикса во всей красе. Зато он снял меня в фильме «Шея» – цветная, музыкальная комедия, самая кассовая за год. После этого я и вошла в обойму. Певица из меня никудышная, но сценарист попался гениальный. Когда история начинается, я уже бывшая известная певица. Мерзавец, который бросил меня в двадцать лет с ребенком на руках, как-то во время ссоры так сдавил мне горло, что теперь, стоит мне открыть рот, впору открывать зонтик, а то камнями закидают. Говорю же, чистый гений. Я не хотела работать ни с кем другим, но он участвовал в забастовке, из-за которой весь Голливуд чуть не рухнул, и Джикс внес его в черный список. Короче, моя героиня – бедная крошка, ничего другого делать не умеет, разве только петь на какой-то провинциальной сцене «Даже не пробуйте, и так все получится». Чтобы прокормить своего мальчонку, она не гнушается любыми захудалыми захолустными мюзик-холлами Америки. Поэтому в картине фигурируют поезда. Я как полоумная мечусь между Западным и Восточным побережьями с обормотом, которому без конца хочется торта, да еще с тонной крема сверху, и дело кончается тем, что я пру кусок в вагоне-ресторане. К счастью, молодой шериф, который допрашивает меня черт-те где в Алабаме, узнает замечательную певицу, он до сих пор таскает в бумажнике мою фотографию и еще подростком пристрастился дрочить на нее. И вот тут-то сделан гениальный ход, сотни раз растиражированный в перепевах «Шеи»: я продолжаю открывать рот на сцене, но под фонограмму за сценой. Даже я сама аплодировала как сумасшедшая в голливудском кинотеатре «Чайниз» на премьере. Потом, как заведенная, повторяю ту же бодягу в захудалых кафешантанах, разве что на этот раз в вагоне-ресторане мальчонка запускает весь торт, целиком, прямо в рожу метрдотелю, который на меня донес. Становлюсь королевой Нью-Йорка и все такое, и дело кончается свадьбой, в которой участвуют две тысячи статистов и примерно столько же пожарников, которые пускают воду из брандспойтов, потому что я решила шутки ради спеть собственным голосом. После этой хохмы многие стали поговаривать, что «Оскар» у меня не за горами. Никто не поверил, что я так ужасно пою.
Тот же Джикс научил меня ремеслу.
– Когда не выходит роль, – повторял он, – скажи сценаристу, что фильм – говно, оператору, что свет слепит глаза, гримерше, чтобы заштукатурила тебя заново, всем остальным, что они мудаки, а мне – чтобы я больше вбивал денег в страховку. Режиссеру – ни слова. Дуешься на него, пока он не пришлет тебе сотню роз. Дюжину отдашь костюмерше, остальные швырнешь ему в морду. Можешь даже врезать ему по кумполу каблуком, укусить, двинуть ногой по яйцам, ему за это платят. Главное – чтобы больше не выступал. Ты всегда должна снимать твой фильм, – так он говорил. – Но не обязана пахать за них всех, не забывай.
И вообще в Джиксе было что-то особое. Он никогда не заставлял меня работать на публику, не платил профи, чтобы мне делали имидж, никакого такого маразма. Индивидуальность во мне никудышная. Люблю сидеть тихонько в своем углу. Да и сексом занимаюсь, только когда мне все время его запрещают. И Джикс, по-своему, меня понимал. После «Шеи» снял в «Глазах», еще одно кино, в котором я ничего не поняла, но осталась довольна – играла глухонемую, поэтому не пришлось учить текст. И хватит с меня! Он обещал, что даст перерыв на два года.
В последний день перед отпуском, между двумя эпизодами, я праздновала окончание фильма со съемочной группой. Действие происходило в сарае, когда я, рыдая, целовала сынишку, потому что его мерзавец-папаша бросил меня и женился на дочери владельца хлопковых плантаций. К этому моменту мы уже опорожнили не одну бутылку шампанского, поэтому я хохотала до колик. Даже когда вынули линзы, было ясно, что все будет заметно на экране. Ну и что? Слезы, смех – почти одно и то же. «Зрители не должны судить по твоей роже смеяться им ли плакать, – говорил Джикс, – иначе что бы делал Бастер Китон? А Рин Тин Тин[10], черт тебя побери!»
Собаку он даже не видел в кино, только слышал, что она заколачивает больше, чем Кроуфорд[11], и все.
Но слово он все равно сдержал. Только сцену отсняли, меня даже не стали разгримировывать, быстренько отвезли в аэропорт и погрузили в самолет в Майами. Той же ночью я уже спала на яхте Джикса под названием «Пандора», и когда проснулась, мы были посреди Атлантического океана.
Представьте себе огромную белую бандуру с моторами, у