– Всё обошлось. Иди к Акеми. Скажи ей, что она не виновата ни в чём. Обязательно скажи. Ты слышишь меня, Жиль? Ты меня понимаешь?
Он не понимает – слишком сильна пока над ним власть страха и чувство собственной вины, – но кивает и послушно идёт туда, где застыла в ожидании Акеми, монотонно твердящая:
– Гоменасай[8], Амелия-сама… гоменасай… гоменасай…
VIIСердце камня
После обеденного привала небо застилает низкими рваными тучами, на востоке глухо рокочет гром. Ветер усиливается, поднимает облака пыли между рельсами, и приходится почти кричать, чтобы слышать друг друга.
– Месье Фортен, – склоняется над трапезничающим библиотекарем Гайтан, – что в ваших книгах сказано про грозы в горах?
– Ничего. Но я не думаю, что это к лучшему, – отвечает тот, кутаясь в штормовку и быстро доедая галету.
– Гадская погода! – ворчит Сорси, руками обминая вставшую парусом юбку. – Мужики, держитесь подальше! Говорят, ветром чего только не надует.
Мужчины смеются, Амелия с любопытством выглядывает из спальника, в который Жиль и Ксавье засунули её после приступа.
– А что может надуть? – спрашивает она.
Сорси застывает с открытым ртом. Вопрос малышки застаёт её врасплох, и она силится придумать, чего бы такого ответить, чтобы не сильно спошлить.
– Да прыщ на попе! Во-от такенный! – И она демонстрирует девочке кулак.
– Таких не бывает, – оторопело качает головой Амелия.
– Ещё как бывает! Скажи, Акеми?
Японка пожимает плечами и отворачивается. Сорси ухмыляется, подмигивает Амелии:
– Видишь, ей об этом стыдно вспоминать. Малышка, съешь ещё ложечку картофелек?
Девочка морщится и прячется обратно в спальник.
– Косая, доскреби кастрюлю, – обращается рыжая к Акеми. – Там на дне осталось. Ты завтрак проспала, а мне всё мыть меньше.
Девушка не удостаивает её ответом, равнодушно собирает в контейнеры остатки трапезы. Жиль смотрит на всё это со стороны, помогая отцу Ксавье установить подобие брезентового полога на дрезине, закрывающего боковую стенку. Взрослым дождь нипочём, а вот Амелия может простудиться – значит, надо укрыть её от ветра и сырости.
– Учитель, – окликает он Ксавье, – я не понимаю.
– Вот тут подтяни немного. Чего ты не понимаешь?
– Сорси. Почему она так с Акеми? Как будто Акеми – грязь под ногтями… Она, правда, всех задирает, кроме нас с вами. Но мне кажется…
Мальчишка умолкает, хмуро поглядывая в сторону девушек. Акеми закончила сборы, сложила всё в мешок и теперь сидит на земле, покачивая Амелию в спальнике.
– Может, потому что нас с тобой она не задирает? Они подруги, вот и цепляется полушутя-полусерьёзно, – задумчиво рассуждает Ксавье. – Поговорить с ней?
– Не надо. Мне кажется, будет хуже.
Дождь начинается внезапно. Ветер стихает, на несколько секунд в долине воцаряется тишина. С востока надвигается странный шелест, нарастая с каждым мгновеньем. Жиль поворачивается на звук и успевает разглядеть, как вздрагивает под поступью дождя трава. В тот же момент с неба на головы путешественников обрушивается холодный ливень. Амелия взвизгивает, смеётся. Акеми поднимается, подхватывает спальник с малышкой на руки, бежит к дрезине, передаёт девочку Ксавье, спешит обратно за мешком с провиантом и ведром с грязными мисками. Сорси идёт ей навстречу и вроде как случайно толкает в плечо. Акеми прикусывает губу, делает шаг, проходя мимо рыжей, и, сложив руки перед грудью, бьёт локтем назад – точно девице ниже лопаток. Сорси ахает, подаётся вперёд, чудом удерживается на ногах. Оборачивается и провожает Акеми взглядом разозлённой кошки.
– Сорси, иди сюда! – окликает с дрезины Гайтан, протягивая к ней руку.
Рыжая запрыгивает под навес, энергично растирает дождевую воду по татуированным плечам.
– Шлюха косая, – шипит она сквозь зубы.
– Мадемуазель Морье? – возмущённо-вопросительно тянет Фортен.
– В жопу иди, ладно? – огрызается Сорси. – Кого наши тёрки не касаются – идут в жо-пу! Ясно? Йосеф! Руку с моей кормы убрал, да?
Она плюхается на место рядом с Фортеном, налегает на рычаг. Гайтан косится на её колено, выглядывающее из-под задранной мокрой юбки, расплывается в улыбке и щурится.
– Сорси, ну хорош сучиться! – басит он добродушно. – Я её тоже терпеть не могу, но терплю. Ты её не зли, брось. Нарвёшься.
– На что нарвусь? На разборки с мальчишкой? Священник меня через колено перегнёт и отшлёпает? Да душить двумя руками эту тварь! За то, во что они с любовничком Азиль превратили всего за пару дней! За убитых взрослых, за детей перепуганных! За голодную зиму! Ненавижу её!
Сорси отпускает рычаг, тянется поправить юбку и тут же получает качающейся скобой по шее.
– От Мироздания прилетит, – важно произносит Гайтан. И, подумав, добавляет: – И ей тоже.
Дождь расходится. Амелия тихонько дремлет, лёжа на коленях Акеми головой и вытянувшись на сиденье. Жиль стоит в ногах у девочки, качает привод дрезины. Левое плечо и рукав промокли, вода капает вниз, образуя лужицу под ногами. Когда струи дождя бьют по щеке, мальчишка фыркает, встряхивает головой. Акеми с беспокойством поглядывает на него, он подмигивает: ерунда, всё отлично.
