– Но мальчик, я не вижу огонь.
А Фредерик говорит вежливо:
– Вы не можете видеть. Моя любимая японка, и мы держим его в секрете, огонь очень сильный внутри нас, надо гасить.
Тогда главный пожарный понимает и говорит:
– Бедная Франция! Хорошо этот раз делаем, но завтра вы покупаете лестницу на свои деньги и говорите вашей любимой японке жить в первом этаже!
Потом все в общежитии знают, что у меня огонь под платьем, и директриса не пишет родителям, страшно за сердце отца, оно слабое.
Я хочу снова спросить большой океан, правда ли эта история, как другая, огонь в них неодинаковой пропорции, но если вы читаете судьбу и сегодня дадите мне ответ, я очень благодарна и с уважением.
Нетрудно было бы обойти молчанием этот вопрос, ведь, наверное, на факультете права в Париже, где я сама была студенткой, в те годы училось много Мари-Мартин, но тогда я не воздам должное откровенности моей японской корреспондентки. Я бы сказала, что история правдоподобна, если не полностью достоверна. Я жила в общежитии на улице Гренель, никто туда не вызывал пожарную машину, но она проезжала мимо, а я стояла в такой немыслимой позе на карнизе четвертого этажа, что они не могли не вмешаться. Что касается отца, его ввели в курс дела, и он, разумеется, не лишился ни сна, ни аппетита, поскольку в то время был занят собственными приключениями. Конечно, все это не отнимает заслуг по тушению огня у того, кто воспламенил свою любимую француженку на такие безумства. (Примечания Мари-Мартины Лепаж, адвоката суда.)
Еще много интересное в рассказах Фредерика, самое интересное – когда он бежит из тюрьмы с новой женой другого мужчины и когда играет на рояле в шикарном доме для женщин, они все в духах и красивых платьях, и когда он страшит учительницу из школы для ее наказания. Один момент я всегда помню, прячусь в домике из листьев с лампой – я ее делаю своими руками, но нельзя видеть со стороны, когда он живет около целый год с две сестры, день рождения их в один день, они продают лед для еды или «ice-cream», так я живу с два австралийца, но мужчине больше трудно делать удовольствие сразу для две женщины, все относительно, конечно. А еще я часто думаю, когда даже не хочу, про актрису, имя Шу-Шу, больше всех красивая, она ест в большой комнате на корабле, все сидят рядом в красивой одежде, Фредерик тихо трогает ее под столом, а ей страшно, вдруг увидят все ее удовольствие. Но я ни с кем на острове уже много месяцев. Тогда я думаю и меняю женщину на Йоко, и ласкаю себя, и мысль делает мне больно – очень хочу любить с кем-то. Я бегу от этой мысли, когда могу, говорю о себе плохо или шучу.
Правда, истории Фредерика для меня красивые, для Эсмеральды мерзкие. Ей двадцать семь годов. До корабля с товарищами он помогала уму людей и очень гордая, раз умеет, как доктор. Пока она – вид злой – качает тело в кресле, Фредерик лежит на матрасе и рассказывает свое детство с товарищами в Марсель, Франция. Он идет с ними на крышу дома и смотрит в окно в большую комнату, где матери берут маленьких своих детей. Матери тут все сидят, и когда дитя плачет и кричит, мать открывает платье и дает еду. Тогда другие дети тоже хотят, и все матери открывают свои красивые груди с молоком, и товарищи, и Фредерик много смотрят, даже маленькие девочки с ними. Я хорошо понимаю Фредерика, я тоже раньше была маленькая, люблю смотреть, когда дитя сосет красивую грудь матери. Тогда Фредерик говорит и не помнит, что видит это много лет давно:
– И они сосут, мерзавцы, сосут, будто без этого кончается их жизнь!
И через дыру в бамбуке любая японская идиотка может смотреть его лицо, он рад этой мыслью.
Несчастливо, Эсмеральда встает в плохой рубашке для ночи из много кусков, она ходит в одну сторону и другую сторону дома, лицо злое и очень-очень недовольное. Она говорит:
– Так я и думала сначала. Вы, как много мужчин, ребенок с опоздавшим развитием, подсмотритель и мизоген, слово, которое потом я знаю: женонелюбитель!
Тогда Фредерик быстро садится на матрас, как прыгает, и шутит:
– Я? Мизоген?
А она говорит:
– Да-да! Вы! Все подсмотрители – мизогены! Они интересуют телом женщины, они голодные, а женщины – только еда. Даже когда еще маленькие мальчики.
Фредерик громко кричит, больше ее:
– Девочки-дети не сосут молоко? О чем вы?
Она стоит высоко над ним и говорит:
– Мерзавец! Я не говорю голод молока! Мерзкий, грязный голод, его женщины всегда видят в ваших глазах!
Фредерик кричит совсем громко:
– Неправда! Знаете, что пишет Шекспир? «В глазах – безумство сердца!» А он знает, что говорит!
Я, Иоко, не люблю споры и тоже быть как подсмотритель в тени жаркого солнца, я думаю, Шекспир прав, даже английский, но женщина грустно берет так-так и идет на циновку или матрас, и когда вся лежит, говорит:
– Ненавижу подсмотрителей, понимаете? Мне страшно от них.
Долго она не говорит, а Фредерик уважает, что она лежит и молчит. Потом она говорит:
– Слушайте, когда я молодая, моя большая мечта – быть чемпионка по теннису.
