?
– Ну, я не знаю, – растерянно басит Гайтан Йосеф, скрежеща по полу ножками скамейки.
– Здесь я нужен людям. А перед Богом отвечу, когда придёт время. Постой-ка, помогу. Давай мы с тобой одну скамью на другую положим и вместе донесём.
Вдвоём они переносят ещё четыре скамьи, устанавливают параллельно друг другу. Гайтан косится на расстеленный Жилем спальник, задумчиво отмечает:
– Нет, не для меня. Я не помещусь.
– А придётся, – усмехается Ксавье.
«Мы с Акеми ещё и в один спальник поместимся, не то что на одну скамейку», – думает Жиль и улыбается в сторону.
– Ужи-и-ин! – слышится голос Сорси. – Все жра-а-ать!
Гайтан вздыхает и бурчит:
– И чего она такая злая?
– Не злая она, – откликается Жиль. – Просто не любит, когда к ней первым суются. А вообще она хорошая. Отважная и умная.
– Да у неё мозгов, как у кастрюли! – восклицает Гайтан.
– На себя посмотри! – рявкает Сорси у него за спиной. – Ещё один гудок в мой адрес – так половником приложу, что…
– Тихо-тихо! – вмешивается Ксавье. – Ужин и отдых. Никаких конфликтов в группе!
Через пять минут все в сборе. Возвращаются Акеми с Амелией, Сорси молча раздаёт всем алюминиевые миски, шлёпает по половнику варёных макарон с кусочками вяленого мяса. Гайтану она сперва кладёт меньше всех, потом припечатывает парня высокомерным взглядом, фыркает и добавляет ещё половину черпака. Все едят молча, только Гайтан изредка чавкает. Амелия расправляется со своей порцией первая, начинает канючить, пританцовывая перед Сорси с пустой миской:
– Мало! Ещё! Мне надо ещё! Мадемуазель Сорси, так вкусно-о-о!
– Малышка, – строго обращается к ней Сорси. – Если я дам ещё, то кто-то останется без завтрака! Подожди чуть-чуть, твой живот ещё не понял, что наелся.
Амелия обиженно садится на своё место между Акеми и Жилем, складывает руки на груди:
– Тогда я хочу чай. С сахарочками.
– Нет чаю, Амелия, – сдержанно говорит Ксавье, подчищая остатки макарон краем ложки. – Есть вода. Будешь?
– Почему нет? Дома мы всегда пьём чай перед сном и утром… Где чай? – И она готовится расплакаться.
– А чай украл Король Воров, знаменитый цыганский барон, – объявляет почти невидимый в темноте Гайтан, сидящий на отшибе. – Знаешь такого?
– Не-е-ет, – заинтересованно тянет Амелия и подбирается поближе к Йосефу: – А расскажете?
– Расскажу. Если ты перестанешь ныть, умоешься и ляжешь спать.
– Я не буду ныть! Обещаю! – с жаром откликается девочка.
И вот она уже гремит ручкой ведра, в котором Ксавье приготовил воду для умывания, плещется, отмывая руки, и восклицает:
– Фу, какая вонючая вода! Отец Ксавье, почему она так противно пахнет?
– Там средство, делающее любую воду чистой, – отвечает священник. – Безобидное, но запах даёт не очень приятный.
– Точно безобидное? – напряжённо спрашивает Сорси.
– Гипохлорит натрия, мадемуазель Морье. Уверяю вас, отравиться им невозможно. Я его взял с собой на случай, если не удастся пополнить запас питьевой воды. Да и мыться, чистить зубы и стирать этим веществом очень удобно.
– Ясно, – облегчённо вздыхает Сорси. – Будем бесстрашно использовать. Так! Кто последний поел, тот моет посуду!
И она быстренько ставит пустую миску на бортик фонтана, который все используют как скамейку.
– Амелия, идём, помогу тебе ополоснуться и раздеться перед сном, – командует она, забирает ведро и скрывается за аркой перед входом в вокзал.
Акеми отчего-то чувствует себя настолько усталой и подавленной, что ест медленно, без аппетита, почти не чувствуя вкуса пищи. Мыть посуду достаётся ей. Жиль вызывается помочь девушке, но Ксавье и Гайтан привлекают его на установку тентов над дрезинами. Она собирает пустые миски и ложки, желает каждому спокойной ночи и долго сидит над ведром с водой, медленно и тщательно отмывая алюминиевую утварь. Когда она заканчивает, на улице уже настолько темно, что пробираться к спальным местам ей приходится на ощупь. Хорошо, что Гайтан сонно бормочет девочке сказку, и Акеми ориентируется на его голос.
Как только девушка приближается к повороту, за которым оборудовали спальню, её шёпотом окликает Жиль. Акеми тут же заключает мальчишку в объятья, ерошит подстриженные на затылке волосы.
– Я заждался, – выдыхает Жиль. – Пойдём в один спальник, а? Так это…
– Так теплее, – соглашается Акеми и следует за ним.
Акеми просыпается последней. Лежит, не открывая глаз и не шевелясь, вслушивается в звуки внешнего мира. Каждое утро для неё начинается с вопроса: настоящее это или нет. Слишком часто пробуждение оказывалось сном, а тот оборачивался кошмаром.
Спальник хранит запах Жиля. Уютный, ещё детский, тот, что лучше всего ощущается между шеей и щекой и остаётся на запястьях после объятий. Тот, который она год носила в памяти и вспоминала каждое утро, когда кошмар отступал.
Девушка ложится на живот, утыкается в стёганую тёплую ткань лицом. Представляет себе узкую мальчишкину ладонь, поглаживающую её по спине. Несколько раз за ночь она просыпалась, вздрагивая, – и он тут же гладил её, дышал теплом.
