Я не могла представить себе, что вернусь в Америку, бросив Мориса на произвол судьбы. Я обратилась за помощью к доктору Кирби, несмотря на то что он неоднократно заявлял, что не желает ничего слышать. Как поступить с французом в случае нашего экстренного отъезда?
Разве мы не обязаны о нем позаботиться, коль скоро он нам поручен, и забрать его с собой?
– Французы возвращаются в Индокитай, – сказал мне Кирби. – И если его должны куда-то репатриировать, то только в Сайгон.
А потом, заметив, что я с трудом сдерживаю слезы и опустила голову, он взорвался и смел со стола бумаги:
– Полный бардак! Разве я когда-нибудь что-нибудь вам запрещал во время этой идиотской войны? Усыпите его, мумифицируйте, разрежьте на кусочки, чтобы запихнуть в сумку, переоденьте младшим лейтенантом, медсестрой или шимпанзе, да делайте с ним, что угодно, когда мы отчалим отсюда! Только чтобы я ничего не знал!
Тем же вечером в палатке я разработала подробный план вывоза Мориса в Америку. Его шрамы на теле, увы, не похожи на военные раны, но никто не станет в них вглядываться. У него будет моя фамилия – Маккина, Джереми Маккина, поэтому подойдут все документы, на которых будет указан мой инициал. Он будет храбрым американским санитаром, которого ранили во время японского отступления. Могу даже наложить ему гипс на левую ногу, расписанный пожеланиями и подписями, как на настоящем.
– Ничего никогда не случается, как задумано, – повторял Морис. – Забудь про гипс. Я не умею бегать на одной ножке.
Забрали его в воскресенье в середине сентября, ближе к вечеру.
Уступив его капризу, несмотря на жару, я снова наделу свою летнюю морскую форму. Думаю, это всем понятно. Я принесла сумку с вещами в палатку. И пока я переодевалась, он все время сидел ко мне спиной. Впервые за год я пристегивала к поясу капроновые чулки и напялила дурацкую шапку. Даже галстук не забыла.
Осмотрев и ощупав меня, обцеловав и обласкав, он хорошенько помял меня, напрочь лишив белой блузы и самолюбия, пожелал меня стоя, я осталась в туфлях на каблуках, а грудью лежала на столе, который по случайности именно в этот день был заставлен флаконами со всевозможными лекарствами, которые позвякивали в ритме моих стонов. Я закрыла глаза и чувствовала, что вот-вот отключусь и телом, и душой, когда Морис вдруг резко прекратил наши игры. Это было жутко бесчеловечно, и уж не помню, как я взмолилась, но он закрыл мне рот рукой. И тут я услышала вслед за ним, как по лагерю на всей скорости несется машина.
Не знаю, как я сумела, но, одернув юбку, пошла к двери в ту секунду, когда машина с диким скрежетом тормозов остановилась возле палатки. Я, как попало, застегнула блузку, прежде чем открыть полог.
Это был джип с лотарингским крестом, оттуда выпрыгнул здоровенный французский полковник. Его сопровождали двое: шофер и капрал. Все трое были в полевой форме.
Полковник закинул в джип свою каску и двинулся ко мне. Седые волосы, резкие черты лица. Манерой он мог бы походить на Джона Вейна[28], если бы тот был злым. От его взгляда не ускользнуло, и я это заметила, что я занималась не своими прямыми обязанностями. Я была растрепана, галстук съехал набок, а щеки пылали.
– Полковник Мадиньо, – сказал он мне.
Голос у него был такой же грубый, как и манера врываться в чужие жизни.
– Простите, полковник, – я тут вздремнула.
Он с размаху ударил себя по щеке, чтобы убить комара. Мое времяпрепровождение интересовало его не больше, чем жизнь этого несчастного насекомого.
– Я приехал арестовать человека, который находится в этой палатке.
– Арестовать? – крикнула я. – Это невозможно!
В полном смятении я раскинула руки, преграждая ему вход. К счастью, брезентовая дверь за мной была закрыта. Я перешла на тон, более допустимый по субординации:
– Это абсолютно невозможно, полковник. Он в коме.
– Ну и что?
Он опустил мне одну руку, чтобы войти. Но я загородила дверь всем телом и не пускала.
– Полковник! Прошу вас! Мы изо всех сил пытаемся его спасти! Он слабеет изо дня в день! Дайте ему умереть спокойно!
Я снова подняла голос, но только чтобы Морис услышал меня. Оба солдата вышли из джипа и стояли чуть поодаль с безразличным видом.
– Я хочу увидеть его, – спокойно сказал полковник. – Отойдите, мисс. Это приказ.
– Я подчиняюсь приказам только доктора майора Кирби! Нужно найти его!
Но меня бесцеремонно оттолкнули, и он вошел.
Морис неподвижно лежал в постели под москитной сеткой, накрытый простыней под самый подбородок. Глаза у него были закрыты, и, казалось, над ним давно уже было совершено миропомазание. Вместо дыхания – надсадный хрип. Трубка капельницы, прикрепленной в изголовье, исчезала под простыней.
Я снова преградила ему путь, теперь уже по главному проходу.
– Вы же сами видите! – прошептала я ему. – У вас что, нет ни капли жалости? Прошу вас выйти отсюда.
Он еще несколько секунд наблюдал за умирающим с какой-то ненавистью, перемежавшейся, как мне показалась, невероятной радостью, потом повернул назад. Я шла за ним и поспешила закрыть дверь.
Полковник раздавил на щеке еще одного несчастного комара. И глухим голосом, не глядя на меня, наверное, обращаясь к себе самому, сказал:
– Да это он, чудовище! Наконец я его поймал. Я проехал тысячи километров и потерял пять лет жизни, чтобы найти его. Из-за него я даже стал сторонником де Голля, хотя принес клятву Маршалу. Теперь он от меня не уйдет!
И, повернувшись ко мне, добавил:
– Мы приедем за ним завтра на рассвете. Даже если придется волочить его к стенке, а он будет в полной отключке, все равно его расстреляю!
И он пошел к джипу. Хотя ноги подо мной подгибались, я нагнала его, растрепанная, испуганная, и сказала:
– Но за что? Почему вы так ожесточились против него, полковник?
Он знаком приказал двоим садиться. А мне ответил еле слышно, но голос дрожал от ярости:
– Хотите знать? Во Франции этот подонок изнасиловал и убил юную девушку в день праздника.
Он закрыл лицо руками, не в силах сдержать свое волнение.
– Ей было восемнадцать… Невинная девушка… А накануне вечером… накануне… она приняла мое предложение!
Он не мог больше говорить. Даже Джон Вейн способен плакать, и я видела, как по его щеке потекла слеза.
Молодой солдат, сидевший за рулем джипа, неожиданно заговорил тихим и сочувственным голосом:
– Прошу вас, полковник, – сказал он, – не надо так переживать!
Полковник Мадиньо вытер лицо рукавом. Сделав огромное усилие над собой, он сухо произнес тем же начальственным тоном, дернув при этом подбородком:
– Застегнитесь. Ненавижу, когда младшие лейтенанты неряшливо одеты.
С этими словами он сел в джип и уехал.
Я ошиблась на одну пуговицу, когда застегивала блузку. Пришлось застегивать заново. Я вернулась в палатку и заперла дверь, как сомнамбула. Еще не придя в себя от услышанного, я прошла мимо Мориса, не взглянув на него. Подойдя к столу, задрала юбку и машинально встала в ту же позицию, в которой находилась, когда этот страшный человек помешал нам.
Морис подошел сзади, поцеловал в шею, поласкал груди, но тоже оставался абсолютно безучастным.
– Ты слышал? – спросила я его.
– Он врет. Ты прекрасно знаешь, что я никого не насиловал и не убивал. Это дикая судебная ошибка.
– Я не об этом. Тебе больше нельзя здесь оставаться даже на ночь.
Мне еще казалось, будто он находится во мне. У меня вырвался стон.
– Там снаружи стоит санитарная машина. Ты можешь достать ключи? – спросил он меня.
– Конечно, могу.
Пузырьки на столе мало-помалу начали снова позвякивать. Он прошептал:
– Ты сможешь убежать со мной? Прямо сейчас?
– Ни за что не отпущу тебя одного.
– Я даже не знаю, куда бежать.
Я хотела было ему сказать, что мы сможем выехать на дорогу к Мандалаю и добраться в окружную до Китая, что в Шанхае есть знакомый – один сметливый американец, но не стала. Только прошептала:
– Я знаю.
– Отлично.
Когда я дошла до полного экстаза, ему пришлось поддержать меня, чтобы я не упала. Поскольку с ним это произошло в тот же момент, а поддержать его было некому, мы упали вместе, а за нами и все склянки, потому что мы опрокинули стол. Именно в таком бедламе мы достигли райского блаженства, я сверху, он снизу, и непонятно, каким образом, лицом к лицу. Блузка – в хлам. Юбка – на помойку. Нет, ни за что на свете я не могла отпустить его одного.
Я разделась догола после любви, а не до того. С меня градом лил пот. Я скатала комочком разодранные чулки и положила в мешочек, откуда взяла. Тогда он увидел марку: «Червонная дама». Ему это показалось странным, потому что он выиграл у Чу-Янга именно благодаря даме червей, а раньше он жил на вилле с таким названием.
Мы лежали на кровати, на самой близкой от того места, где закончили наши акробатические трюки. Он спросил меня:
– Вам чулки что, выдают во флоте?
– Господи, нет, конечно. Не заведено.
Я мотнула головой в сторону пирамиды из пяти или шести деревянных ящиков в углу палатки.
– Все эти ящики, – сказала я ему, – ими набиты. Предполагалось, что это сухое молоко.
Он выпрямился, чтобы лучше увидеть. Потом пошел потрогать. Наконец стал рыться в открытом ящике, чтобы удовлетворить свои фетишистские замашки.
Зная его так хорошо, как знала я, то есть глубже, чем кого-либо другого, мне достаточно было увидеть выражение его глаз, когда он взглянул на меня, чтобы понять, что я пропустила прекрасную возможность промолчать. Он сказал мне:
– Черт возьми! Ты знаешь, что это – на вес золота?
С наступлением ночи я вернулась из нашей казармы с сумкой. В ней было белье для него и для меня и штук двадцать всевозможных путевых листов со штампом нашей части.
Когда украдешь один раз, второй уже легко. Я перегнала скорую помощь, стоявшую у палатки «Дельмонико», к нашей. Мы загрузили коробки с капроновыми чулками сзади. Морис отнес много ящиков, но я тоже помогала. Мы были в полевой форме, от меня просто валил пар.