Потом она опять момент молчит. Фредерик встает и идет маленьким шагом из-за железных браслетов, и не хочет пугать мысли Эсмеральды. Тогда она говорит:
– Один день закончил мою мечту. Я играю в турнире в дворце на Ривьера…
Несчастливо, я совсем не могу говорить историю, как она, не знаю слова вашего языка, говорю, как могу, но она говорит не гордо и тихо.
Ей восемнадцать годов, хорошо играет, часто имеет приз, она в белой одежде для тенниса, до высоты колен, она играет с врагом из Швеции или Норвегии или другой. До игры они кидают мячи и хотят делать тело теплым, Эсмеральда клонит свое тело брать мяч на земле и слушает хохот. Много человек в отеле с большим шиком Ривьеры идут смотреть игру прямо здесь. Очень разумный судья сидит в высоком кресле. Эсмеральда бьет мячи своей, как ее, ложкой, и каждый раз она прыгает и клонит тело, все хохочут и даже бьют руками, чтобы показать свое удовольствие. Тогда она спрашивает почему, и безумная мысль приходит в ее голову. Тогда она трогает свое тело рукой, и это не безумная мысль: под платьем ее зад голый! Это потому, что она не одевает штаны и она не знает почему. Это трудно понять. Конечно, это сильный шок для ее ума. Она хочет играть опять, она гордая и сильный характер, она плохо прячет свое открытое место рукой, люди хохочут громко и все время, и даже ее враг, тогда она бежит прятаться в отель, очень стыдно, она плачет и больше никогда не играет в теннис.
Вот несчастливая история Эсмеральды, когда она лежит на матрасе. Она молчит, рука на глаза, Фредерик много думает и понимает, ей грустно, он громко идет маленьким шагом по полу, руки связаны на спине, и потом говорит:
– Ну и что! Зачем оставлять грустной с этим моментом в памяти? Вы делаете блокировку навсегда. Жизнь длинная и помогает. Ну показываете один раз свой зад публично, и что? Вы забываете? И что?
Эсмеральда еще плачет и делает своим нос вдох, как в шутку, и говорит:
– Вы говорите – забываю! Надеть штаны!
И начинает громко хохотать с Фредериком, а я, Йоко, я тоже хохотаю, прятаю свой рот. Потом они долго молчат, Фредерик в кресле и качает, очень жарко. Потом она сушит глаза, сидит прямо и говорит не гордо:
– Спасибо, Фредерик. Я чувствую больше легко теперь, когда рассказываю все вам, а вы мне говорите.
Вечером, о ком я говорю, и еще потом они вместе мирно и хорошие товарищи. Она снимает бороду Фредерика с американским ножом, трет его о камень, и он больше молодой и красивый теперь. Ему тридцать два годов. Когда солнце садится и они не дома, она снимает иногда браслеты с рук и ног плавать в океане и бросать воду наверх для шутки. Она смотрит на него с пляжа с автоматом, но он ее не атакует и не бежит везде, а когда она говорит: «Домой» и повернуть, чтобы его вязать, он поднимает плечи и делает так, и не злой. Она его тоже вяжет, когда идет джунгли поймать зверя или брать фрукты. Она ставит в песок два большие палки, вяжет туда его браслеты, когда он лежит, но тоже ставит палки и стену из парашюта против солнца.
Несчастливо, мне надо бежать мой домик, когда она идет джунгли, она теперь смело умеет с так-так, и увидит меня своими глазами, я мертвая, надо только один патрон. Один раз она делает мертвая большую дикую свинью – еда на много дней, я слушаю только один так-так. Я думаю, она хочет оставить Фредерике на пляже с браслетом у палки, пусть он думает, она идет надолго в джунгли и быстро идет назад, когда я иду дать ему свободу. Я больше не «бака» этой женщины.
Одно утро я в траве чувствую вкусный запах ее еды – яйца, жареные на мясо дикой свиньи. Потом я долго смотрю, где она ходит в джунгли, я знаю, где яйца птиц на острове. И где она идет, я делаю ловушки – дыры, бамбук, веревки и деревья, которые легко клонить. Надо много дней делать веревки и ловушки. С ножом Билла или Дика надо менее время, наверно, я говорю неправду, когда говорю – не хочу делать никого мертвым. Я хочу прыгать на спину французской и резать ее шею. Конечно, я шучу так, правда, не смешно. Правда, я не хочу делать женщину мертвой или чтобы она делать мертвой меня. Я хочу ее ловить и брать ружье и мужчина.
Так дни начинают и кончают, и каждый день – работа, чтобы не быть скучно одной, или я смотрю жизнь двух французских. Но каждый день больше близко сезон дождя и мне страшно жить в бедном домике из листьев и без еды, и Эсмеральда находит меня мертвая в грязи и едой для зверей.
Тогда один раз я плаваю возле пляжа австралийцев, солнце еще у воды, и идет мне мысль – птицы много над джунгли и кричат, как когда их ловит, но нет тик-так раньше, я в воде, Фредерик точно привязан. Тогда я беру рубашку Дика и бегу в джунгли. Уже долго я слушаю шум в листьях дерев и злые крики и иду там. Я дрожу от радости, я вижу своими глазами и кричу от победы: Эсмеральда висит за ноги наверху молодого дерева, я его клоню три дня раньше, наверно. Она зря трясет свое тело, чтобы убегать от моей ловушки. Тут веревка из сильной травы рядом с домом птиц, конечно, женщина хочет брать яйца, и вот она висит с криками и в ловушке.