Девушка опускает руку в карман штормовки, касается края жёлтой чашки, на донышке которой перекатывается подаренный Амелией сладко пахнущий комочек. «Я опять не спросила у неё, что это», – вспоминает Акеми. Она чуть склоняется вперёд и окликает:
– Отец Ланглу, можно спросить?
– Конечно. Что такое, Акеми?
– Я чувствую себя очень неловко, – признаётся девушка. – Лишней. Чем я могу быть полезна для группы?
Ксавье задумчиво смотрит в сторону, потом бросает взгляд на Жиля. Акеми ждёт, мягко покачивая спящую девочку.
– Давай будем честными, – нарушает тишину Ксавье. – Прежде всего перед собой. Ты понимаешь, зачем тебя отправили с нами?
Лицо японки остаётся спокойным, но в глазах мелькает что-то похожее на стыд.
– Начальник полиции сказал, чтобы я убиралась вон из города. – Голос глухой, спазм давит горло. – Что никто не хочет содержать меня на шее Азиля и кормить за то, что я натворила. И что город даёт мне шанс сбежать по дороге.
Священник молча выслушивает, поглядывая то на девушку, то на Жиля. Жиль бездумно качает привод, уставившись в точку перед собой. Линии шрамов на щеке бледнее обычного. «Он слышит, – вздыхает Ксавье. – Он её не просто слушает, он слышит». Когда Акеми смолкает, священник начинает говорить:
– Я хорошо знаю Артюса Канселье. К сожалению, он пристрастен. Честен, но слишком часто вкладывает в свои поступки личное отношение. И именно это волей-неволей искажает восприятие фактов. Он заставил тебя мучиться чувством вины, Акеми. Он решил, что года в одиночной камере для тебя мало, – и вывалил на тебя своё мнение как истину. Так?
– Я был там, – отвечает на его вопрос Жиль. – И всё слышал. Учитель, если бы я был старше… если бы у меня было право – я бы его ударил. Потому что так унижать Акеми перед всей группой – это мерзость.
– А ему это и нужно было. Настроить других так, чтобы они сделали остальное за него. Сорси, вижу, охотно втянулась в эту травлю. Возможно, я ошибаюсь, но думаю, не одна она.
Акеми накрывает ладонью чашку в кармане. Держаться, не показывать, как тебе плохо, как хочется прямо сейчас на полном ходу швырнуть себя с дрезины под откос. Прав отец Ксавье, прав… У Канселье всё отлично получилось. Она, Акеми, порочная, ненужная тварь, и у крыс больше прав жить в Азиле, чем у неё.
– Эй, – нежно окликает Жиль. – Ну эй же…
Она поднимает голову, распрямляет сгорбленную спину. Смотрит в любящие и такие тёплые голубые глаза мальчишки. Вспоминает солнечные блики под потолком камеры. Голос, зовущий её по имени издалека. Крупное красно-жёлтое яблоко в алюминиевой миске, принесённое охранником. Через неделю – кисть винограда. Тёплую кофту цвета песка на морском берегу, которую ей передали в день рождения. И понимает, что скорее швырнёт под откос кого-то другого, чем позволит себе отказаться от права быть рядом с Жилем. С её Жилем.
Ксавье Ланглу кивает, заметив, как меняется взгляд девушки.
– А вот и другая сторона ситуации, Акеми. Ты знаешь, кто подал прошение о твоём освобождении?
– Нам сказали, что Бастиан Каро.
– Да, это правда. Точнее, её часть. – Он умолкает, подбирая слова. – Есть ещё кое-что, о чём не знал Канселье. Но знаю я. Акеми, за тебя просил клан. И Мицуко Адати – от лица клана.
– Откуда вы… – изумлённо начинает девушка и смолкает.
– Оттуда, – усмехается Ксавье. – Оттуда же, откуда японский язык, которым немного владеет Жиль, которого я обучал. В свою очередь я учился владеть мечом у… Неважно у кого. Это был великий человек, который всегда оставался в тени. Даже ты вряд ли его знаешь, Акеми. Важнее сейчас другое. Как бы тебе ни пытались вдолбить чувство вины и собственной ничтожности – это ложь. Ты нужна. Прежде всего Жилю. Даже не представляешь насколько. Молчи. Дослушай. Ты спросила, чем можешь быть полезной группе? Теперь отвечу: живи. Дыши. Улыбайся. И никому не позволяй валять тебя в грязи. Умей прощать, но…
– После того как дашь в морду, – мрачно перебивает Жиль – и хихикает.
– Бестолочь, – качает головой Ксавье, старясь не улыбаться. – Такую речь мне испортил!
Акеми кивает, тая в глазах радость, протягивает руку Жилю. Тот бережно пожимает её тонкие пальцы, в очередной раз встряхивает головой, обдавая всех дождевыми брызгами. Амелия что-то бурчит во сне, покрепче обнимает тряпичную Миу-Мию. Ей тепло, уютно и снится, как папа поднимает её высоко-высоко к ветвям дерева, на котором растут и яблоки, и абрикосы, и конфетки в сахаре…
До Валанса они добираются к шести вечера. Дождь из ливня превращается в монотонную серую морось, сырость проникает под одежду, заставляет путешественников ёжиться и хлюпать носами. Жиль мучается головной болью, снова простреливают шрамы на лице и плече. Он помогает разобрать вещи, разжигает огонь под «походной кухней», уходит в угол, где не так ощущается сырость, ложится на горку спальников, прикладывает ладонь к горящей щеке и закрывает глаза.