– Жиль? – окликает она негромко и замирает в ожидании.
Секунды бегут, но ответа нет. Акеми вздыхает, открывает глаза и садится, придерживая спальник у груди. Оглядывается по сторонам. Вот скамейки, на которых они спали этой ночью. Но никого нет. Свёрнутые спальные мешки сложены на тележке. Акеми охватывает страх. Она сдёргивает со спинки скамьи свою рубаху, надевает через голову, выбирается из спальника и бежит к выходу из вокзала.
– Жиль! – зовёт она. – Амелия! Где вы?
– А, проснулась, – слышит она насмешливый голос Сорси.
– Доброе утро, – бормочет Акеми, щурясь от яркого солнца.
– Доброе?! Было бы доброе, если бы ты, кошка драная, жопу в спальнике не грела дольше всех!
Опешив, японка таращится на Сорси. Никогда прежде она не видела её такой злющей.
– А где все?
– Все уже поели и сейчас вещи грузят на дрезины. Жри давай, что осталось, ехать надо!
Акеми опасливо проходит к бортику фонтана, берёт миску с остатками вчерашнего ужина. В этот момент Сорси поднимает ведро с водой и с разворота обливает японку.
– Ты что? – задохнувшись, вскрикивает Акеми.
– А, не заметила тебя. Хотя так тебе и надо, – кривит губы рыжая. – Чище будешь. Слишком от тебя блудливой кошкой разит.
Запах хлора ударяет в нос, желудок сводит мучительной резью. Акеми успевает отставить миску в сторону, перегибается через каменный, выщербленный ветрами край. Подавляет рвотный позыв, переводит дыхание. Сорси раздражённо смотрит на неё, поправляет рукав блузки, сползший с татуированного плеча, пинает ведро.
– Штаны надень, бл… Так, не ругаться. Выпустила пар – хватит.
Рыжая швыряет миски в ведро, идёт с ним к вокзалу. И натыкается на Ксавье Ланглу, стоящего в тени арки.
– Сорси, что у вас произошло? – спрашивает он таким тоном, что рыжей хочется сжаться и незаметно прошмыгнуть мимо.
– Акеми споткнулась об ведро, упала, да ещё и облилась, – выпаливает она и почти бегом исчезает под сводами вокзала.
Ксавье Ланглу спешит к стоящей на коленях японке:
– Акеми, что такое? Жиля позвать?
С рубашки капает вода. В глазах стоят злые слёзы. Девушка встаёт, отряхивает каменную крошку и пыль с ладоней и колен.
– Всё хорошо, отец Ксавье. Не стоит волноваться. Я спросонья неуклюжая.
Голос мерзко дрожит, делая ложь ярче, яснее. Акеми окончательно теряет самообладание, утыкается лицом в ладони, трясёт головой. Священник стоит перед ней, не решаясь хоть как-то утешить.
– Я в порядке… в порядке, – всхлипывает она еле слышно. – Сейчас… Мы так, чуть-чуть повздорили.
– Точно «чуть-чуть»? – настойчиво переспрашивает он.
– Да. Характер у неё… вот и цепляется. Не беспокойтесь.
– Ты успела поесть?
Она кивает. Опускает руки. Смотрит на Ксавье спокойно – как всегда. Только глаза затравленные, покрасневшие.
– Я быстро оденусь и прибегу. Только миску вот помыть нечем.
– Остановимся где-нибудь у ручья или реки и вымоем. Давай, торопись, все ждут.
Акеми подхватывает миску, бежит к своей скамье, сворачивает наспех спальник, вытягивает из кармана куртки гребень, быстро расчёсывает волосы, собирает их в пучок, закрепляет заколкой. Надеть штаны, накинуть штормовку, чтобы никто не заметил мокрую рубаху, и зашнуровать ботинки – минута, и вот девушка уже подбегает к ожидающей на платформе группе. Увидев её, Жиль радостно машет, улыбается:
– Привет, сэмпай! Мы с Амелией решили дать тебе поспать. Скорее садись!
Амелия тут же лезет обниматься, тараторит без умолку:
– Мне дали повертеть ручку, которая переводит стрелки в часах поезда, вот! Я часы не видела, и стрелка странная, как если пальчик на руке вот так отодвинуть. А ещё мы погуляли, и мне разрешили пописать среди улицы! Акеми, мы ходили туда, куда гуляли с тобой вчера! Там домики разрушенные, но всё равно красивые, я хочу такие в Азиле построить! А я прочитала, что написано на табличке на доме! Там написано «Бульвар Талабо», вот! А ещё была табличка «Улица Серви». Что такое «Серви»? Акеми, а мне месье Фортен не даёт очки! Даже померять! Он жадный, вот! А у Жиля в сумке есть подарок для тебя, правда, Жиль?
Мальчишка хитро усмехается, просит Акеми закрыть глаза. Она слушается, жмурится.
– Трогаемся! – кричит с первой дрезины Гайтан.
– Отец Ксавье, ещё секунду! – умоляет Жиль, копаясь в своей котомке.
– Не торопись, сынок. Им всё равно надо разогнаться и отъехать, – успокаивает его священник. – Амелия, давай пока ты пересядешь ко мне.
Девочка сползает с коленей Акеми, а через мгновенье Жиль касается ладони японки чем-то прохладным, знакомым на ощупь, округлым.
– Смотри.
В руках Акеми чашка. Жёлтая керамическая чашка, каждую трещинку на которой девушка помнит с детства. Акеми коротко ахает, стискивает чашку в ладонях. Радость накрывает её с головой – как большая, подсвеченная солнцем морская волна в жаркий день. Задыхаясь от внезапного счастья, девушка обнимает Жиля, осыпает его поцелуями: